я говорил с тобой... - 0017

я говорил с тобой...

Я    г о в о р и л   с   т о б о й …
эпицикл седьмой
Публикация номер 0017







Книга августа
Часть 3
Я  Б Ы Л









Каждое стихотворение – итог всей прожитой жизни. И те самые врата будущего, в которые я стучался – и они открывались. Я входил в прекрасный мир жизни и жил.  До следующего стихотворения. В возрасте Христа.

























П  о  э  з  и  я

Поэзия сделает солёной соль,
когда соль перестанет быть солёной.


+++








О Р Н А М Е Н Т Ы

В   а в т о б у с е

Против солнца смотрел,
и колени твои
отражались в стекле
и блестели, блестели…
Мода новая
вывела пару отравленных стрел,
и взорвалась;
трещала по швам,
захлебнувшись,
смятенная в теле.

Дай любви!
Дай любви – и уйди...
дай секунду любви и уйди.

Я, ослепнув, смотрел –
только солнце вполнеба –
не боле…
И колосьями  солнце
пылало в стерне –
догорало уставшее поле.

А в глазах
профиль твой
исчезал и чернел.
Сердце ныло до боли.


+++




+++

Такая нежная зима –
лишь глянет солнце – тотчас тает,
а после двинется с ума –
дома по окна заметает.

И – завертелся старый флюгер:
тепло – опять чуть-чуть мороз…
Легка, нежна зима на юге, -
всегда шутя, всегда всерьёз…

Но вечер медленным свинцом
сорвал седого дня наряд.
Я молча с голубым лицом
шёл в ртутных фонарях.

И всё равно не щиплет щёк.
В лицо дыхнёт костром снежинок,
добавит в небе звёзд ещё,
таких больших,
таких фальшивых…

+++


+++

Выпал снег.
И мороз крошит скрипами воздух.
Город встал.
Рассосалась по улицам синь,
и погасли
фонари,
а над ними холодные звёзды
растворились.
Ярким ликом луна
наклонилась и пристально
смотрит
в утра раннего стынь.

Я иду на работу.
Солнце хитрое косит
золотые лучи,
рассыпая их пятна на снег.
Тишину разбивает
воробьиный скандал
под тёмными лапами сосен.

+++


+++

Безвольно опустив руки.
Ресницы.
Тушь.
Слёзы.
Уткнулась в ковёр шаль
с плеча твоего.
Котёнок обнял клубок,
за окнами день.
Устал.
Пора в семью.

+++



+++

Тысяча и одна ночь.
Тысяча и один стих.
Тысяча и один год.
Тысячи, и один я.

Тысячи, миллионы звёзд.
Тысячи, миллиарды лет.
Колос, что в поле зрел,
зёрнами пал в песок.
Всходы ножей и пуль,
красный дождь слёз.
Тысячу раз не сплю –
вижу один сон.
Слышу один стих,
руки тяну к нему,
розы горят в огне,
птицы летят в дыму,
пепел летит с берёз,
лица блестят  от слёз,
хлынула горлом кровь –
умерла вдруг любовь.
Смех раздирает рот,
смерть среди роз живёт.
Бог среди нас живёт
в сереньком пиджачке.
Каждое утро ждёт
будничные звонки –
будит ли телефон
иль головная боль
рвёт пополам дом,
где служит богом он.
Где служит богом он.
Где в суматохе дел
людям не до него:
кроху бы взять в рот,
нитку бы вдеть в петлю,
выглядеть бы в глазах.
Мы потеряли страх –
страх господин наш.
Совесть у нас  раб,
честность у нас враг,
 но пелена с глаз –
воля даёт власть.
Чуточку человек –
он среди нас  живёт.
В мареве из пинков,
в злобе седых волос,
в брани у нежных губ
голос невинки груб.
Груб и упрям, дик,
скверен и бестолков
крашеный белым стих
в рифме из чёрных слов.
В смраде мазута мы –
чёрные города,
сердце Гаутамы
вихрь беды раздал.
Проще сказать – как?

