Да и Нет

                Анатолий Лунин

Д А   и   Н Е Т 
                Избранные
стихи и поэмы
                *
Л 84  Лунин А. А. Да и нет: стихотворения, поэмы /
         Калининград, 2013.– 360 с., портр., 300 экз.

; Лунин А. А. – стихи, поэмы.
Автор о себе

     Родился в 1930 году в тамбовском селе Отъяссы. Мой отец, завершив войну на берегах Балтики, остался в этом регионе, перевёз сюда семью, и я с 1946 года живу в Калининградской области. Школу окончил в Черняховске. Там в местной газете «Коммунист» осваивал азы журналистики и печатал первые стихи и рассказы. Высшее образование получил в Белорусском государственном университете (Минск) и Ленинградской высшей партийной школе.
     Сознаю себя коренным калининградцем. В этом дивном закутке прошёл весь мой трудовой путь – районные газеты в Ладушкине и Полесске, межрайонная в Черняховске. Затем областная пресса:  заместитель редактора «Калининградской правды», редактор рыбацкой газеты «Маяк», шеф-редактор научно-информационного издания «Гравитон».
                Эта земля, поначалу казавшаяся неприветливой и холодной, стала для меня родной. Я исходил и изъездил её по журналистской потребе вдоль и поперёк. Здесь похоронены мои родители, сестра, друзья и сослуживцы. Здесь живут, работают и здравствуют мои единомышленники и коллеги. Они приняли меня в Союз журналистов, затем в Союз писателей России. Творческому стажу моему больше 60 лет. В  багаже (не сочтите хвастовством!) два с лишним десятка книг поэзии, прозы и публицистики. Лауреат ряда литературных конкурсов в России и за рубежом. Горжусь званием лауреата премии «Красная строка» Калининградского отделения КПРФ.
     В этот сборник вошла гражданская лирика разных лет. Острые, порой резкие оценки свидетельствуют: мне греют душу человеческая доброта и благородство; но не приемлю многое из того, что укоренилось сейчас в  социальной и политической сферах нашей жизни. Отсюда и название книги.
     Несмотря на солидный возраст, продолжаю активно работать. Творческих пристрастий и идейных убеждений не менял. Из партии в партию не скакал.

ОТЧЕЕ ПОЛЕ

 Стихи – это отзвуки лет,
                Что копятся в сердце любого:
 И твёрдо звучащее нет,
                И  да, что согрето любовью.


           *


ЧЕМ РУСЬ БОЛЬНА?

Это что, горячка белая
Или сны свели с ума?
Клонит долу ослабелую
Мать
       холщовая сума.

По колдобинам,
По лужинам –
На подошвах волдыри –
Волокут её, послушную,
За собой поводыри.

Охмурили бесьи особи
Под личиною сынов.
Охрани её, –
                о Господи! –
От поганых этих снов!

Как ты, матушка, позволила
Оплести себя в конец,
Скорбный плат надеть на голову,
А не царственный венец?

Подними чело усталое,
Наважденье злое смой.
Не пристало, не пристало нам
С христарадною сумой.

Нешто думы закоржавели
И в очах угасла синь?
Ты встряхнись,
Окстись, державная!
Упырей скорей отринь!

Где краса твоя и силушка?
Чем ты, милая, больна?
Пробудись,
Очнись,
Россиюшка!
…Но не слышит нас она.


СТРАНА ИВАНИЯ

Ты не страна, Россия,
А целый континент,
Отважна и красива –
Похожих в мире нет.

А кто тебя построил –
Скажу себе и вам:
Построили герои
По имени Иван.

Да сколько же, ей-богу,
Иванов на Руси?
А все – о том любого
Прохожего спроси.

Нас как ни называли
И как ни назовут, –
Мы всё равно Иваны,
Неугомонный люд.

Идя путём не  Млечным,
Земным путём идя,
Живи, Россия, вечно –
Ивания моя.


КТО НА ТРОН?

                Истина всегда на эшафоте,
                зло – на троне.
                Дж. Лоуэлл,
                учёный, поэт, дипломат.

Наверно, вам, философ, не везло,
Коль вы такие перлы выдаёте.
По-вашему,  всегда на троне  зло,
А истина, увы, на эшафоте?

У истины нелёгкие пути,
Порой непроходимые болота.
И всё же ей случается пройти,
Когда на троне прозорливый кто-то.

Что без толку, философ, горевать!
Сейчас о том державная забота,
Чтоб злу на трон дорогу не давать, –
Глядь, истина избегнет эшафота.


ДОРОГОЙ ОТЦОВ

И времени заметь,
И старая память
Присыплют туманною пылью
Какие-то вехи,
Успехи, прорехи,
Наивные сказки и были.

Но грязи наносы,
Поклёпов торосы,
Предателей гнусных заставы
Нас сбиться с дороги,
Нарушить зароки
И вспять повернуть не заставят.

В минуты сомнений,
В сумятице мнений
Звучит оно снова и снова,
Отцовское слово,
Заветное слово –
Всей жизни сыновней основа.

И времени заметь,
И старая память
Забвеньем того не покроют,
Как путь мы торили
И преданно были
Не партией, братством по крови.
       

ИМЯ

Бывает имя как награда,
Родной земли святая пядь.
Мир не забудет Сталинграда,
А Ельцинграду,
Путинграду,
Чубайсограду
Не бывать!


КРАСНА СТРАНА

О Русь, приснодева,
Поправшая смерть!
Из звёздного чрева
Сошла ты на твердь.
               С. А. Есенин.

Из далёкого далёка
Ты пошла, моя страна.
Твой исток – орлиный клёкот
Да лебяжья тишина.

Из глубокого глубока,
Не с бояр и не с царей,
А с резных дверей и окон,
Настежь окон и дверей.

Словно шири, словно выси,
Что без края и конца,
Нараспашку наши мысли,
Настежь души и сердца.

И не сразу, не от сглазу,
Не с церквей и не с чертей –
Начинался русский разум
От сохи да от лаптей.

И кого бы ни венчала,
Ни сажала на престол,
Ты от голода легчала,
Тяжелела от крестов.

