На перекрестке двух улиц. Гл. 3. Graj skrypku graj

Graj skrzypku graj, przez cala noc… /исправлено и дополнено/

Вы ведь согласитесь со мной, что перекрестки, на которых происходят ВСТРЕЧИ, существуют не только в вашем родном городе, не так ли? Они могут быть теперь даже в Интернете. Или в сердце….

И мне неожиданно вспомнилась моя поездка в Польшу, в Варшаву на учебный семинар от правозащитной организации, где я работала в то время. Семинар на целых 24 дня, на всем готовеньком. Жили в скромной гостинице на окраине. Но в этой гостинице был маленький ресторанчик, где нас кормили три раза в день, очень вкусно, сытно и разнообразно. Оказывается кухня и повар были признаны лучшими в Варшаве, и у барной стойке, за стеклом висел диплом, подтверждающий это.

Вечерами мы сами спускались в этот бар и заказывали себе какое-то питье, от кофе и чая, до виски и прочих горячительных напитков. Я несколько раз брала всякие коктейли с Cinzano и мороженное, которые были восхитительными.

Это было начало 1990-х, и дома, в Киеве в магазинах ничего не было. О барах и ресторанах не могу этого сказать. Пару раз заходила туда по долгу службы с иностранцами. И все было великолепно, даже салаты были еще не из голландских помидоров….

Семинар по правам человека подходил к концу. «Студенты», как и я, были либо из СНГ, Москвы, либо из стран бывшего соцлагеря – поляки, чехи, румыны, болгары, уже отдельно хорваты, отдельно югославы и пока еще входящие в состав черногорцы, словенцы. Босняков не было. Они все еще воевали за свои права без семинарской подготовки. Были, однако, из Голландии, Дании.

За окном был ноябрь, морозный и очень снежный, каким у нас теперь не бывает даже январь. На поляков в городе было страшно смотреть: мужчины бегали без головных уборов. Приезжие иностранцы вмиг раскупали в центре на углу Маршалковской лыжные шапочки у какой-то женщины и тут же напяливали их на себя. Их синие носы и красные щеки были прекрасной иллюстрацией к сказке «Мороз, красный нос». Продав упаковку шапочек, женщина бросалась куда-то – и уже через несколько минут опять стояла со своим товаром у трамвайной остановки. Это «куда-то», как я потом поняла, был вещевой рынок на площади неподалеку от высотного здания Варшавского Университета, построенного полякам Советским Союзом в дар.

На рынок этот я как-то сама забрела в поисках ботинок для себя. То, что было на мне, по той погоде носить было невозможно – ноги стыли, как если бы я шла босая по снегу. Я обошла массу магазинов в центре, дорогих и не очень, и ничего подходящего по размеру не было. На рынке я почти сразу увидела киоск с обувью. Обратилась к продавцу по-польски и рассказала о своей проблеме. Мужчина оказался на удивление приятным и понятливым, и через несколько минут уже сам примерял на меня прекрасные кожаные ботиночки на меху, которые оказались мне впору. Счастью моему не было предела. И цена их была более, чем приемлемая. Я поблагодарила милого поляка и решила пройтись уже в новых ботинках по рынку. Дома, в Киеве такие наши рынки находились в зачаточном состоянии, а товары возились «челноками», в основном, из Польши и Турции. Естественно, цены были совершенно иными.

Время близилось к Рождеству и Новому Году. Купила подарки детям, мужу, маме с сестрой и всевозможных сладостей на елку и под елку. Рынок ломился от них, завезенных из Италии, Германии, Турции и, бог его знает, откуда еще.

Выйдя из рынка, решила перейти на противоположную сторону, где был пункт обмена валюты на злотые. Мне уже приходилось там менять деньги.