Тысяча и одна ночь.
Тысяча и один стих.
Тысяча и один год.
Тысячи, и один я.

+++





+++

Бродяге часы даны
денег взамен.
Я ложусь на песок –
в пять - экзамен.
Вот бы свернуть вспять
ход голубых лет.
Сад, факультет.
Мимозы в саду, 
треск кинолент.
Память безвольно
сидит в углу
с бокалом вина в руке.
Чёрт воет на чердаке.
Зима.

+++




+++

Я – бумажный листок,
ветром скомканный в стих.
Я – защитник для тех,
кто в толпе одинок,
кто недвижим в пути,
кто заброшен у стен
пересыльной тюрьмы.

Ветер гонит меня,
я истрёпапн и жалок –
подбери и прочти –
и, слова поменяв,
подбери и сожги,
пламень жалости жарок.
Искры брызжут в ночи.
От отчаянья в крик –
голос твой одинок.
Но с ума не сойти –
ветер слишком  жесток –
жалок тот уголёк,
обгорелый листок,
я один! я один!
Ветер мчит чёрный пепел.


+++




+++

Жена! Я как бы очнулся:
шаг ступил
и попал сюда,
в это далёкое прошлое,
к тебе.
Ты не права оказалась:
тот стих, где я исписался,
будто бы,
в будущем читают все
и на все голоса
его поют.
Вот там-то я и живу,
а здесь – моя тень.
Обними мои старые,
старые кости –
ведь я всё же вернулся
к тебе.

+++



О С Е Т И Н С К А Я    Т Е Т Р А Д Ь



К о л ы б е л ь н а я

Хрустальные мосты
и пирамиды.
Висячие сады
Семирамиды.
Колоссы, маяки
и храмы.
Геракл первым пал
средь равных.
И пала Троя в прах,
и Хиросима.
Восьмое чудо – Страх,
Гуляй, Россия!

+++





Б л а г о о б р а з н ы й

Включаю настольную лампу.
Кажется, снился сон.

Низко под облаками
тонуло в сугробах гор
мятежное солнце.
Я шёл квадратами
белых полей.
Звёзды всплывали
в густой синеве.
Угли льда горели
в лесополосной алее.

Лицо моё бледное
в венчике алых роз,
алый рубец вниз от подбородка,
деревянная колыбель моя,
последняя,
руки.. под серым драпом.

Но утро меня застало
где-то на полпути.

В сарае сквозь щели
мело снегом,
и бледным светом
просилось утро.

Очаг из щепок –
всё, - что осталось от ночи.

Тетрадь на коленях дня.

Долго смотрел в чёрное зеркало:
ослеп.
Увидел мёртвого тела
деревянные мерки
и в алых лепестках
слезинки след.

Проснулся.
Где зеркальце электробритвы?
Где стёкла книжных полок?
В конусе лампы
сонное лицо
человека
с торчащими вверх усами…


+++



М е л о д и я

Так становится холодно,
словно
жар в камине
синей льдиною сломлен,
и в ночи
мы остались одни на планете,
как чужие,
как забытые в сумерках дети,
мы чужие,
как были до встречи.

Мы забыли, забыли, забыли
все слова, что меж нами летали,
тихий шёпот любви
и горячие нежные речи…
Мы забыли,
что был май
пёстрой лентой зелёной и красной,
что мечтали, мечтали, мечтали
о жизни…

У камина
чужая рука белоснежна.
Вы скажите,
я вас умоляю, скажите,
неужели же нам
расставаться теперь неизбежно?
Неужели навечно?
Неужели печали, печали, печали
поселиться придётся
в решётке камина?..

Я на платье смотрю.

Я на пламя смотрю,
в неустанном движении вверх
улетает оно, улетает.
В зябком плечике
тонет обида, обида, обида,
улыбаешься ты
в пятистах сантиметрах:

это я оторвался,
как вихрь огня,
и лечу,
остывая,
прозрачная чёрная птица.

Нету чувств в сентиментах.