И пока рвалась на волю,
Реки крови утекли.
Русь, тебя не оттого ли
Красной Русью нарекли?

Нет, не в этом колер главный.
Ты красна – стою на том! –
Пирогами, и углами,
И осанкой, и умом.

В молодой рассветной силе
По земле идёт весна.
Будет вновь моя Россия,
Как весенний день, красна.

Нынче дома всё неладно,
Но прогоним мразь и гнусь
И поднимем, как атланты,
На плечах родную Русь!


РУСЬ ЖИВА

«Россияне ротозеи –
Что ты хошь! –
Профуфукали Расею
Ни за грош.
И пословица, гляди-ка,
Что речёт:
На царей Руси великой
Не везёт».

Нет, не наши в подворотнях
Голоса,
Хоть и русские бы вроде
Словеса.
Так и слышишь слева, справа
Перезвон:
Мужичью державой править
Не резон.
Бескультурье, беспросветье,
Пьянь и рвань!
Нет, корона не для этих…
«Мань и Вань».

Что мы думали, где были
Сто веков?
На своих хлебах вскормили
Чужаков.
И за яствами, за властью –
Кто скорей? –
Вон они теперь вылазят
Из щелей.
Им важнее, чем, простите,
Пить и есть,
Отпевание России
Изобресть.

Зря хороните Россию,
Господа!
Не утратит Русь всесилья
Никогда.
Словно Муромец былинный,
Мой народ
Сон осилит длинный-длинный
В свой черёд.
Где просторы и  раздолье,
Высь и ширь,
Выйдет, выйдет в чисто поле
Богатырь!


ПСЕВДОНИМЫ

Писатели выбрали свой псевдоним:
Максим Горемыка и Горький Максим,
Михайло Голодный и Бедный Демьян…
Не имени,
              времени жёсткий изъян.


ПАЖИТИ

Коль меня б ненароком спросили
Об истоках мужицкой души,
Я б сказал:
– Я из сердца России,
Чернозёмной тамбовской глуши.

Я б ответил:
– На пажитях тучных,
На покосах за речкою Цной
Деревенские наши частушки
Побратались навеки со мной.

          Моя милка боевая,
          С мировым характером.
          До того в меня вцепилась –
          Не отцепишь трактором.

          Пойдёшь, милый, на гуляночку –
          Возьми отца и мать.
          Тебе выберет комиссия
          С которою гулять.

          Ты, залётка, пой не пой –
          Я теперича не твой.
          Галифе мои  широкие
          Понравились другой.

          Задушевная подруга,
          Не сходить ли в сельсовет:
          Мне залётка изменяет
          По закону или нет?

Если б недруги вдруг упрекнули:
Мол, сермяжные вяжешь слова, –
Я бы вспомнил овины, проулки
Да наличников кружева.

Я припомнил бы деда Антона
И пословицы гущи такой,
Будто в поле ложится ядрёно
Борозда за неспешной сохой.

          Велик каравай – о двух зёрен.
          Бела береста, да дёготь чёрен.

          Красна река берегами,
          А сход головами.

          Береги дочь до венца,
          А жену до конца.

          Не поднять пролитого,
          Не вернуть пропитого.

Коль эстеты меня б осмеяли,
Что корявые строчки пишу,
Я б ответил:
– От пашни не я ли?
Я пишу, как для хлеба пашу.

Когда солнце, когда моросинки,
И в своём, и в чужбинном краю
Говорю:
– Я из сердца России,
Я из самого сердца России,
Из мужицкого сердца России!
Я Россию у сердца храню.


ДВЕНАДЦАТЫЙ ГОД
(1612 – 1812 – 2012)

«– Скажи-ка, дядя, ведь не даром…»
Да, с высоты минувших дней
Былые смуты, споры, свары
Нам и понятней, и видней.

Наследной мудростью богаты,
Своей историей гордясь,
Хотим увидеть в этих датах
Живой преемственности связь.

А может быть, и впрямь не даром
На Русь падут то мор, то пал
И смуты неизбывной карой
Всевышний нам предначертал?

Нет, помним твёрже, чем молитвы:
Своей рукой вершил народ
Судьбу Руси на поле битвы
В нечётный век
И чётный год.

«– Скажи-ка, дядя…»
Но, пожалуй,
Не дяде молвить суждено,
Кто нынче Минин и Пожарский
И где оно, Бородино.


МОГУЧАЯ СТОЙКОСТЬ ДУШИ

Давно наши кони не ржали
Победно у вражьих ворот.
Ужель в православной державе
Враги подменили народ?

Неужто у гордой России
В покойной и скорбной тиши
Бесследно утратила силу
Могучая стойкость души?

Неужто мечты и надежды
Навеки для нас сочтены
И мы не услышим, как прежде,
Могучую поступь страны?

Неправда, в цветении вешнем
Придёт ожидаемый взлёт,
Над Родиной
Колокол вещий
Победную песню прольёт.

Вот-вот переменят погоду,
Как ранней весною ручьи,
Могучая воля народа,
Могучая сила Руси.


ФАМИЛЬНАЯ РЕЛИКВИЯ

Средь сувениров разноликих,
Семейных писем, старых книг
Живёт  особая  реликвия,
Что для меня ценней других.

На скромной родовой печатке
Мой дед по правилам Левши
И чётко вырезал, и кратко:
«Судьбу не жди, а сам верши».

Я припаркован к жизни плотно,
Судьбу не жду и не ищу,
А топором тешу, как плотник,
Как пахарь хлебушек,
                ращу.

Её, по дедову завету,
Какой хочу – такой творю.
Хожу-брожу по белу свету,
А коль неладно, говорю:

– Не трусь, когда невзгоды кучей
И на душе темным темно.
Пусть злится ночь, теснятся тучи,
А солнце светит всё равно.


ВАСЕНЬКА

Просил я соседа Васеньку
Открыть здоровья секрет.
– Воздержанность и гимнастика, –
Сказал богатырь в ответ.

И разъяснил уверенно,
Что все недуги как раз –
Плата за неумеренность,
Налог природы на нас.

И значит, зимы и лета –
Подарок природы нам;
Закаты её и рассветы –
И есть надёжный бальзам.

