редкая птица - 0018

р е д к а я    п т и ц а
эпицикл 5
Публикация номер 0018





книга августа
часть  3
Я      Б  Ы  Л










Я захлопнул последний томик Гегеля.
Абсолютная Идея подарила мне новых друзей – Рощина и Подольского.
Я открыл кисловодский мир поэзии.
Я им не посвящал стихов – я с ними говорил стихами.
Светлана Цыбина, Виктория Боташева, Татьяна Жирова, Наталья Капкова, Евгения Ерманёнок, Юлия Каунова, Юлия Чугай, Александра Полянская, Светлана Гаделия, Татьяна Власенко, Исанна Вороновская, Татьяна Степанова, Галина и Николай Селиховы, Сергей Смайлиев, Пётр Самарин, Пётр Семикин, Ростислав Прохоров, Александр Шведчиков, Георгий Власенко, Михаил Фрумкин, Илья Миклашевский, Евгений Бригиневич, Анатолий Коваленко, Владимир Хижняк – с нами ещё много тех, кто любит жизнь и поэзию.
                автор









+++
                из «Сиреневых Вторников»

Я сумерки в синем тумане
рисую в вечернем стекле,
по городу ползают светлячки-огоньки,
зелёные, жёлтые, красные, белые, синие,
мигают, гаснут, и вспыхивают.
Это автомобили, будто ёлочные игрушки,
сверкают огнями в густых,
сочных сумерках,
рисуются в синем вечернем стекле.
Неподвижные фонари и окна домов,
витрины магазинов
и окутанная цветным маревом
разноцветная вязь рекламы.

+++







1980










М о й   в е р н и с а ж

Кто не велит снежинки нам считать
Огромными, холодными мирами?

Я шёл домой Есенина читать
Пустынными и серыми дворами.

В подъездах тёмных Блок встречался мне
И руку жал холодною рукою.

Булгаков тенью плыл в своём окне
С котом в руке, приветствовал – другою.

Но встречи эти длились ровно век.
В молчанье слов ты всех не перескажешь.

Ты помнишь только, что ты – Человек,
А не солидный слон на вернисаже.

И чтобы снова человеком стать,
Я шёл домой осенними дворами.

Кто не велит поэтов нам считать
Огромными, прекрасными мирами?

+++



Р о м а н т и ч е с к и й     н о к т ю р н

Напрасно Злые Колдуны
Молчат средь ёлочных игрушек.
Нас душат хохотом подушек:
Нам снятся розовые сны.

А мы… уже нашли друг друга.
Ты – ветвь, стучащая в окно,
Когда  там снег уносит вьюга.
Ты птица в чёрном домино.

И в этом нет моей вины.
В вечернем синем сне летая,
Ворон кричащих тонет стая,
И молча злятся Колдуны.

+++


З а в т р а    б у д е т      д е н ь

Занятый чем-то и отделённый от мира огромным застеклённым окном, не сразу оглянешься близоруко на небо и увидишь чёрную тучу, заслонившую свет.
Подойдёшь поближе к окну, и вдруг густые кроны деревьев дрогнут, словно испугавшись чего-то…
И обрушится на них, укутавших улицы города зелёным облаком, невидимый шквал.
Словно переливая изумруды с серебром, превратятся деревья в огромные волны, в кипящее перед тобой море… всё стихнет, и капля за каплей объявит о себе настоящий ливень.
Вначале он выкрасит пыльный асфальт чёрными точками, а потом вымоет его начисто, и только вдребезги разбивающиеся капли дождя затуманят его чёрное зеркало…
Косые струи дождя перечеркнут  всё за окном, выхлещут плывущую по стеклу воду, смешают все краски, и только угадываться будет новый шквал, бушующий  в размазанных кронах деревьев, будто в океанских валах…
Одна за другой покатятся огромные волны, кипящие в сизо-зелёном шторме, грозящие утопить твой крохотный челн, будут швырять его во все стороны, то поднимая на самый гребень, то опрокидывая в пропасть…
А мрачные тучи рваными лохмотьями будут мчаться тебе навстречу, едва не касаясь пенистых гребней и сверкающих фонтанов срывающихся с них брызг.
До боли вглядываясь в их косматые очертания, ты увидишь странные тени, живущие своей стремительной жизнью. Одна превращаясь в другую, возникая и исчезая, будут мчаться они над тобою, привораживая взгляд… и взгляд увлечётся ими.
В царстве призрачных форм их стремительность покажется тебе слишком медленной, а жизнь каждой из них окажется веком. Ты увидишь, как рождается каждая из Валькирий, как играет тень её детства, как взрослеет она, набираясь могущества и силы, потом медленно тает и растворяется в вечном потоке теней…
Что за смысл, спросишь ты, в этом вечном стремлении?
И подумаешь о себе.
Зачем ты, Человек?
Что ищешь?
И, может быть, теряя сознание, увидишь осколки лучей золотого солнца, плещущиеся в бурном море, белоснежные лайнеры отойдут караваном и останутся только в памяти. И в этой твоей памяти они снова встретятся с тобой. Уже одни – и ничего кроме них.
В прозрачной голубизне сверкнут они серебристыми крыльями - над ними – звёздное небо – под ними – облака, облака, облака…
И ты – один из этих серебристых лайнеров в бесконечном полёте.
И ты – в одном из этих серебристых лайнеров в бесконечной голубизне.