Это я ухожу, ухожу, ухожу,
потому что не знаю,
что такое о жизни
нам с тобою
ещё не успело присниться…


+++







П р о с т о е

Тонкий месяц вели
в хороводе гуляний
золотые огни.
Ночь беззвучно смеялась.
Звёзды тихо цвели
на бездонной поляне,
и моя среди них
неприметно сияла.
Только время такое:
Сверхновой взорваться
и погаснуть в покое,
или в землю
звездою хвостатой сорваться.
Миг в полёте
и вечность в колодце.

Я ведром из колодца пытаюсь
до неба добраться,
но звезда остаётся,
звезда остаётся…

+++


+++

Осень бросилась под ноги
виноватой собакой листа.
Ты встречаешь меня,
неприступно холодная,
я встречаю тебя,
где когда-то,
увешанный гроздьями рос,
куст рябины блестел.
Ты молчишь;
осень холодом
в окна зябкие дышит.
Мир  замкнулся
в отдельной росинке неслышно,
и колеблется тот же вопрос
в серебристом дымке сигареты:
время есть? –
- нет доверия к прошлому.
Последние капельки света –
за углом гаснет солнце,
колокольную самую
служит из служб,
последние лучики крошатся
на отчаянно гладких
зеркаликах
стянутых льдинками луж.

+++









К   В Ы З Д О Р О В Л Е Н И Ю





+++

Весна ветряста –
иначе не скажешь,
на всём белом свете
её дутьё.
За далью – алмазная
страна прекрасна, 
за ней морей
голубое литьё.
А за морями –
дальние страны,
где странных слов
непривычный ряд…
А если весна
такая странная,
что мне –
повторений её число?
А если весна
и вправду ветряста,
а за горами шуршат моря?..

Выходит,
я выдумал тебя не напрасно,
весна ветряста,
весна ветряста…

+++


С т и х о т в о р е н и е    в   д в у х   ч а с т я х

Били меня
семимильными сапогами,
жалели,
жалели силы.
Сказочно было
больно,
но я молчал.
Били меня, лежащего,
били ногами.
Плыли кольца золотые и синие.
Красные пятна
украшали землю,
словно гвоздик
оборванные соцветья,
я не кричал.
Я втаптывался,
втаптывался в землю.
Я впитывался землёю.
Я растворялся.

И выросло бескорое
тонкое южное дерево,
живущее до первой суровой зимы.
И некому было
нарезать из дерева дудочек,
только тени остались
от бьющих ногами.
Только густо шумели
другие деревья.
Нас  ласкали тайфуны…

+++




+++


Утром меня
будят стихи
разными голосами.
Знаю я, знаю –
будут стихи
петь этот день с нами.

Ночью меня мучали сны,
колыхалась страна золотая.
А утро пришло
с улыбкой весны,
щебетом птиц
болтая…

+++





+++


Тают света клочки.
Я сижу неподвижно.
И зрачки
преувеличенно
смотрят в очки:
ненавижу.
Интересно,
в том доме
вдруг хрустнет
хрустальная люстра
и зеркало треснет.

+++


+++


Солнце.  Горы.  Снег.  Палатка.
Жар загара.
Турмалин губной помадки.
На снегу лежит гитара.
Журавлиный в небе клин.
Пики.  Осень без деревьев.
К непогоде 
серебрится
стружка белая на небе
Рядом ты, и я один.

+++


С И Н Е Л Ь





С и  н е л ь

Поэмы долгое парение –
не кувырок стихотворения.

Подснежник – бледное растение,
снегов усталое растление
под ясным небосводом вод
лучами хрупкими цветёт.

Пора подумать о подснежниках,
ведь это нежность снега талого
и буйство оживленья вешнего,
начавшееся с просвета малого.

Нет, я за лета наступление
бокалы бью, как льдин подсвечники,
и жизнь пою – до исступления,
до искажения неузнавания
в лице грядущего синюшность прежнего.