В подземном переходе было очень холодно и тянуло ветром. Там тоже была масса торговых точек, но я уже накупила всего, что хотела. Цели такой больше не было, а ходить и просто глазеть я не люблю с детства. Как-то меня, еще ребенка даже стошнило в киевском Центральном Универмаге, когда мама с подругой решили «пройтись» по отделам. У этой маминой подруги было такое хобби, как сейчас говорят “window shopping”, попросту, глазеть на витрины, а не покупать. За мамой я такого практически не замечала. Она была очень целенаправленной, и это бессмысленное времяпрепровождение сама не любила.

Так вот, я довольно быстро прошла мимо киосков и уже почти на выходе остановилась как вкопанная. В подземном переходе сидели три уличных музыканта, три довольно плотных дядьки, очень скромно одетых во все серое, мешковатое, как наши любители подледного лова, и играли на аккордеоне, кларнете и скрипке то, что называется stare polske nagrannia – старые польские мелодии. Я просто, что называется, обалдела. Это были все те песенки, которые я знала с детства, нет, младенчества. Их играл на фортепиано и напевал по-польски муж маминой сестры, дядя Игорь, или Генрих, как называли его поляки, и как он был записан в военном документе офицера Wojska polskego /Войска польского, того, что формировали советские ГПУшники в противовес Narodowe Zjednoczenie Wojskowe ( Wojsku narodowemu /Войску народному). Кто смотрел Анджея Вайды «Канал», знает, что к чему. В угаре кампании по разделу Польши 1939 г., он и еще несколько друзей моего отца, совсем мальчишки, выучили польский язык так, что дядя стал «поляком», и пошел в польскую армию. Другими словами, его «внедрили». Другой стал актером польского театра, а затем режиссером в польском театре…. Помните Аду Роговцеву в «Варшавской мелодии», ее песенку? И польский акцент, и песенка – все было «поставлено» им. Более того, он был автором незатейливой мелодии и слов этой самой песенки.

Доигрались мальчики. Польский язык спас им жизни, одному – в  оккупации, второму – на фронте, так как оба «поляка» были евреями.…

Но я о другом. О чудесных польских мелодиях и ироничных, как сами поляки, куплетах, что одновременно рвали и грели мне душу. Потому что в этот морозный день они были частицей моего детства, возвратившей меня в те блаженные дни, когда рядом были молодые и очень красивые мама и папа, и бабушки с дедушками – дедушек было у меня аж три, двое родных и один мамин отчим, не менее любимый и родной человек, и моя бонна Антонина Васильевна, - мой строгий ангел-хранитель. И огромная бабушкина квартира на углу Прорезной и Владимирской, в самом шикарном киевском доме в центре, у Золотых ворот, с натертыми глянцевыми полами, с венскими стульями и креслами, с огромной, в стиле модерн картиной маслом на всю стену, на которой в ветвях огромного дерева прятались загадочные женские фигуры в черном и сером, с теплыми кафельными печами, еще топившимися дровами, возле одной из которых я так любила укладываться спать. Мне стелили постельку на огромных кожаных чемоданах, три в стопке один на другом, привезенных дядей Игорем и тетей Женей из Варшавы. Таких чемоданов в моем послевоенном детстве я не видела ни у кого! Как и натертых полов, огромных комнат и картин на стенах….
Многое сохранилось с довоенной поры. В квартире во время оккупации жили какие-то очень интеллигентные немцы и ничего не уничтожили. Наоборот, еще и приумножили мебель, которую, по-видимому, тащили с собой из Европы, да так и бросили, убегая….

И вот эти три бесформенных фигуры – уличные музыканты – поющих и играющих на морозе в подземном переходе в центре Варшавы старые польские песенки, вернули меня к тем прекрасным дням, когда приезжая из Варшавы, тетя, мамина сестра, привозила мне всякие банты и велюровые и шерстяные платьица, а перед Новым годом или Рождеством елка наряжалась в самой большой комнате и украшалась невероятными светящимися шарами, бусами, размер каждой бусины при том был размером с абрикосину. И среди ветвей на метле неслась, сверкая хищными глазами, настоящая Баба Яга в клетчатой юбке и какой-то косынке на голове с разметанными в стороны паклевыми волосами, ростом с папину ладонь….

