Жизнь отшумела. Всё шло...

Жизнь отшумела. Всё шло довольно пристойно и мило.
Несуетливо прощались. Кто-то в хрустящем плаще
прошелестел некрологом. А у изножья могилы
тощая женщина в чёрном вспомнила Бога вотще.

А у изножья могилы рдели опавшие листья,
тени деревьев шептались между подгнивших крестов,
в них отражения тучи не уставали молиться,
щупая холод оградный влажной щепотью перстов.

Вот, наконец, еле слышно по крышке земля прошуршала,
и разошлись виновато, шляп не решаясь надеть.
Кладбище стало подобно уснувшему в полночь вокзалу,
с которого поезд умчался в безлюдную жуткую степь.

А вечером в сумрачном доме с завешенными зеркалами
шептались какие-то люди о жизни минувшей моей.
Шепот их шорохом мыши под сброшенными куполами
казался душе моей, напрочь забывшей врагов и друзей.

Они говорили о жёнах, жестоко обманутых мною,
о детях, обиженных мною и нищими брошенных в свет,
о том, что вином не гнушался и умер во время запоя,
что безконечно тщеславен, а, в общем, неважный поэт.

А тощая женщина в чёрном сказала: "Не верил он в Бога
и грех принимал за удачу, как точную рифму в стихах.
Мечтал, что когда-нибудь дети сойдутся вот здесь, у порога,
а он им расскажет… как эхо вулканы тревожит в горах!"

Смеялись, порочно и мрачно. Вино возмущалось с стаканах.
И жизнь им казалась наградой за веру, честность и за
послушность судьбе… А из кухни безшумно ползли тараканы,
и пламя свечи потухало  в их кротких и страшных глазах.