В мягком салоне и прохладной тишине. В пустынном и пыльном туннеле, ведущем неизвестно куда. Один.

В мягких коврах тает даже шуршание ног, а на стенах дворца всё горят факела. Тишина в гулких сводчатых залах, слышно сердце и шелест дыхания.
Никого.
Так ли тихо здесь?
Так ли пустынно?

Стены шершавые, влажные, тёмные. Холодные и безмолвные, вечные в вечной темноте. Где свет факелов? Тысячи лет здесь прошли, не торопясь, не шумя, не задерживаясь ни на минуту. Будто монахи в чёрных одеждах, плыли они туманами в переходах и залах, стирая следы того, что здесь жило прежде.
Но вот и годы прошли.

Лишь невидимки – обрывки желаний, страстей и волнений – медленно плавают, касаясь бессмертных камней. Призраки прошлого в едва различимых коронах, пурпурно-прозрачных плащах, в тихих звонах кинжалов, кольчуг, возникают из темноты и пустоты и безмолвно кружатся с тобою. И ты, призрак настоящего, бледной тенью проплываешь весь лабиринт – от начала до конца, от бесконечности до бесконечности.

Внезапно и вдруг снопы солнечных лучей врываются в тебя, вскипают в тебе горячей кровью, ты будто рождаешься внезапно, появляешься рядом с угрюмым старинным замком, чуждым солнцу и полю.
Полю с сорняками.
Много, много времени вытекло из будущего и перетекло в прошлое.
Из будущего в прошлое.
Каждое событие, например, твоя смерть, плывёт по реке времени навстречу тебе.
Сейчас вы встретитесь.
Только одно мгновение…

Осталось, чтобы взглянуть в это поле, на эти сорняки. Ощутить горечь, сладостную горечь жизни, запах трав и упругие толчки ветра.
Заполыхает ветром степной ковыль.
Будто лис умчался в нём ветер за горизонт и, не вернувшись, помчался опять.
Выплеснулся гибкими струями дождя. И потерялся в траве.

Ночью дождик, дождик был.
Он по улицам ходил.

Замирая, дождь таился где-то там, в траве, иногда поблескивая оттуда озорными ручейками.
Сник ковыль.
А когда ты открыл глаза – не узнал ничего.
Будто в подводном царстве.
Медленно, медленно, медленно плыл куда-то прозрачный поток. Шириною во весь мир. Будто водоросли, струился в нём ковыль.
И ты мчался надо всем этим. Словно жук-водомер.

Что было до потопа?

День и ночь лил дождь. Струи переплелись в сети. Одна к одной бросались на землю и извивались ручьями. Сплетались в потоки. Впадали в огромную реку и терялись в ней.
И текла, текла куда-то большая река, не похожая на нашу жизнь. Неустанно, без начала и без конца. Из бесконечности в бесконечность.