Здоровье – танк, а не дровни,
Ума и мышц торжество.
И если мы пьём за здоровье,
То сами  губим его.

Богат и умом, и силою,
Такому износа нет.
А Васеньке,
Деду Василию,
Уже девяносто лет.


ЛЕБЕДЯНЬ

Иду осознанно, направленно,
Как пуля в яблочко, стремлюсь.
А мне твердят, что я неправильный,
В лебяжьей стае серый гусь.

Я гусь,
А вы, выходит, лебеди
В гнезде заокеанской мебели,
И вы единственные тут,
Кто знает истинный маршрут?

Себя, конечно, не обидели:
Жильё, достаток – всё лады!
А вы когда-нибудь обедали
Едой-бедой из лебеды?

Маршрут простой –
От горя до беды –
Война определила нам.
Что в небе коршуны, не лебеди –
Мы узнавали по крестам.

А это – беды ли, не беды ли –
Войною раненые лебеди?
Их баловала детвора,
Сама не евшая с утра.

Спасённые детьми и дедами,
В свой срок они ушли от нас.
Не знали птицы и не ведали,
Кто за кого в тот смертный час.

И вдруг весною сорок пятого
Две пары снова тут как тут.
И мы связали с этой датою
Села особенный уют.

С победной сводки Левитана
Невмоготу у нас беде.
Село назвали Лебедянью,
По лебедям, не лебеде.

Нет, я не из лебяжьей стаи,
Моя  «династия» простая –
Я русской пашне отдал дань.
Но Лебедянь…
Но Лебедянь!..

И потому с какими птицами
Встать в стройный клин и стаей стать,
С какими хищниками биться мне,
Не вам, любезные, решать.

Мы свой маршрут проложим сами.
Не вам с куриными мозгами
Курс выбирать за лебедей,
А уж тем паче за людей.

Вам невтерпёж, лихие демоны,
Власть обрести, деньгу грести.
А мы, конечно, видим, где они,
На вас зловещие кресты.


ГОСПОДА

Нам негоже называться господами.
Ну, какие мы с тобою господа?
Одежонки износились, поспадали,
И еда – одно названье, что еда.

Глянь, до срока постарели наши «дамы»,
У детишек чуть прикрыта нагота.
Разве нищие бывают господами?
Разве нищими бывают господа?

               
ОТЧЕЕ ПОЛЕ

И больно,
              и знобко,
                и горько
На бывшее поле глядеть,
То самое поле, где столько
Пахали отец мой и дед.

Бесплодной,
                отравленной,
                тёмной
Метелью  нужды замело
Густые мои чернозёмы,
Моё родовое село.

Данилы,
           Гаврилы,
                Емели,
Зачем вы своею рукой
Вплотную засеяли землю
Лихой, непропольной бедой?

Иваны,
         Демьяны,
                Степаны,
Ну как вы позволить могли,
Чтоб хищные коршуны стали
Хозяином вашей земли?

И сушат,
            и крушат,
                и душат
Наследную долю отцов
Коварные, алчные души
И липкие руки дельцов.

Тоскливо,
              уныло
                и стыло,
Как будто пришёл на погост,
Гляжу на подворья пустые,
И хочется крикнуть:
– Погодь!

Не трожь,
              не замай,
                не касайся
Мужицких глубинных корней!
Мы с нивой уж как-нибудь сами.
Нам свычно работать на ней.

Над житом,
                над лугом,
                над пашней
То град, то злодей суховей.
И стонет кормилица наша,
И кличет своих сыновей.


«ПОЕХАЛИ!»
 
Таким не сидится дома,
Им жить в тишине не резон.
Хотелось парню лихому
Умчаться за горизонт.

Тянуло его, непоседу,
Покинуть земную твердь:
А что на планете соседней –
Слетать бы да посмотреть…

И вот на всё поднебесье,
Антеннами шевеля:
– Поехали! – просто и веско
По-русски сказала Земля.

Просто?
Да это ж начало
Доселе неведомых вех!
«Поехали!» означало
Не одного, а всех.

Это про нашу удаль,
Про неуёмный народ.
Мы были,
              мы есть,
                мы будем!
Нас небо зовёт в полёт.

Это про звёздные будни,
Про нашу могучую стать.
Покуда Россия будет –
«Поехали!» будет звучать.


ЗЕМЛЯ ИЗ КОСМОСА

Пусть глядит на мир из космоса
Удивлённый человек:
У Земли в зелёных косах
Голубые ленты рек.

Белый, в мелкую горошину
Из берёзок сарафан,
А на голову наброшен
Полушалком океан.

У планеты из пшеницы
Тканый пояс золотой.
Небо –
           как не подивиться! –
Будет свадебной фатой.

Пусть. к планетам неизвестным
Устремив ракетный бег,
Не вдовою, а невестой
Видит Землю человек.


ОТКУДА МЫ РОДОМ?

                Памяти Владимира Зуева,
                автора трилогии
                «Родом из войны».

Нас вынуждают, мы должны
С лихими недругами драться.
Мы несгибаемое братство,
Поскольку родом из войны.

Мы все калёная родня,
У нас одна семья – Россия.
Она надёжна и красива,
Поскольку родом из огня.

У русских помыслы чисты,
Сердца – распахнутые двери.
Мы свято в будущее верим,
Поскольку родом из мечты.


ВСЕГО ДОРОЖЕ…

Куда ни улечу, но в срок положенный
К тому, что свято, сердцем потянусь
И возвращаюсь птицей привороженной
В своё гнездо – в родную Русь.

          Отчего у дома отчего
          Со страною много общего?
          Где родился, та страна,
          Словно отчий дом, одна.

Куда ни уплыву, но дали синие
Напомнят неизменно об одном:
Всего дороже солнышко российское,
Родимый край, родимый дом.

          Почему к  порогу отчему
          Прикипели сердцем прочно мы?
          И страну, и отчий дом
          Нежно родиной зовём.

В пустыне жаркой, на морозном полюсе
Мне видится ракита у крыльца,
Роса на ветке и пыльца на колосе –
Моя страна и дом отца.

          Ни отечества, ни отчества
          Мне другого не захочется.
          Всё на свете – до конца! –
          От отчизны и отца.