А май идёт в сады сиренью,
опутанный ночной свирелью,
и – после необычных гроз –
букетом королевских роз.

Сирень дрожащую протягивая,
задерживая бег теней,
рисую пламя на бумаге я
в плену сырых и  серых дней.

Перебирая пепел нежный
своих несбывшихся порфир,
настаиваю на бумаге я
поэмы огненный шекспирт.

+++



+++

Есть родственное что-то в шторме
и запахе гнилых болот.
Но дело, разумеется, не в форме.
По форме всё как раз наоборот.

И чудится одна мне бездна
в безмолвии и бое волн,
и тонет,
тонет утлый мой и бедный
в разбое мрака челн.

И гибнет, гибнет
рваный парус
среди трясин,
и бьёт, и бьёт под дых ногами
десятый вал…
Мне снился гвалт.
Мне крест строгали –
но зря, но зря, но зря!
Без имени ушёл.
И жгла слезами
глаза заря.

+++





+++

Я – Ариэль, Орфей, Икар,
и моя песня спета,
уж слишком в небе высоко
гремит моя карета.
Уже тепло, горит загар
по кромке лета.
Я высоко и я не стар
для древнего поэта,
я с каждым оборотом спиц
юнее,
но пламя медно-красных лиц
ещё сильнее…
Я – порох! Ветер вверх!
В единый миг сгораю!
А спицы крутят новый век
своей спиралью.

+++



+++

Я узнал вас, прозрачные белые ночи,
сын сожжённых под яростным солнцем ночей.
Не судите, в бессоннице вашей
я всех одиноче –
и мечтателей тихих провинций
и заброшенных в бездне толпы москвичей.
Не судите, узнал вас в минуту разлуки,
скорый поезд зовёт нас
до светло-сиреневых звёзд.
Как мы нищи порой,
когда к музыке вашей становимся глухи,
ожидая повторно,
чтоб нас поезд куда-то увёз.

Сотни римских галер
разом крыльями вёсел взмахнули,
мои руки чисты, мои губы в крови,
мои чёрные очи,
мои узкие плечи печально вздохнули,
мои южные ночи
безвестности мрак отравил.
Возвращаюсь ли я,
жгу мосты к триумфальным воротам судьбы?
С вами,
побледневшие ночи,
прощаюсь,
а мой конь испугавшийся,
что-то почуяв,
встал на дыбы!

+++



+++

Устал человек, а может быть просто ранен:
лежит на дороге, широко раскинув руки.
А может быть у него плохое сердце,
а может быть он немного выпил,
а может быть он наконец умер.

Его объезжают трамваи,
и жарко человеку, ужасно жарко,
а город сияет в рекламе своих гастрономов,
лежит человек в давке автомобилей.

А может быть ему всё надоело:
писать стихи, смеяться, петь и ходить на работу?

И люди, наверное, ему надоели,
и люди проходят, не обращая внимания.
А солнце потом брызжет в стёкла,
кривляется в зеркалах июльских улиц,
и в мареве маленький человек исчезает,
а улицы и люди в улицах остаются.

А улицы трамваями изъезжены вдоль и поперек,
на  клумбах анютины глазки и розы,
и ходят барышни томные в призрачных платьицах,
и трусики приветливо светятся изнутри.

У источников джаз Литвяка Александра:
играют курортники в дудочки кружек.
А выше  Машук со стальною иглою,
и там – на сковороде неба шипит солнце.

И другому человеку так плохо,
что он пишет стихи,
потому что не имеет права плакать:
ведь мир так прекрасен…

А в глупом выпуклом небе
разит перегаром лета
яростное солнце юга.

+++







С В Е Р Х Н О В Ы Е








С в е р х н о в ы е

Чёрное, чёрное – ослепительный взрыв,
частицы бегут из камеры Вильсона,
и вот созвездья Стрельцов и Рыб
гремят в небесах вильцами.
Во всю Вселенную звёзд весна.
Человека кто понимает? Любовь.
Никто никого не желает знать
только из металлических лбов.
Спасаясь от эгоизма и искушения,
виновные и невиновные
выгорают до одиночества опустошения
и взрываются звёзды Сверхновые.
Пустота, пустота – некуда вырваться,
взорваться  к чёрту, что ли?
В пространстве и времени
вырыть шахты и штольни?
Выстроить меж звёзд деревни?
Но хватит ли – чтобы взорваться –
в душе твоей гравитации?