Когда на Пасху пеклись ароматные куличи и красились яйца, назло доносчикам-соседям! (Сталин еще «не спал» в мавзолее.) Пеклась невероятных размеров буженина, готовилась всякая праздничная снедь. Из кладовой доставались всевозможные невероятные маринады, наливки, какие-то пузатые сосуды. И за огромным столом собиралась вся родня, выжившая в дни войны. В эти дни вспоминали ушедших, но чаще, когда шли на кладбище….

Летом бабушка Лина священнодействовала на кухне над медными тазами с вареньями и повидлами. А мы, дети – брат Игорь, я и позже моя младшая сестренка – вечерами вкушали вишневые, абрикосовые или сливовые пенки с ароматными ломтями калача и молоком, которое по утрам приносили молочницы в любое время года с Никольской или Предмостной слободок, зимой часто они шли по льду и… проваливались! И заболевали, и, что греха таить, отдавали богу душу. Помощь этим несчастным была по части моего дедушки Пети. Но о нем в другой раз….

Еще бабушка варила удивительное варенье: грушу «Бэру» в вишневом соку. Вкусней варенья я не ела в жизни! Заранее варилось вишневое варенье. А когда подходил срок созревания груш, покупалась еще твердоватая груша «Бэра». Не очень большого размера твердые плоды мылись, нарезались на ломти и бросались в уже готовый вишневый сироп. Все это варилось до прозрачности грушевых ломтиков, добавлялись ягоды вишни, проваривались с грушей. И, о чудо: в медном тазу плавали драгоценные плоды в сиропе! Ароматы были сногсшибательные! Соседка нервно хлопала дверью своей комнаты, уносясь восвояси с кастрюлей тошнотворно пахнущего какого-то варева….

 У бабушки были всякие вазочки для варенья из тонкого белого стекла, в которых она любила подавать на стол свои кулинарные шедевры. И вот на стол ставилась вазочка, довольно внушительных размеров – скупых в роду не было – «янтарных»,  цвета чайной розы прозрачных ломтиков груши и красного «янтаря» вишен, плавающих в густом вишнево-грушевом сиропе. Недавно я прочитала в одной исторической книжке о князьях Острожских, что в те далекие времена было такое лакомство в княжеском замке: вишня с ломтиками груши в меду. Думается, что бабушкино варенье было вариацией этого лакомства на простой лад.

Дело в том, что мама бабушки Лины, прабабушка Явдоха или, как мы ее называли, баба Дуня была крепостной и служила в имении на кухне у пана Оснача, поляка. Оттуда и рецепт варенья. А называлось имение Основа. Сейчас это один из районов Харькова. Я отлично помню бабулю! Старушка при полном здравом уме отдала богу душу в 108 лет! Мне тогда шел тринадцатый год….

Оказывается, детств у нас столько же, сколько исключительных лиц и событий мы повстречаем на своем пути. То же, впрочем, применимо и к юности, и зрелости, и к старости. Ибо человек не одномерен, как ни пытаются втиснуть его между двумя датами….

Варшавские дядьки пели и играли на морозе и сквозняке, люди бросали жалкие гроши, кто-то стоял в сторонке и фотографировал их. Но, в основном, люди бежали мимо. То ли к ним привыкли здесь, то ли закоченели их сердца и души…. А я стояла как вкопанная, улыбалась им и тихонечко подпевала. Я, конечно же, бросила им в шапку те жалкие «pien;dzy», что у меня остались. Тот, что играл на кларнете, кивнул мне с благодарностью. Улыбались они все. Думаю, и удивлялись, что я подпеваю. Ну, кто сегодня помнит слова старых польских песенок, да еще иностранка?! Ведь было четко видно, что я не здешняя, приезжая из каких-то «nieznanych» краев….