ТИШИНА

О Господи, какая тишина!
Как будто в этом мире обожжённом
С другой страной не ссорится страна,
Как будто ладят все мужья и жёны…

Как будто революции тихи,
Детишки не кричат в голодном плаче,
С эстрады не кощунствуют стихи,
Безмолвствуют политики  тем паче…

Как будто упразднён ракетодром,
На улицах не клацают затворы
И не убиты атомным ядром
Вчера ещё рожавшие просторы…

Не вечна эта утренняя тишь,
Покой рассветный призрачен.
                И всё же,
Пока молчит война и ты молчишь,
На Божий дар вселенная похожа.

Молитвою о здравии поля,
За упокой неправые боренья.
Святая, многогрешная земля,
Прекрасна ты, Всевышнего творенье!


ЧУДСКОЕ ОЗЕРО

Святынею российской, не иначе,
Должны бы зваться эти берега.
И мог бы островершек тут означить
Былое посрамление врага.

Пристало
Александрову деянью
Извечно жить в сознании людском
И освятиться памятному камню
В купели Божьей –
Озере Чудском.

Наверно, где=то памятник и слажен.
Но что допрежь всего ласкает взор?
Не Псков,
Что заплакатен и зафлажен,
А деревенский клеверный угор.

Как здесь отрадно,
Господи Исусе!
Шепечет жито, звонятся овсы,
Жирует стадо, хороводят гуси,
Ершатся недоверчивые псы.

Хожу босой,
И от сосновых шишек
Подошвы непривычные горят.
Сзывает любознание мальчишек,
Нет-нет да и старушки бросят взгляд.

Был ливный дождь,
И в заозёрной дали
Рокочут уходящие грома.
Умылась, приосанилась – видали? –
Избёнка, кособока и хрома.

Над Чудью,
Над пресветлой стороною
Две Божьих дужки-радуги взошли.
И веет вековечной стариною
От неба, от воды и от земли.

…Сошли на лёд отважные дружины,
Крестом Христовым трижды осенясь.
– Здесь, рыцари, иные палестины! –
Помыслил князь.

Здесь, рыцари, иные палестины…
От праведного гнева горячи
Кольчуги и наперсные пластины,
Тяжёлые российские мечи.

Уж не видны береговые срезы.
Бряцанье ковани,
Сверканье лат…
Поверг в крушьё тевтонские железы
Российский дух
Скорее, чем булат.

…И присно ветры сказывают сказы –
Под птичий грай,
Как гусельный стозвон, –
Про озеро святое и про князя,
Про то, как супостата сдолил он.

Святое…
Ни прибавить, ни убавить.
Я в глубь его, как в душу, загляну,
Став на колени, припаду губами –
Не воду пить, а целовать волну.

И всё вокруг
Священный трепет кажет,
И благость в каждой складочке земли…

…С базара возвращаясь, малый ражий
В купели Божьей швабрит «Жигули».


РУССКАЯ ИДЕЯ

Три мудреца на Масленой неделе
Найти хотели русскую идею.

Твердил политик:
– Самоуправление;
А идеолог:
– Самоуважение;
Экономист:
– Какого вам рожна!
Во всём самодостаточность нужна.

Единой силой и тройною тягой,
А главное – с высоким качеством
Свою триаду выдали трудяги:
Самоуправление,
Самоуважение,
Самодостаточность.


ТЕБЕ, ЗЕМЛЯ
КАЛИНИНГРАДСКАЯ

И на отшибе, и в отрыве
От материнского тепла,
На этом срезе, на обрыве
Ты прикорнула, прилегла.
Кто изменить мечтает судьбы
И мыслит – прошлое вернуть бы,
Пусть знает: в непробудный сон
Тевтон драчливый погружён.

А мы с тобой смогли ужиться.
Русь перед вечностью права.
Растут по-русски, по-мужицки
Здесь и хлеба, и дерева.
Ты и на суше, и на море,
Коль не в походе, то в дозоре.
Твои глаза, твои крыла
Всегда на «товьсь!», как у орла.

Хоть проживи два раза столько,
Я б разлюбить тебя не смог.
Ты в сердце – огненным осколком,
России малый закуток.
Здесь наша поступь, наши вехи –
И днесь, и присно, и вовеки.
Здесь русский дух, здесь русский дом –
Стою на том!
Стою на том!


ОТРЕЗАННАЯ КРАЮХА

Мы – выселки на отшибе,
Столыпинские хутора.
Нам разум навылет прошили
Нерусские ветра.

От Волги и от Урала,
От ярых сибирских снегов
Вьюгами не овевало
Балтийских берегов.

Сюда не доходят грозы
С могучих Алтайских гор.
На нас не дышит морозом
Архангельский помор.

Теплом своих изб поделиться
Рады бы – на, бери! –
Из Вологды кружевница
И плотник из Твери.

В низине, у тихой Нары,
В отлогих её берегах
Пасутся-гуляют отары
На пойменных лугах.

Пустить бы в простор пастуший,
В бескрайнюю ширь и высь
Линялые наши души
На воле попастись.

Амуры, Кубани, Онеги –
Российской земли окоём.
Там пахнут грозы и снеги
Отеческим теплом.

Родное по духу, по крови,
Его не пускают к нам.
Ловушки чужого покроя
Стоят по рубежам.

Отрезанная краюха!
И зреет, и зреет мысль:
У нас нерусского духа
Бациллы завелись.

А вы говорите: мелочь!
А вы говорите: чушь!
Червивые яблоки сделать
Хотят из русских душ.

Сегодня тревожно и душно,
Зловещие силы вокруг.
И просятся, просятся души
На подмосковный луг.


ДВА УРАГАНА

1. ЛЕТУЧИЙ

Годы в прошлое пятятся
То бегом, то не очень.
Но останется в памяти
Та зловещая осень.

Не забудутся нами те
И тревоги, и думы,
И песчаные намети,
И сметённые дюны.

Не страстная ли пятница?
Бесы что ль порадели?
В рощах – мёртвые пятнища,
Сухостой поределый.