+++


Л и ч н о е

Преодолевая скорость света,
шагну за огненный барьер,
где вспышка супер-пистолета
помчит судьбу в карьер.

В костёр все рукописи брошу,
сожгу мосты, сожму виски.
Я в этот век неосторожно
горел канонам вопреки.

Упрёки близких и далёких,
усмешки низких и верхов,
и пыль моих следов нелёгких,
и тяжесть всех моих грехов –

простит мне будущий поэт.
Простит ли мой неяркий свет?

+++




М е ч т ы

Мечты, как поэты,
мечты не дают успокаиваться.
Мечты – как деревья,
цветами весной покрываются.
Мечты, как рассветы.
Мечты, как следы
на морском песке,
с годами смываются.

Закончилось лето.
Мечты не мечтаются.
Осенние бури.
Мечты, как мачты, ломаются.

Счастливые рвите билеты:
мечты всё равно не сбываются.

+++


П о э з и я

Если ты по утрам чистишь зубы.
Слушаешь радио, завтракаешь и читаешь газету.
Если говоришь жене правду,
а после идёшь на работу.
Если говоришь о футболе
и театральных  прочих зрелищах,
болезнях, медицине и сглазах,
спутниках и баллистических ракетах.

Не надейся что ты человек.

Ты соринка в глазу человека,
и человек по тебе плачет.
Ты – смерть –
и человек тебя боится.

Что делает воду влажной?
Что делает человека человеком?

Поэзия.

Поэзия – способ и смысл жизни.
Поэзия – это чудо чувств.
Поэзия – это с людьми сочувствие.
Поэзия – это любовь к миру.

Поэзия сделает солёной соль,
когда
соль перестанет быть солёной.

+++





О б щ а я   о ч е р е д ь

Если зажжёт костры
небо на западе,
станут поля пестры –
цветы и запахи.

Двинется в город ночь
длинною тенью,
долго ли, - коротко ль
дрались за деньги.

Ах, это очередь,
и нам не выстоять:
к чёртовой дочери
цены не выставить.

А кто без очереди?
Кто там без очереди?

А мы их в очередь,
а мы в них очередь.

Любви искали
вы, как гарантии.
А сердце ранено или не ранено.
Она шептала мне:
прошу, отстаньте вы…
И отослали
меня как крайнего…

+++


Д у ш а   д е т с т в а

Детства чистая монета 
верит взрослым, не дыша,
уходящего момента –
детства – чистая душа 

по-весеннему раздета,
словно солнце, горяча,
сотворённая из света
возрождается, крича!

Я тебя нашёл в овраге,
старый выцветший дневник,
перекошенный от влаги
детства горький черновик.

Здесь прошло когда-то горе
очень маленького роста.
С одиночеством не споря,
постарело детство просто.

+++


+++

Из всех времён я выбираю
границу осени и лета,
когда листва уже надета
 на плечи тёмные дерев,
но изнутри уже сгорает.

И набегает с лаем осень –
каштанов рыжие собаки
гоняют бледные туманы.

И неподвижны крылья сосен.
Дорог краплёные колоды
бесстрастно  мечут клёнов трефы…

И нету ливенных дождей.
Так где, скажи, остался август?
Кому наряд его достался?

Он от огня переломился,
не выдержав тепла и света.
Но где же признаки исхода?

Ещё ничто не изменилось:
но оробели в небе птицы.
Но солнце в небе охладело.

Но замутились пятна леса
на склоне гор кудряворогих.
Но стало ясно слышно звуки.

И отчего любил я лето?
Я в нём пропал, исчез бесследно,
оно в глазах моих сгорело.