А ты, пловец в её водах, знал, что эта вечность – не твоя. Твоя река имеет исток и исход. Эта же река, бесконечная для себя, конечна для тебя.
Ты был горд этим, пересекая реку, проходил её от устья до истоков.
Ты думал, что владеешь миром.
Но время убивало тебя.
Река серьёзно протекала у твоих ног.
Ты уничтожал реку,  она текла дальше.
Ты уничтожал себя, река текла дальше.
И лишь в устье заметил в её прозрачных глубинах странные мраморные статуи. Может быть,  это было уже море, а ты был уже водяным, но ты ведь узнавал в каждой статуе себя, многоликого.

Удивлялся, почему так беспорядочны и порывисты их позы, почему все они указывают куда-то вдаль.

Долго плыл ты, их становилось всё больше. Они уже не только указывали дальнейший путь, но пристально вглядывались в тебя. Их было больше, чем звёзд на небе, все были холодны и неподвижны.
И лишь сравнивая их, тебе казалось, что все эти статуи – странный театр, в котором что-то происходит или произошло.
Или уже произошло.
И ты старался это понять.
Успешно ли?

Иногда казалось, что там уже изображено всё, что только может произойти.

Ты был мерцающим голубым ящиком, начинённым электрическими идеями и пустотой, называющейся здесь вакуумом.

Ты был телевизором.

А напротив тебя сидел видиот, и тебе хотелось взорваться, глядя на его мраморное лицо.
А ведь это ты заворожил его.
Или твой настоящий хозяин, находящийся где-то далеко и порождающий в твоей пустоте резкие боли.
Ты корчился, и странные тени бежали по стенам, бежали по стенам, бесконечно бежали в четырёх стенах, незаметно исчезая и вызывая за собой новые тени.
Они бежали по стенам и мраморным лицам. Боже!
Как хотелось взорваться!
Впрочем, не думай о себе хорошо.
Ты ведь тоже – одна из этих теней, пляшущих что-то матиссовское на серой стене.
Что-то розовое и голубое.
А ещё была музыка, ты забыл, что ли? Может быть, только она и связывала тебя с тем, что было по ту сторону этих стен.
Она сражалась с привидениями, не страшась, что их нет. Не правда ли, незачем жечь ведьм?

А ты забыл, кажется, что такое благородство и бескорыстие?
Кто ты?
Музыка – это огромное поле цветов, по которому ты должен идти босиком.
Жизнь – это усеянное стеклом пепелище, по которому ты должен идти босиком.
Иначе ты не узнаешь её.

Босые ноги в крови и цветах. Как сердце. И поле пустынно, не поймёшь, то ли  цветы, то ли пепел.
Своя ли кровь, голубиная ли.
Пепел ли поднимет ветер, или нежные лепестки.
В будущее ли смотришь ты, или в прошлое.

Как в чёрное зеркало уличного асфальта.

Город потемнел от дождя, стал чище и безлюднее.
Значит, заполночь.
Поздно.
Ни звёзд, ни луны, ни фонарей.

Что приснилось, привидилось?

Маленький огонёк сигареты полыхает грядущей зарёю.

Не колыхнётся белая занавеска.

+++


+++

Волной пришла средина лета,
На нас нахлынула, на нас,
Вся пропасть солнечного света
В расплаве дня завихрена.

Всё спит вокруг. Не шелохнётся
Ни ближний лист, ни дальний лес.
И ветер синий не проснётся
Под лёгким куполом небес.

+++


+++

Молча полночи
слушаем шёпот,
дым пускаем
в звёздный свет.

Знаем тайны
светлой луны.
Здесь по окнам
огни сигарет.

Я открою
сегодня маленький,
очень маленький,
но, всё же, секрет.
Я  мечтателем был
маленьким.
Сочинитель был.
Не поэт.

+++


Н Е З Н А К О М А Я    Ж Е Н Щ И Н А

Я люблю незнакомую женщину:
И умна она, и нежна.
Мне нужна незнакомая женщина,
А знакомая мне не нужна.

Незнакомая чуточку ветрена,
И серьёзна порой, и грустна.
Не ревнует, не злится, уверенна,
И с собой, и со мною честна.

Слов не скажет, что сердце заломится,
Словно зубы водой ледяной…
Так зачем же мне с нею знакомиться?
Незнакомкой останься со мной.

