Я. Сейферт. Почесть Владимиру Голану

Есть мгновения, когда мысленно
завидуем мы умершим,
отошедшим к пределам вечности
в неизбывность небытия,
к облегчению и спокойствию
затаенной жизни иной.

Но достаточно только трепета,
наслаждения мимолетного,
и охотно мы возвращаемся
на круги вседневных забот.

Я пережил всех поэтов
своего поколения.
Все мы были приятели.
Последним скончался Голан.
И как бы мне ни было жутко,
я только один еще жив.

Первым был Иржи Волкер,
по молодости спешивший.
Ах, горькие поцелуи
в горячечные уста
туберкулезниц-девушек
из приморского санатория.

За ним умер Индржих Горжейши,
самый старший из нас.
Писал он в шумной кофейне
за маленьким круглым столиком.
Так перед битвой солдат
пишет письмо своей милой,
перевернув барабан.

Йозеф Гора –   единственный
Из нас на ты с Ф. Х. Шалдой.
Бывало, войдешь в его сад,
когда в нем все зацветает,
и лепестки цветов, тянущиеся к солнцу,
пахнут, как горький миндаль.

Ушел, не простившись с нами,
Франтишек Галас,
любимейший друг,
желавший стих сделать каркающим
в уши людей.
Но, не добившись этого,
он сладкозвучно пел.

Резким жестом закончил путь
Константин Библ,
истосковавшись по нежности
юных яванских девушек,
подобных живым цветам,
ходящих только на цыпочках.

Витеслав Незвал со смертью шутил,
и она ему отомстила,
когда он вдруг умер на Пасху,
как сам себе предсказал.
Сломалась сильнейшая ветвь
древа поэзии.

Еще до предсмертного вздоха
Франтишека Грубина
я соображал, откуда
напевность его стихов,
А он лишь подслушал смеющийся
Сазовский водопад.

Голан умирал долго.
Телефон часто падал из рук.
В пропащей вольере Чехии
свои стихи он разбрасывал,
как куски кровавого мяса
среди испуганных птиц.

Смерть хотела его покорности.
Но покорности он не знал.
До последней своей минуты
воевал со смертью за жизнь.

Ангел, руку его поддерживавший,
сам смертельно изнемогал,
сидел на краю постели
и постоянно рыдал.