Зачем оплакиваем лето?
Кто знак судьбы на нём поставил?
И кто нас выпустит отсюда?

В ладонь дождинки собираю,
и ни кровинки в бледных пальцах.
А капли светлые сверкают.

Надену красную рубаху.
Присяду тихо на скамейку.
Глаза в тумане опущу.

В прудах утонут мои мысли.
Падут безжизненные листья.
Сентябрь придёт. Я загрущу.

+++



+++

Поля в клетях лесополос,
пылят дороги полевые,
а колея слепых колес
шатает линии кривые.

Ветра.  Безлюдье. Тишина.
На небе солнце одиноко.
И осень бледная смешна,
но музыка её жестока.

Летают листья и свистят,
как в путь собравшиеся птицы,
поля пустые шелестят,
как книг забытые страницы.

Блестит открытая тетрадь,
трясёт мои стихи сухие,
и муза – старшая сестра –
толкает под руку плохие.

И пляшут караваны строк,
и не за что словам цепляться…
А по обочинам дорог
унылые кусты пылятся.

И лета дни, как сны, пусты,
не сочтены, и в осень длятся.
Но ради бездны красоты
судьбе не хочется стреляться.

+++




+++

О, разве книжная душа бумажна?
Она граничит только
с книжною страницей,
о, странница!
О, книжная душа!
Она жива – и только это важно.
Я восстаю над этою границей
и спрашиваю Вас:
куда душа ушла?
Блуждающая, странная душа…
Как всё это, должно быть, страшно,
Когда, покинув нас,
она стремится птицей,
и в шелесте струится камыша,
разумная мятежная душа!..
Но сажей букв гранит окрашен,
покоя добивается свинец,
и, словом пожелав остановиться,
вытягивается в вечность, не дыша,
бессмертная и книжная душа…

+++


О с е н н и й    л и с т

Царапается в дверь осенний лист.
Стучит в моё окно осенний лист.
Впустить его к себе – пусть спит
в тетради голубой лист?

Как тонок за окном свист!
Как волосы твои – дождь,
царапает окно звон,
качающихся лип стон.

О, бесконечность дня жгла –
ты по сердцу, как по углям, шла
насквозь наискосок – игла,
а в листьях за окном  - дрожь!

Не светных вечеров мгла.
Любить ты прошлый день могла,
но всё прошло вскользь зла,
и снова за окном дождь!

Открытая тетрадь. Лист
помчался прочь кружить жизнь.
Откуда ты пришла, жизнь?
Царапает глаза осенний дым.

+++







П Е Р В О С Л О В Ы











+++

СМЯТЕНИЕ
осенних лиственных метелей
хлестало лица улиц,
резкий свет
стоял в окне колодцем
и стыл среди дерев прозрачных.
Окна зданий напротив
чернели безъязыко
в безлюдной карусели листьев.
Не выйти в улицу –
взлетела и колесом промчалась шляпа.
Седые волосы взорвались,
наполненные светом ветра.
Играл на скрипке
в шляпе Мефистофель,
задумчивый и чёрный на скамейке.
Присел на краешек.
В сутане резких воплей
рыдала скрипка.
- Подпишешь именем своим?
- Не подпишу,
пока глазами не увижу
над пропастью сомнений
света след,
по воздуху скользящий.
- Иди.
Я вышел в чёрной шляпе.
- Иди.
Я оперся о воздух,
ставший жгучим,
словно жидкое стекло.
- Иди.
Я сделал только шаг.
Но на закате кровью оплывали
горящие про договор слова.
И Случай Подходящий
нервно топал,
в игре затеянной
непрошенный бесстрастный рефери,
искал уже сосуд для моей крови.
Я шёл по гибким воздуха извивам
всего лишь в миллиметре от земли
и знал:
падение бессмертно и смертельно.
А на скале дышал
играющий на скрипке Демон.
И воздух надувал до пены волны,
и перекатывал моря из края в край,
и вырывался света столб из мрачных туч,
и таял в бездне океана.
И разбегались с грохотом галактики.