Поднимается в памяти,
Как проросшая озимь:
Облака, будто спятили,
Били крыльями оземь.

Ветры буйные, злобные
Гнули лес и стегали.
Небеса разом лопнули
И до дна истекали.

Водопады и молнии –
Круче Ноя с потопом!
Вмиг коса переполнилась
И потоком, и током.

Волны на берег бросились,
В клочья заросли рвали,
И дороги, и просеки
Стали грозными рвами.

Птицы спрятались, съёжились,
Не надеясь на крылья.
Люди жались надёжнее
Под обжитые крыши.

Исхлестало песками
Эти кровли и двери.
И в бегах – где искать их? –
Ошалелые звери.

Небо в море, бесчинствуя,
Море в небо
                шагнули
И косу беззащитную,
Как былинку, согнули.

И прогнули, и выгнули,
Пополам разомкнули,
Дюну с берега выгнали
И в залив окунули.

И недолго бы вроде
Лютовала стихия,
А погромы природе
Учинила лихие.

Утром так и застыло
Солнце в проблеске первом.
Это зрелище было
Не для нервных.


II. ПОЛЗУЧИЙ

Столько лет пробежало,
Столько зим проскочило!
Эти пролежни ржавые
Коса залечила.

И хотя носит шрамы
Заповедник поныне,
Не болят эти раны,
Кровоточат иные.

Ведь никто не рассчитывал,
Не предвидел, не ведал,
Что в угодья расчищенные
Грянут новые беды.

Небо с морем врагами
Перестанут считаться,
Пострашней ураганы
На нас ополчатся.

Не шальные и бешеные
Смерчи и шквалы,
А моторные, пешие
Зубоскалы-шакалы.

Очень боязно, зябко
И тревожно природе,
Если к ней не хозяин,
А хозяйчик приходит.

Не стараясь подумать
И не глядя, похоже, .
Вездеходом по дюне,
Словно финкой по коже.

И стократно больнее,
Коли крепкому дубу
Или слабенькой ели
Наступают на душу,

Коль у хилой травинки,
Сироты этой малой,
Новой жизни правители
Клок земли отымают.

Среди мачтовых сосен,
Средь берёзок, осинок,
Как грибы в травах росных,
Терема расписные.

Море плачет, не плещет,
И поникли леса,
Словно голову в плечи
Втянула коса.

И роняют беспомощно
Дерева свои сучья.
Но жирует безоблачно
Племя хищное, сучье.

За своими заборами
Скрылись вор и начальник.
Взяли Бога за бороду,
На законы начхали.

Беспредельно нахраписто,
Абсолютно бессовестно,
Наглецой, а не храбростью
Прихватили бы солнышко.

Дальше – пуще и гуще!
Приберут – дай им волю –
Даже райские кущи…
Неужели позволим?

Вопрошают деревья
И бегучие дюны,
И пичуги, и звери,
Выходные и будни.

Не страшит нас и дюжина
Ураганов летучих.
Неужели не сдюжить нам
Этот тихий, ползучий?

Но, покуда мы ищем
С твёрдой верой ответы,
Красота-красотища
Исчезает со света.


 КРЕДО

Закончусь там, где начинался.
На чём стоял, на том стою.
Не выходил, не возвращался,
                И состоял, и состою.


В РОССИИ СМУТА И РАЗРУХА

В России смута и разруха,
Народ нищает с каждым днём.
И этот мрак свободой духа
И демократией зовём?

У нас и выборы без выбора,
И вверх тормашками закон,
И правда шиворот-навыворот –
Всё кувырком, всё кувырком.

Тогда мы, братья–россияне,
Россией править будем сами,
Когда не деньги, а народ
Сам президента изберёт


МОЯ ВИНА

А не пора ли прямиком, ребята,
В глаза друг другу правду говорить?
Мы сами разрешили супостатам
Такое над Россией сотворить.

В жестокой смуте все мы виноваты.
Я не кого-то, а себя кляну
И крою беспощадно русским матом
За то, что не сумел сберечь страну.

За то, что в те трагические даты
Нас не было на нужном рубеже.
Мы виноваты!
Все мы виноваты
Была страна – и нет её уже.

По грозовому, с чернью, окоёму
Над Русью
                рамкой траурной      
                беда.
Я всё прощу кому-нибудь другому,
Себе же ни за что и никогда.


ТИХИЙ ОКЕАН

                Народ – что море,
                разволнуется – не уймёшь.
                Протопоп Аввакум.

Ах, мудрый пастырь,
Пить бы мёд
Твоими вещими устами!
На зыбь не тянет наш народ,
А что уж молвить про цунами!

Народ – что море, говоришь?
Коль заштормит – держава рухнет?
А если в море гладь да тишь,
А шторм лишь с тёщею на кухне?

Пустили фразу в оборот:
«Народ не прав, но он народ».
Да, он не правый и не левый,
Растерянный и осовелый.

Да, он издёрган, он устал
На перестроечном маршруте.
Не тот вожак, не тот устав,
Дорога – то обвал, то кручи.

Не в силах прорубить проран,
Хоть властный мол не так и прочен.
Народ – великий океан,
Но очень тихий,
Тихий очень.

Сидел и Муромец Илья
На печке сиднем дни и ночи.
Но слез – и вздрогнула земля!
А что ж народ слезать не хочет?


ИСТИНА

Тянусь к бумаге, как голодный к хлебу.
Сердечной болью, не пером вожу.
Слагаю строки  гневу на потребу.
Служу не власти,
Истине служу.

А где она?
В каком осела стане?
И на какой та истина меже?
В помойной прессе?
На срамном экране?
В шизоидной, расхристанной рекламе?
Иль в президентской на уши лапше?

А может, в оскоплённой нашей Думе,
Её законотворческой фигне?
В эстрадном гаме и базарном шуме?
В «Бутырках» и «Матросской тишине»?

Та истина
В разливе кумачовом
Победных незапятнанных знамён.
Она сильна по цели бьющим словом
И славой героических имён.

Ищи её в листовках и плакатах
На тверди митинговых площадей,
В полях, цехах, восходах и закатах,
И в скорбном взоре наших матерей.