Я люблю незнакомую женщину,
Как, бывает, чужое добро.
Молчаливо сияет, как золото,
А смеётся – звенит серебро.

Незнакомая всюду встречается,
Незнакомка – за каждым окном.
И не спрячется, не потеряется,
Не окажется сказочным сном.

И пока будешь ты незнакомкою,
Будет мне и светло, и легко,
И пока будешь ты непреклонною,
Буду я от тебя далеко…

В этом мире – покуда не женишься –
Ты упрямец и однолюб.
Я люблю незнакомую женщину,
А знакомую я не люблю.

+++


+++

Какая бедность
в теле бренном!
Какая в лицах белизна!
Ноябрь течёт в предел Вселенной –
а там Вселенная без дна!
А за Вселенной сердце выбито
из камня
в каменной стене.
И я, по-праздничному выбритый,
ногой болтаю на окне.
Гляжу, как катят
в страшном грохоте,
взрываясь, звёздные шары,
и, рассыпаясь в звёздном хохоте,
нам раскрываются миры.
Нам открывается сознание,
что в лицах только белизна,
что в сердце – только лишь желание,
в глазах – Вселенная без дна!

+++

 В П Е Ч А Т Л Е Н И Е    У Х О Д Я Щ Е Г О     Д Н Я

Горсть птиц, трепещущих,
просыпалась в ноябрьское небо.
Застыл безлистый лес
по склонам Машука.
Всё, засыпая, ожидало снега.
Блеснул луч солнца
золотом по стёклам
белых зданий
и в облаках угас.

Клонился к ночи день,
укладываясь спать.

Шёл вечер синий
длинными шагами
в усталый серый день.
Проглатывая кольца дыма,
струилось время
через вершину Машука,
на фоне странном лилось облаками.
Телевизионная игла
их разрывала,
а невидимка штопала их вновь…

А в улицах у самого вокзала,
запутавшись  в ветвях,
струилось время золотом прозрачным
на закат.

+++



+++

Как сказочны окраины Земли!
Как странно всё, что с нами рядом!
Деревьев тени на землю легли,
мохнатый ком на небе солнце спрятал.

Я повстречал на улице Петрова.
Часы показывали пол-второго.
На город шёл циклон
с Кавказских гор…
В литературу вышел разговор.
Мы были по весеннему одеты
в декабрьский жаркий день.
Что до того нам,
что с зимою перепутанное лето
пришло из необъятного «нигде»?
Нарушили все наши представленья
капризы атмосферного давленья,
и солнца появляющийся круг
разогревал наш сонный юг…
Что говорить нам о
литературе?
Что места много
отдано халтуре?

Чего же требует от нас эпоха?
Чтоб мы хорошее писали плохо?
Иль перекладывали в лицах
газетные передовицы?

Мохнатый ком на небе солнце спрятал,
растаяли вокруг деревьев тени.
Как странно всё, что с нами рядом!
Как сказочно моё стихотворенье!

+++







1 9 8 1



В   Э Л Е К Т Р И Ч К Е
(блок)

П р е л ю д и я

Ел карамель,
курил натощак,
время тянулось,
словно похмелье –
ожидание поезда.
Слиплись стрелки часов.
Придёт ли на эту станцию
поезд,
который из одного ожидания
меня повезёт в другое?

+++



А  Н  Д  А  Н  Т  Е

Ты видела краешком глаза меня.
Я видел краешек глаза.
Украдкой
встретились эти осколки
и блеснули…
Вспышка в сердце.
Но ты чужая.
Ты никто.
Я забуду твоё лицо.
Ты забудешь моё лицо.
Можно ли это встречей назвать?
Взволнованна.
Румяна с мороза
незнакомая женщина,
хрупкий цвет.
Я не влюблён в тебя,
я люблю эти встречи
за таинственный трепет,
стук своего сердца
и волнение,
которое выдал блеск
краешка глаза.

Ты видела краешком глаза меня.

+++



О   ж и з н и

Стоило тебя забыть –
задумался.
Электричка уносит меня
в пустоту,
пустеют скамейки.
Задумался, почему все уходят?
Почему оставляют меня одного?
Чтобы задумался?
Где моя мама,
почему за руку
не отведёт меня
туда, куда все уходят?
Не хочу забывать
и оставаться в пустой электричке.

