Я. Сейферт. Прага во сне

Уж не помню, в каком году
я, оставив Париж Парижу,
не без многократных проклятий,
затянул ремень саквояжа
и поспешил домой.
Я стосковался по Праге
окончательно и смертельно.

Прага меня взбодрила
И я оживился вполне,
как влюбленный при виде любимой
в предвкушении ее ласк.

На мосту Новотного кругом
у меня пошла голова
от водосброса, чей грохот
я слушал, как песнь любви.
Моцарт такой не писал.
В Кехлове нет ее нот.
Сочинительница – вода,
омывавшая мимоходом
берега земли песнопений.

Ночью падали брызги звезд
в спящий спокойно град.
Некто через плечо надменно,
указав на меня, приказал:
-Дайте лиру ему,
пусть поет!

Годы были мрачны и тяжки,
но в обыденной повседневности
возникали яркие жизни.
Они вспыхивали и гасли
среди множества влажных глаз.

Я потом ходил с их тенями
по Карлову мосту
на смолкнувший остров Кампа
к заброшенным мукомольням,
чьи колеса крутятся праздно
и мелют мертвую тишь.

Мне все рассказал о смерти
Владимир Голан
после его погребенья
неподалеку отсюда.
Он смерть узнал не по слухам,
он породнился с ней.

Моя жизнь спешит испариться,
подобно эфиру
из треснувшей склянки. Так что ж?
Депрессия характерна
для старцев.
Чаще снятся дурные сны.

В их сверхъестественных образах
и невозможных красках
передо мной встает город,
угрюмый и окруженный
челюстями микрорайонов,
а в рядах их зубов –
угрожающие клыки
башенных новостроек.

В этих снах мне прекрасно видно,
Как взяли Прагу в кольцо,
И приблизившись к ее центру,
Хотят съесть Голодную стену,
Съесть каштаны обочин улиц,
А потом закусить газонами
И цветами окрестных клумб.

Как мне жаль тех заветных мест,
где бродили пары влюбленных
с грезами наяву.
Облака серой пыли окутали
свежую зелень
и магнолии старые стонут
потихонечку в стороне.

Как только начали взрывы
и скоростной демонтаж
Дозорной башни на Петршине,
я крепко закрыл глаза.
Подруга моих влюбленностей,
я этого видеть не мог.

Когда вышла первая улица
к самой могиле Сметаны

на Вышеградском кладбище,
с горестным криком вылетели
петухи из  под кровли храма
и попадали где-то в кустах
на берегу реки.

У каждого сна есть конец.
Только у этого нет.
Тщетно ревут сирены.
Тщетно горят зарницы,
растекаясь по небосклону,
подобно кровавым пятнам
на асфальте при катастрофе.

Наконец еще загляденье:
плывут кверху брюхом рыбы,
а река так черна, что кажется –
Страшный суд в разгаре уже.