Она в афганских и чеченских ранах,
В чернобыльских зловещих облаках,
В обиде уходящих ветеранов,
Их стиснутых до боли кулаках.

Как в море шторм,
Как грозовое небо,
Неистово, на грани мятежа
Кипит душа от праведного гнева.
Она рождает клич, а не напевы.
Служу России, истине служа.


ДОКОЛЕ?..

                Народ безмолвствует.
                А. С. Пушкин.

Русь подменили?  Выдали другую?
И вправду русский сделался рабом?
Доколе нам стучаться в стенку лбом,
Верховную,
Бетонную,
Глухую?

Нам недосуг,
В пылищи и мазуте
Склонившимся над плугом и станком,
Задуматься о мерзости и жути,
На нас обосновавшихся верхом.
 
Зимой и летом мы всегда  в запарке,
Неделя за неделей, день за днём,
Рабочие лошадки олигархов,
Плюёмся, материмся, а везём.

Плетёмся, надрываясь, словно клячи,
С оглядкой на крутой хозяйский кнут.
А дату новых выборов назначат,
Опять проголосуем за хомут.

Искомая, знакомая, простая,
Горька ты, правда, словно рабский пот:
Не перестанет бедствовать народ,
Пока безмолвствовать не перестанет.


А МЫ ЖДЁМ-ПОЖДЁМ

Почему рассвет не синий,
Затуманился простор?
Что за коршун над Россией
Злые крылья распростёр?
Стало ветрено и стыло
Над родимой стороной,
И уныло, и постыло –
Хочешь падай, хочешь стой.

А мы ждём-пождём,
И не сеем, не жнём.
Мы удачи ждём,
Как грибов с дождём.

Сиротеют наши сёла,
Неприютны города.
А была страна весёлой,
Да нагрянула беда.
Не зарплаты, а заплаты.
Где больницы, где жильё?
А была страна богатой,
Да нагрянуло жульё.

А мы ждём-пождём,
И не сеем, не жнём.
Не везёт с вождём –
Ничего, подождём.

Ждут поля, леса и горы,
Терпеливо ждёт народ:
Где тот Муромец, который
Супостата изведёт?
А пока рассвет не синий,
И туманится простор,
Чёрный коршун над Россией
Злые крылья распростёр.

А мы ждём-пождём,
И не сеем, не жнём.
Русь горит огнём,
А мы ждём-пождём.


П ОД ГИПНОЗОМ

Который год, который год
В России всё наоборот.
Мы сами шиворот-навыворот,
Без права вето и без выбора.

Живём в каком-то странном сне,
Как будто под гипнозом все,
И год за годом, день за днём
Чего-то ждём, чего-то ждём.

Нам верится в счастливый день,
В приход вождя такого верится,
Что и мозги не набекрень,
И не булыжник вместо сердца.

И, видно, не постигнуть нам,
Что мы, безмолвствуя, радеем
Самовластительным злодеям,
Самодовольным дуракам.

И пошлый день за прошлым днём
Опять уйдёт без перемены.
А мы вздохнём и снова ждём:
Ну вот уж завтра… Непременно…


МОЛИТВА

Помолился и спросил я
У Бога:
– Почему моя Россия
Убога?

Нешто я её не холил
Сыновьи?
Или землю я не полил
Кровью?

Отобрал я у кого-то
Хоть что-то?
Иль была мне не в охоту
Работа?

Что от хватки трудовой
Толку,
Если зубы – хоть вой! –
На полку!

И с укором отвечал
Всевышний:
– Расшумелся! Осерчал?
Ишь ты!

А прикинь, была у вас
Веры эра.
Ну и где она сейчас,
Ваша вера?

У России было синее
Утро.
Управляли Россиею
Мудро.

Мир таких поводырей
Знал едва ли.
Только вы своих вождей
Оплевали.

Тошно слушать мне вас,
Люди!
Вам, наверно, в самый раз
К Иуде.


А МОЖЕТ, К ДОБРУ?

А может, к добру, что метелью
Могилы отцов замело.
Ну, как бы мы нынче глядели
В их полное скорби чело?

И что мы сумели б ответить
На их укоризненный глас:
– Ах, что вы наделали, дети?
За что же вы предали нас?


МАТЬ

Это что, горячка белая
Или сны свели с ума?
Клонит долу ослабелую
Мать холщовая сума.

По колдобинам, по лужинам, –
На подошвах волдыри, –
Волокут её, послушную,
За собой поводыри.

Охмурили бесьи особи
Под личиною сынов.
Охрани её, о Господи,
От поганых этих снов!

Как ты, матушка, позволила,
Оплести себя вконец,
Скорбный плат надеть на голову,
А не царственный венец?

Подними чело усталое,
Наважденье злое смой.
Не пристало, не пристало нам
С христорадною сумой.

Нешто думы закоржавели
И в очах погасла синь?
Ты встряхнись, окстись, державная,
Упырей скорей отринь!

Где краса твоя и силушка?
Чем ты, милая, больна?
Пробудись, очнись, Россиюшка!
Но не слышит нас она.


«КАЛИНОВЫЙ» ЗВОН

                Что дала стране, кроме миллионных расходов,
                поездка  В. Путина по сибирской трассе за рулём
                жёлтой «Калины»?
                Из оппозиционной прессы.

Ах, эта жёлтая «Калина» –
Куда хочу, туда качу!
А государственной машиной
Рулить, увы, не по плечу.

Ах, разудалые двойняшки!
Поочерёдно и вдвоём
Рулите вы к трясине вязкой,
А говорите про подъём.

Путь и неведом, и опасен,
А поворот предельно крут.
Кто подсказал вам эту трассу?
Кто заказал такой маршрут?

«Калина» двигалась картинно.
Что в это шоу вас влекло?
И впереди ни зги не видно,
А гляньте в заднее стекло!

И беспросветье, и бессилье,
И дух стяжательства в стране.
Трудами вашими Россия
То в половодье, то в огне.

А впереди – обвал, пучина.
Как ни крути – туда пути.
Нет, господа, не получилось.
Имейте мужество уйти.


ЖАЛОБА ОЛИГАРХА

Вновь левый сектор недоволен,
Опять бузит: мол, всё не так.
Народ российский обездолен,
Народ отравлен алкоголем –
Запас терпения иссяк.