+++


+++

Вот и всё.
Последняя станция,
здравствуйте.
До свидания,
зелёный электропоезд.
Дорога моя начинается,
а солнце садится.

+++








С О Н Е Т

Ты знаешь, мне стало грустно.
Я написал письмо.
Тихий писатель. Устно
Высказаться не смог.

Снег мёл за колоннами
Сотнями мелких звёзд.
Я шёл за влюблёнными,
Слово в ладонях нёс.

Но – никому не нужный –
В улицах был один,
Этой зимой завьюженный
Северный Насреддин.

Солнечный заяц крался
В синий сугроб.
Я домой собирался,
Валенками снег грёб.

Что за тоска, поверишь,
Я по ночам выл.
Я молотком в двери
Мрачные колотил.

Плавятся светлые стёкла –
Жёлтые огоньки –
В доме диванчик тёплый,
Свечек клинки.

И, засыпая, сыпал
Сотни монет
Я в автомат желаний.
Не написал сонет.

+++


Ж е н щ и н а м   в о с ь м о г о    м а р т а


Я люблю этот мир, в котором
За нечесаными ветвями
Среди дальних кустов вороны
Перья чистят на верхней ветке,
И падает белый
Мартовский дождь.

Мать! Прости меня.
Я – осколок
Битого
Зеркала,
В котором женщины,
Только женщины,
Только женщины –
Этот жемчуг
Мира нашего –
Шампанское пьют.

+++


Д Е Л О   И Д Ё Т   К   В Е С Н Е

Всё лето лежит снег.
Всю зиму льёт ливень.
Вынет облаков вымя,
Выдоит дождь синий,
Вымоет день зимний,
Да так и застынет.
Подождёт. Подумает. Хлынет.
Как твоё, дождь, имя?
Дело идёт к весне.

+++

С Н Е Г О П А Д   В   Р А З Г А Р   В Е С Н Ы

Распороли подушку –
огромное серое облако,
и рассыпался пух,
на ладони горячей пылая,
превращаясь колдуньей холодною
в бисер прозрачной воды.

+++


В Е С Е Н Н И Е    С У М Е Р К И

Дождь
не хлестал струями
мне в лицо.
Медленно
капли его стекали
в тёмных, холодных стёклах-сумерках.
Город
не отталкивал
тёмными окнами.
Я не был
одиноким
среди начинающих зеленеть,
но обнажённых ещё кустов сирени.
Среди зелёных пустых бутылок,
ещё не собранных
старым дедом
и начинающим собирателем
бутылочного хрусталя.
Я не был
одиноким,
как перст.

Как перст судьбы,
я указывал
бездомным собакам и кошкам
направление
к счастливой жизни.
Я был двумя зелёными глазами,
глядящими испуганно
из чёрного дупла
и кричащими,
что есть любовь.
Я был,
как перст,
указующий,
что есть любовь.

Но пришёл
одинокий
посторонний мужчина.
Стал молчать
о своих проблемах.
Скамейка была мокрой,
а капли дождя
прозрачными пупырышкми,
выпуклыми куполами
дрожали
от предзакатного холода.
Такие же бесприютные,
как голубая скамейка,
синие сумерки,
я,
посторонний мужчина
и равнодушные друг ко другу
и ко всему  на свете
бутылки.
И дрожащие капли
на силуэтах
ветвей сирени.
И дождь,
который,
оказывается,
прекратился.
Выбежали дети,
между коробками домов
стали носиться их крики,
будто невидимые,
в меру упитанные
Карлссоны.
И приходили
посторонние люди,
у которых другие проблемы,
садились на эту скамью
и молчали.
Их роднило только одно:
жажда воскресения,
когда приходишь
на пустую скамейку
и обязательно находишь другого человека,
чьё сердце открыто
весенним сумеркам.
Оживился закат.
Пурпурными перстами
коснулся паутины облаков
и прыгнул в окна домов
пожаром.
Там, за оранжевой занавеской,
твой силуэт.
В синие,
весенние сумерки
умчался день.
Не оспаривай вечных истин:
любовь своё возьмёт.
Всё потеряло
изначальный холод.
Что же случилось?
Неужели,
только из-за того,
что кончился дождь?
Но, всё-таки, вечерело.
Загорались
холодные звёзды
и тёплые окна.