+++




+++

ЛЮБИМАЯ,
ты тихою рукой прощающему августу глаза закрыла.
Любимая,
напрасно одарила
нас осень первым золотом скупым:
мы снова одиноки,
и тень твоя исчезла в сентябре.
Последний день в цветном календаре,
мы всё прошли, нам нет соединенья.
Струится в сердце лезвием тупым
стальная проволока воспоминаний.
Земли зелёные провалы, вечерних струй теченье.
Мы, вроде бы, ушли, но завтра воскресенье.
Неужто долгий путь заоблачных свиданий,
и с этого пути нам не свернуть?
И молнии меж нами не сверкнуть,
не озарить, на опалить и не испепелить
того, что выгорело в сердце безответном,
оставив только соль воспоминаний.
Ты незнакомкой миллиарды раз
с загадочной улыбкой проходила,
но в каждом облике тебя я узнавал:
ведь ты меня любила.
И, в каждый раз другой являясь мне,
ты до моих ошибок снисходила,
но я в словах твоих тебя напрасно ждал.
О, как тебя я звал!
О, как себя я мучал!
Как маски я твои возненавидел!
И этот день настал, я чище  стал и лучше.
Меня тревога подняла: я не узнал себя.
Я догадался: моя жизнь переменилась,
переломилась на границе сентября.
И ты вошла в ночи моей заря.
Твоё лицо единственно, единственны душа и тело.
А время прошлое
в твоих ресницах плыло,
текло в зрачках и тлело,
и оставалось, никуда не уходя.
Ты призрачно в ночи белела.
Но рядом только не было
меня.

+++



+++

Я говорил с тобой 
дельфиньим языком,
и море рыбкой
золотою трепетало.
Но ты не слышала
моих беззвучных слов –
спокойный сон прибоя
шептал устало,
и солнца жидкие следы
в твоих глазах слипались.
Сплетались дней огни –
но ты меня не знала.
Не видела.
Не ждала.
Не звала.
Ты, светлая, спала.
Пугливая волна
твои струила пальцы
и белую ладонь лизала,
и ножки твои нежно обвивала…
Заледенела в небе раскалённом
рогатая луна.
Волосы твои
метались в отраженье,
и воздухом влюблённым
ты удивлена
до моего рожденья
из солнечных сплетений –
не веря, не любя –
уже ослеплена…
Я на пустом песке
писал твою корону.
Но не было меня –
на тонком волоске,
как раненный дельфин
метался мир огромный.

+++

+++

ПТИЦЫ…
многоточие дня необъятного,
неопределённости символ;
вылилась в полдень
осенняя необъяснимость –
нас нет в небе синем.
Сентябрь свои струны настраивает.
Нам лето приснилось
Красивое, но обессиленное,
как человек на пустынной окраине.
День ослепителен,
но жизни одиннадцать вечера –
точные зрители – стрелки часов,
как ножи гладиаторов,
жаждут труда человечьего –
скоро сомкнутся,  сцепятся и застынут.
Волны заката на небо кудрявое хлынут.
Взрезан барашек.
Кровь почерневшая в сгустках лепит глаза.
Тени ветвей распластались страшно:
Солнце, как горло,
на волю отброшены чувства.
Остро хрипит
меланхолическая радиола.
Зубы домов заблестели.
Птицы…
давно улетели.

+++





К О Н Е Ц    Б Е С К О Н Е Ч Н О Й    П О Э М Ы















+++

Бессмысленно говорить, что я одинок.
Я необитаем, как лунный песок.
Упал кувшин с сырой водой.
Яблоня трещин взметнулась чёрной вдовой.
Остановилось долгое сердце дня.
И в этом сердце не нашлось меня
Кто-то воду в узкое горло толкал.
А я неподвижно в стороне стоял.
Жизнь хлестала в вакуум песка.
Билась тонкая жилка виска.
Юная смерть-красавица точит клинок.
Кто безжизнен, косая? Раскосая, кто одинок?