Мол, у кормушки те же лица.
Доходы прут, как снежный ком.
Электорат уже косится.
И почему б не поделиться
Одним процентом с бедняком?

Не, коммуняки, – фигу с маком!
На наш законный каравай,
Что с евро-знаком, евро-смаком
И миллиардным евро-гаком
Свой хавный рот не разевай!

Россия, если разобраться, –
Страна немереных свобод.
Из-за чего, ей-богу, драться?
Ведь от избытка демократства
Аж задыхается народ.

Всем хорошо в Единой рати!
Лишь об одном скорбит душа:
Кого ещё бы обобрать бы?
У русских, бывших  старших братьев,
Не остаётся ни шиша.


ЛИЦЕМЕРЫ

Ни покаяния, ни веры,
Смиренье, благость – напоказ.
Стоят во храме лицемеры
И в телевизор пялят глаз.

На лицах вроде бы отрада,
А на уме таят своё:
Не высветить свечою правду,
А спрятать правду за неё.

Глядят внушительно и строго,
И стражи строй – не подойдёшь!
Да, на словах вы чтите Бога,
А в душах фальшь,
А в душах ложь.
 
Вы к трону ищете дорогу
Сквозь осквернённый вами храм,
Ни нам не верите, ни Богу.
Неужто мы поверим вам?


ОПОЗДАВШАЯ ТЕМА

Постучала тема-темочка, –
И не ждал, и не гадал, –
В бедолажье темя-темечко
Лишь сегодня,
Не тогда.

На истоке бы постукала –
Грязных дел и грозных бед –
По серебряному куполу
Седину копивших лет.

Ты о чём в ту пору думала?
Или нежилась во сне?
Если б ты на пламя дунула,
Не была бы Русь в огне.

Ну, откуда было б взяться им,
Ошалелым временам,
Если б струсившими зайцами
Не сиделось в норах нам!

Это что же с нами сделали?
Кто в рассудке повредил?
Кто неслыханными бедами
Русь, как ёлку, обрядил?

Боль скопили, не купили мы,
И не думали о том,
Как в поильные, упильные
Превращали день за днём.

Если б мы тогда подумали,
Спохватились, поднялись, –
Тучи, кручи, бучи уймами
Не крушили б нашу жизнь.

А теперь мы чешем темечко:
Как же так, ядрёна вошь!?
Но упущенное времечко
На обед не позовёшь.



   




     ---0000000000000000000 ---










КАК НА ДУХУ





Стихи – не проповедь, а исповедь,
Когда, душою не кривя,
Ты очень честно, очень искренне
Сам исповедуешь себя.













                *



МАТЕРИНСКИЙ  НАКАЗ

Говорила мне мать-пророчица,
Сколько помню, с давнего детства:
– К одному беда  только просится,
А с тобой неминуче встретится.
Уж такой ты, видать, везучий,
Весь в меня – как в зеркало глянуть.
Но беда – не беда,
                если учит
Почитать мозоль, а не глянец.

 Ну, про глянец я и не ведал.
Мой привычный удел – мозоли.
Я труду учился у деда
И учителя не позорил.
Топором, молотком, косою –
Всем, что есть на селе, владею.
А чего не постиг – освою,
Если это на пользу делу.

Ну, а беды – крутой учитель.
Научили, когда лупили:
О других сперва хлопочите,
А потом о себе, любимых.
Слово мамино стойко помня,
Словно дар Господень, приемлю
Лист бумаги и пашни комья,
И пишу, как пашу землю.


БОЛЬШАК

Вновь на землю приходит утро,
Птичьим гомоном нас дразня.
Каждый день  встречаю,  как будто
В мир пришёл ради этого дня.

Ой, ухабисто,
Ой, не гладко
Путь житейский ложится мой.
Каждый день – что булыжник в кладку
Непокладистой  мостовой.

А ветра сквозняковые дуют,
Нынче с моросью,
Глядь – суховей.
Год за годом я всё колдую
Над сквозной дорогой своей.

То полого она, то круто
Набирает за шагом шаг!
…Но однажды увидит утро
Недостроенный мой большак.


АТЛАНТИДА

                Зачем погибла в муках Атлантида,
                Красивая и честная страна?
                Валентин Сорокин.

Не в подземельях мрачного Аида,
Не в складках посейдоновского дна,
Она во мне укрылась, Атлантида,
Красивая и честная страна.

Как ей непросто: и в жару, и в стужу –
Ни отпусков, ни пенсионных льгот.
То завистью от недругов завьюжит,
То ложью, словно морем, захлестнёт.

Вдруг невпопад заколошматят такты,
И чувствую, как тесно ей в груди.
Но ты держись,
Мой атомный реактор!
Но ты, смотри, меня не подведи!

Ещё не раз напасти ополчатся,
А мы с тобой осилим их опять.
Я не ищу себе иного счастья,
Чем для Руси атлантом постоять.

И знаю я: обида – не обида,
Моя вина иль не моя вина –
Взрывая зло, погибнет Атлантида,
Красивая и честная страна


КАБЫ МНЕ…

Ах, кабы мне однажды исцелить
Случилось безнадёжного больного
Иль кровь свою до капли перелить –
До капельки! – в кого-нибудь другого!

Ах, кабы мне пожары не пускать
В лесные благодатные кварталы,
Прогнать самонадеянную «знать»
Подальше от державного портала!

Ах, кабы мне семейное тепло
Вернуть осиротелому мальчишке
И сознавать, что от него ушло
Глухое одинокое затишье!

                Ах, кабы мне из горькой глубины
Ребят с подлодки возвратить живыми!
Хоть в их беде и нет моей вины,
Я стал бы на колени перед ними.

Ах, кабы мне укоренить опять
Народов несгибаемое братство,
Не дать пилотам лайнеры ронять
И складам со снарядами взрываться!

Ах, кабы руку злую отвести
От сердца беззащитного кого-то,
Заставить незабудки зацвести
Там, где пока что властвует болото!

А может быть, попроще что-нибудь?
Утихомирить пьяного соседа
Или в гнездо соловушкам вернуть
Упавшего на землю непоседу!