+++


Ч Ё Р Н Ы Е    Д О М И К И

Чёрные домики,
чёрные домики,
белые холмики,
сизый дымок.
Бегают ослики
с лицами робкими,
белое облако
в небе плывёт.
Светлое солнышко,
светлое солнышко
яркие стёклышки
бьёт из земли.
Горы за городом,
горы за городом,
там, за просторами
снежных полей.
Птица в неволе я,
птица – не более –
ветром приверчен
к холодной земле.
Мы неулыбчивы.
Мы недоверчивы.
Мы не устроены…
Крепок мороз.
Ослепительно солнце.
Снегом в кафе
запорошены столики.
Крошки воруют
безгрешные птицы.
Прячемся вечно
в непонимание,
сердцем напрасно
боимся болеть.
Но от себя
невозможно
ни спрятаться,
ни застрелиться,
ни улететь.

+++


+++

Белая «Волга»
легко обошла
мой голубой мотоцикл.
Встречная «Волга»
лучом обожгла.
Дождь седину сыпал.

Дым помчался
сизым винтом
за самосвалом,
в ночь везущим
гулкий стон
тонн усталых.

В брызгах шин
асфальт шипел,
крался прочь вечер.
Я спешил –
и не успел.
Гасли в цилиндрах свечи.

В скорости
свет
я искал.
Дом из песка
развеял ветер.
Скажи,
откуда тоска
в ленте,
бегущей навстречу?

Чёрной «Волги»
оскал
фар
выхватил в круг вечность.
Я на обочине
в дождь стоял,
прочь бежал вечер.

+++




+++

Наплыл туман с востока
на солнечный сентябрь,
и летнего восторга,
и летнего тепла
зелёные частицы
синица унесла
за синие моря.

Ах, скоро,
очень скоро
синицы улетят!

Без птичьих песен город
так мутен, скучен, сонен,
как взгляд из-за стекла
задумчивого сони –
так беспричинно горек…

Ах, как моря чудесны!
Ах, как они горят!

Моря звенят, как песни
из битого стекла…
И что  морей чудесней?

Туманами, туманами
сентябрь заволокла
улыбчивая осень,
и летняя пора
за поле из колосьев
ушла, ушла, ушла –

легка, грустна, светла!

+++



+++

Восточный ветер
расплескал на закате солнце
крыльями тополиных веток,
рассыпая золотые осколки
по глазам-зеркалам окон.

Где там,
в яростном солнце юга,
спрятались ночь и вечности?

Где там
лапами сосен вьюга
просится в моё сердце?

А здесь
тополя всполошились,
и в рельсах звенят трамваи.

А здесь
в тополиных шпилях,
диск солнца, неузнаваем,

разбит,
и я смотрю на запад,
ладонью глаза прикрывая.

+++



+++

Я в жизнь заброшен,
как парашютист,
с подушкой вместо парашюта,
воздушный хохот с парой шуток,
в паденья свист.
Я не был спрошен,
стоит ли мне жить
и  как хочу я называться…
Я – неосторожен.

Я в жизнь заброшен,
словно птица,
подвешенная чёрной люстрой
в небе.
Я насторожен,
когда луна садится
в бездвижные кусты,
и фыркает седая лошадь…

Вопросы не просты,
и я не расположен
их решать.
Спешить решить
их только небо может.

Я спрашиваю:
кто я?
Неопределённо шевеля рукою,
в кудрявых тенях стоя,
нащупываю лишь мосты…

Я – это Ты
от тех ещё времён,
откуда Ты был только Он.

+++



+++

Увяли розы,
поспели абрикосы,
и вот уж лета
горит котлета.
Кусками август,
кусался Аргус,
и набивался его живот.
Всё небо в ложке,
а в небе – крошки
мешками звёзд,
и месяц в рожки
сентябрь бьёт.

+++




+++

Права ветла,
права,
стареть не хочет.
Трава легла,
трава
на сенокосе.
Дожди прошли,
дожди
в гнедую осень.
Не жди теперь,
не жди
меня в совхозе.
Кто ты, скажи,
кто ты?
Где тебя носит?
Мосты сожгли,
мосты
в гнедую осень.