Я с трудом оторвалась от них, вспомнив, куда шла. Кивнула им и пошла на выход из подземки. Потом я зашла в какой-то магазин, купила мужу галстук, вышла и пошла опять на тот подземный переход. Моих дядек уже не было. Какая-то старая пани мела метлой переход. Метлы у них не такие, как у нас. У них веники, насаженные на палку. Не скрипят и не пылят, как наши. Но музыкантам, по-видимому,  пришлось покинуть свое насиженное место….

До отъезда я еще несколько раз выезжала в город – был один общий выход, но мы опоздали на встречу с Далай Ламой. Только увидели его портрет на стене правозащитной организации, и на ней подпись с датой: “November, 1992. Warsaw”.

Во второй мой выход в центр перед отъездом я встречалась с одним американским индусом, знакомым моего соученика, живущего с ним в одном городке в штате Коннектикут. Он привез мне подарок от друга, и повел меня в McDonalds. Особого энтузиазма это заведение у меня не вызвало при том, что я была в нем впервые. Он это понял, и мы отправились в патизвездночный Hyatt. Мы посидели там, в кафешке, заказав пирожное «Наполеон» с кофе и мороженным, причем пирожное  оказалось жестким и, скорей всего, не очень свежим. Я сказала индусу, и он позвал официантку. Та с недовольной миной унесла пирожное и вернула деньги….

Оба раза специально проходила через тот подземный переход на Маршалковской, но музыкантов не было. Один раз мне показалось, я слышу их мелодии в конце перехода, ведущего в метро. Но мне туда не было надобности идти….

Возвращалась я домой самолетом. На сидении рядом сидел огромный поляк. Как он сказал, инженер-строитель. «Что же вы проектируете или строите в Киеве?» полюбопытствовала я. Оказалось здание на углу Бульвара Шевченко и пл. Победы, эту жуткую железобетонную уродину на месте любимого мною старого здания с прекрасной архитектурой и скульптурой, где была старая аптека, так называемый «аптекарский дом», принадлежавший некогда сестре философа Льва Шестова и ее семье.

…Здание на углу Бульвара Шевченко и пл. Победы? Я чуть не поперхнулась и с трудом удержалась от высказывания. Только понимающе протянула «Аааа». Потом сосед достал польские газеты и начал читать. Я задремала. Сквозь сон услышала, как он что-то промычал себе под нос, и я открыла глаза. Поляк держал газету, развернув ее во всю ширину – и что я вижу?! Огромная фотография «моих» уличных музыкантов на весь разворот и в углу фотографии стою я, похоже, подпеваю. И на весь разворот заглавие „Starsze polskie melodie ludowe na ulicach Warszawy” (Старые польские наигрыши на улицах Варшавы).

Дочитав газету, сосед заткнул ее в карман кресла перед ним. Я попросила у него газетку. Ни слова не говоря, он вынул ее и протянул мне. Я смотрела на фотографию и улыбалась идиотской улыбкой. Поляк посмотрел на меня с некоторым удивлением. «Подарите мне эту газетку!» - попросила я по-польски. Не говоря ни слова, он взял ее у меня из рук и спрятал в карман своего портфеля.

Всю дорогу до посадки самолета он молчал, отвернувшись от меня. Когда объявили посадку, мы пристегнули ремни, ожидая, когда колеса самолета коснутся посадочной полосы. Мой сосед первым пошел на выход. И я увидела, как он вынул газету из портфеля. У меня сердце ёкнуло «Передумал. Сейчас положит на кресло, чтобы я взяла, мелькнула мысль».

Не тут-то было! Он заткнул газету на полку повыше, для ручной клади, обернулся и ехидно улыбнулся мне. И мой Варшавский перекресток на Маршалковской, рядом с Университетом, остался лежать в самолете, никому ненужным….

https://www.youtube.com/watch?v=dkt_IebF0bw