Дневник 73. Анищенко

В поэзии Анищенко голоса других поэтов живут  полной жизнью. Они естественной, органичной, живой хваткой срослись с его собственным поэтическим голосом, что присуще только ему. Как можно еще, например, рассуждать об истовости его поэзии, эмоциональном градусе стихотворений, равного которому мало.
Голоса Кузнецова, Рубцова, Блока, Есенина "без его воли", сами, врывались в тела его горячих исповедей. Сознательного, холодно рассчитанного акта в таком «заимствовании», «версификаторстве» не было. Как ветер в поэзии Блока, как «предвечернее» в поэзии Рубцова, в духовном опыте Михаила звучали бесчисленные, кажется, мотивы, образы, ритмы других поэтических миров.
И вот это крепчайшее сращение своего и «чужого» есть одно из отличительнейших свойств поэзии Анищенко.
Думается мне, такого связующего поэта у нас еще не было.
Может, и в этом секрет непреходящей «популярности» его страницы на Стихире?
«Народная тропа» не зарастает, хотя скоро год после его смерти.
Хотя его стихотворения не обещают никому легкой прогулки.
А вот однако же…
Возможно, думаю я дальше, такой гул других миров в его стихах был порой мучительным для самого Михаила Анищенко: порой ему казалось, что он не выстроил поэтического мира, подобного миру Юрия Кузнецова и Николая Рубцова.
И он, возможно, жил с неприметной нам тоской по незаёмности их поэзии. Такая тоска нет-нет и проскальзывает в его стихах и переписке на сайте Стихи. Ру.
Сам он об этом же писал в стихотворении «Чужие стихи»:

Будто бы хлынула ночь из ковша!
Будто звезда под водой зашипела!
Счастья такого не знала душа,
Боли такой многовато для тела.

Что за мгновения? Что за грехи?
Чьё это пламя во мне полыхает?
Падают с неба чужие стихи,
Прямо к столу океан подступает.

Беглые строки ложатся в тетрадь,
Мысли и страсти из прошлого века!
Значит, и там продолжают страдать
То, что останется от человека?

Чей это промысел, что за слова?
Что за сокровища Тутанхамона?
Сладок, пленителен миг воровства
Целой вселенной и тихого Дона!

Голос с небес отвечает: «О да!
Нет для поэта людского суда!»

Несмотря на оправдательный глас свыше, чувствуется мне в «Чужих стихах»… смущение. Даже если его здесь нет на самом деле. «Сладок, пленителен миг воровства»…
Михаил Анищенко был сосудом, в котором непрестанно горело пламя поэзии «чужих стихов». Он срастался с ним «смертной» и «мучительной» порой связью.
Не отсюда ли смущающая меня в дни знакомства с его стихами «легкая» его способность неустанно трансформировать свои же стихотворения? Формулы «чужих стихов» так полонили его, так жили неразрывно с ним, его способность версификации своих же стихов была так опалительна и скора, что меня… меня смущала такая способность. Она казалась мне «подозрительной», так как я жил (да и живу) установкой: есть одно, главное и заглавное СЛОВО. Нельзя бесконечно раскачивать качели одного и того же стихотворения.
Но, может быть, такие опыты и были единичными. Были, может быть, вызваны его творческой игрой на публике, в пестром и противоречивом окружении стихирской братии.
«Смотрите, как я могу – и так и эдак!»