+++



+++

Это странное лето
отходит
старинное
в суете молчаливых минут.
На окне
тихий шёпот
свечей стеариновых
восходящую светит Луну,
и на чёрном холме
искривлённые ветрами линии
сосны в воздухе синем
колючими ветками
в осень тёмную гнут.

+++



С Т А Н Ц И Я      Л Е Р М О Н Т О В С К А Я

Ничто, казалось бы, дождя
не предвещало.
Сентябрьская
неподвижность
остывала
на кромке золотеющей листвы,
и солнце близорукое
блистало…

И вы, и вы, и вы
смотрели вдаль
мечтательно и странно
и были безупречно красивЫ…

А в зале расцветали олеандры.

И вот однажды
вечером туманным
сгустились хлопья бледной синевы,
и мелкий дождь
просыпался нежданно,
и поезд возвратился
из Москвы…

А вы, а вы, а вы
куда-то ночью долгой уезжали…

И вот однажды
ударил ветр,
осенний сор кружа!
Ты
собралась
куда-то уезжать!

Бежать меня?
Меня не избежать!
Бежать любви моей?
Напрасно!

Ударил дождь.
И ты была прекрасна.

За каплей капля
по стеклу сползала,
как слеза…

И в стёклах зала,
заплаканных дождём
и мутных от холодного дыханья,
бежала, отражалась, исчезала,
мерцала
померанцевым огнём
и растворялась в темноте пустой
трагическая хрупкость  олеандра,
разлившаяся в ночь благоуханьем,
гордясь своей
нелепой
красотой.

+++




Р е д к а я    п т и ц а

Она была
белою-белою
маской,
она загоралась
розовой краской,
она улыбалась
улыбкою майской,
она была
нежной, цветущей и райской,
как ангел…

Но сердце её
гнало стылыми жилами
холодную кровь,
и уста её лживыми
полны были ласками,
словами, улыбками
приторно-сладкими,

и если любовь
пробуждалась ответная,
она умирала,
как синь предрассветная,
она уходила,
как сень незаметная,

и тенью летела
мне в сумерках сниться,
испуганно-бледная,
белая-белая,
тревожная, робкая,
редкая птица.

+++



+++

Я склонился
к плечу твоему,
незнакомка.
Пробегали заборы, дома,
осенние листья,
капли дождя
за трамвайным окном.

Мы готовились к выходу
на остановке «Улица Мира».
Я дышал ароматом
узеньких плеч
и страдающих тайной
тёмных волос.
Я дыханье своё затаил,
но молчанье твоё
обжигало тебя…

Ты рассеянно и напряжённо
смотрела
в убегающий переулками город,
думая обо мне,
а, быть может, 
о французских духах,
так безжалостно властных
загадкой,
обманом,
желаньем…
 
Но ты отошла,
уступив мне ступени,
ведущие к выходу…
Какая безвыходность,
Боже!
Безысходность…

Тебе выходить
на другой остановке,
вот в чём причина.

+++





+++

Завтра мне подниматься рано,
значит,
просыпаться мне будет трудно,
а если б
никуда я идти был не должен,
я проснулся бы утром ранним
и отправился бы по гулким –
от моих каблуков – плитам
через сонно молчащий город.
Я лицом бы касался тумана,
синью утренней мыл бы руки,
а руками я мял бы воздух,
чтобы солнце скорей проснулось,
и шагами взбивал бы листья,
что подушками
пали с клёнов.
Я бы молча прошёл весь город,
никого до зари не встретил
и пошёл бы тогда на работу,
заглянул в пустоту комнат
и увидел,
что меня ещё нет на месте.

+++



+++

Мы живём под стеклянными
куполами,
словно крохотные телефоны-автоматы,
сообщаемся
со знакомыми номерами.
Но когда постучатся нам в двери,
мы кричим:
«Не трогайте! Занято!»
Мы боимся, что влезут к нам
пыхтящие и сопящего
до неприятного близкие люди.
«Оставьте! Уйдите!
Мы сами!»
Нам кажется,
что мы слышим дальних.

Мы такие глухие к близким.

+++