+++




Т а н г о    с и р е н е в о й    д е в о ч к и


Глаза цвели любовной плесенью,
и глубоко дымилась грусть.
Сирень пылала в сердце песнею
и осыпалась ей на грудь.

Она в сиреневом шла платьице,
Прозрачна, как холодный день,
как льдинка, что вот-вот расплавится,
как утренних туманов синь.

И мимо с видом независимым,
с лицом презрительным прошла.
Как мило! (Браво и брависсимо!)
Прелестна как, и как пошла!

И ножки стройные и длинные,
и руки хрупкие в снегу,
и пальцы тонкие и бледные,
и всплеск её белесых губ  -

всё это были неба бусинки.
Костром пылал июльский день.
Ей газ сиреневый на трусики
пылил серебряную тень.

+++


«П о э т а м»    у    М а ш у к а


                К 170-летию
                Лермонтова


Чарует нас
осенний листопляс,
гоняющий собак по переулку.
Нас бледный месяц вывел на прогулку.
Всё глубже тень.
Прозрачней свет.
Невеста в золотой фате,
разлучница, печаль моя,
стели свою постель –
на «нет»  ответа нет!
Кто не любил тебя
один хотя бы день?
Всё ближе свет и дальше тень.
Круговорот природы октября
расцвечивает свой парад,
мне ли тебя, родная, укорять?..
Как близок сон –
лежать на запахе листвы,
тонуть в шептании лесной молвы…   

Хвалите жизнь, послушные «поэты»!
Кружите жизнь, берите и пишите!
Но, я прошу – оставьте вы советы,
не ведая печали – не спешите
мне указать, что смерть милее стала.
Она поэта юного искала.
Нашла и нагнала у Машука.
Приблизилась, прекрасна и жутка.
Нахмурилась. Вручила пистолеты.
О чём вы пишете, надменные «поэты»?

+++



+++

Такие светлые туманы
мешками брошены окрест,
но тяга к перемене мест
владеет нашими сердцами.
И мы прощаемся с домами,
с теплом, с уютом очагов,
прощаем близких и врагов,
глаза слезятся над дымами,
и тяга к перемене мест,
вручив судьбы нелёгкий крест,
нас в даль неведомую манит,
но каждого из нас обманет
её пожаров жадный треск.
Мы одиноки в этом храме,
где нет ни избранных, ни равных,
но – тяга к перемене мест –
нас дома ржавчина изъест.
Мир виден насквозь до окраин,
и вновь судьбе наперерез
в тумане расправляем парус
и бьём в её слепую ярость,
как волны в тёмный волнорез.

+++


К О Н Е Ц   Б Е С К О Н Е Ч Н О Й   П О Э М Ы

Такое светлое лето –
один бесконечный день,
и в щели дверей секреты
и тайны струит сирень.

А иволга сине плачет
в жемчужно-росных кустах.
Я снимаю дачу,
от общежитий устав.

Дача – моя удача,
отдельный выход и вход.
Главное, я не плачу,
когда трачу доход.

Сердце рвётся за рваный
краешек белого дня.
Дача – моя нирвана,
она хоронит меня.

Солнце строгает доски,
и стружка белых берёз
подрагивает от плоских
белых в крапинку звёзд.

Наощупь живём с тобою
и воду не пьём с лица,
готовимся мы к отбою –
два обручённых слепца.

Ночь падает в звёздный омут.
В окне отражённый свет.
А в горле застывшим комом
Мысль, что удачи нет.

Нет ни удачи, ни дачи,
есть только тополь и пыль.
В пыли бересклет судачит,
и плещет луной ковыль.

Моим серебряным краскам
не достаёт мечты.
Это – вся жизнь вкратце
на краю маяты.

Я не свидетель тайный,
не чувственный лицедей…
Я спутник земли случайный,
я странник среди людей.

Я выдумал это лето:
Ковыль, любовь и себя,
и заговор бересклета,
и слепок света с тебя.

+++