Ну, пусть не всё, а что-нибудь одно.
Ну, пусть тихонько, а не громогласно.
Сегодня или завтра – всё равно!
Тогда бы жизнь я не считал напрасной.
   

РУБИКОН

Жизнь – как река.
Стою уныло
На незнакомом берегу.
Всё бросить не хватает силы
И жить как прежде не могу.

И возвратиться – не годится,
И прыгнуть – оторопь берёт.
А вдруг студёная водица?
А может, где-то близко брод?

А может, мост?
Иль помаленьку
К парому тянутся волы?..
Хоть кто-нибудь под зад коленкой:
– Смелее прыгай и плыви!

Щемит растерянно сердечко,
А в голове тревожный звон:
Вдруг эта маленькая речка
И есть тот самый Рубикон!


УХОДЯ

Как видно, время подводить итог.
Анкета откровенная, простая:
Что должен был,
Всё сделал так, как мог?
Какие баллы сам себе проставишь?

Признайся честно:
Ведь нередко ты
Не делал очевидного, а мог бы.
Твои мечты, как хилые цветы,
Не распускаясь, сохли или мокли.

В предутренней, почти бессонной мгле
И так и сяк прикидываю что-то.
Но сознаю,
               как ни прискорбно мне:
У жизни нет обратного отсчёта.


СТАРИК

Которую ночь, не смыкая глаз,
Всё ждёт:
              вот-вот постучится.
Беда – не то, что приходит враз,
А то, чему дали случиться.

Горюй не горюй, а слышит семья:
– Вот и уходит сила.
Её мне в долг давала земля,
Теперь вернуть попросила.

Пришла пора – помирай ложись.
Много успел, а всё мало.
Нет, не он исчерпал свою жизнь,
Она его исчерпала.


САММИТ

В этом зале собран, слит
Цвет умнейших разом:
Преучёнейший синклит,
Воплощённый разум.

В нас внедрялись целый день
Завирушки эти
Хитрой тенью на плетень,
Паутинной сетью.

Что ни речь –
Словесный рой.
Чем, скажи, не саммит!
Как с незрелой детворой,
Эти дяди с нами.

О заветном – ни гу-гу,
Смелости – ни грана.
Слушать глупости могу,
Слушаться не стану.

 
РОК

Послушать нас – всему виною рок,
Как будто он мистическое что-то.
А рок – итог работы рук и ног,
Старания,
              умения,
                просчёта.

А рок – и добродетель, и порок,
Закрытая душа иль нараспашку,
И сундуки, накопленные впрок,
И – нищему последнюю рубашку.

А рок – и непотребство, и уют,
Не в меру объеденье и говенье,
И годы ожиданья, и мгновенья,
Что это ожидание убьют.

Убьют, коль ты противиться не смог,
Коль не хватило воли и полёта.
И, значит, это никакой не рок,
А добрая иль скверная работа.


ЗАКОН, ОБМАН И СТЫД

Молва принародно вещает
С недавних и давних времён:
Всё можно, что не запрещает
Всезнающий парень Закон.

Закручено лихо, но спорно,
Здесь логики явный изъян.
По-шулерски суть передёрнул
Лихой самозванец Обман.

Хоть поступь Закона литая,
Бывает, что он промолчит.
Но рядом незримо витает
Особа по имени Стыд.


КУВАЛДА

Ты, может, стар, а может, молод –
Жизнь без разбора бьёт и бьёт.
Но знай: беда – тяжёлый молот,
     Мнёт и куёт.

Не говори, что всё неладно,
Когда она ударит вдруг.
Тебе скуёт её кувалда
     Меч или плуг.


ПРИЗНАНИЕ НЕВЕЖДЫ

                И сладок нам лишь узнаванья миг.
                Осип Мандельштам.

Бывает вопрос недотрогою,
Теряешься –
                то, не то?
Что ж, многие знают многое,
Всего не знает никто.

Нехитрое правило дедушки
Запало мне в душу давно:
«Никто не рождён всеведущим;
Не знаешь – спросить не грешно».

Ещё запомнилось внучику
На всю его долгую жизнь:
«Всего узнать не получится,
А ты всё равно стремись!»

Невежда, я то и делаю,
Ей-богу, что только учусь.
И сам уже в звании дедовом,
А всё мотаю на ус.

И прежде было отрадно мне,
И нынче, на склоне лет,
На каверзы самые разные
Не знать, а искать ответ.


БЫВШИЙ ДРУГ

Сто лет ни слуху и ни духу,
Ни писем, ни звонка,
                и вдруг, –
Как та проруха на старуху,
Зовёт на ужин школьный друг.

Как не пойти на званый вечер!
Дружок – моей судьбы кусок.
Мне встрече незачем перечить,
И недалече адресок.

Когда-то в юности беспечной
Мы в поединке с ним сошлись.
Из-за девчонки на Заречной
Чуть не разбили дружбу вдрызг.

Но нашим рыцарским турниром
Она сполна пренебрегла
И для киношного кумира
Свою любовь приберегла.

И вот –
Наивная натура! –
Ищу в дворцовый комплекс вход.
Такую спецархитектуру
И «самоходка» не проймёт.

Клянусь минувшими веками,
Я не видал таких ворот!
Литьё чугунное и камень,
А у ворот мордоворот.

Я поглядел на эту стражу –
И аж мурашки по спине.
И непривычно мне, и страшно,
Как новобранцу на войне.

И что-то ёкнуло под мышкой,
И покачнулся шар земной.
Каким ты славным был мальчишкой,
Соперник мой, товарищ мой!

Зачем тревожиться обслуге,
Чтоб кто-то бомбу не пронёс?
Наверно, и душа у друга
Покрыта плотною бронёй.

Не состоялась наша встреча.
Решил записку передать.
Мол, помнишь драку на Заречной?
Вот там и встретимся опять
 

ФИАЛКИ

Словно утренним заревом,
Словно светом объят,
Возвратился в казарму
    С заданья солдат.

А ладонь прикрывала
Не от ветра огонь –
От букета фиалок
    Горела ладонь.

Почему, не сказал бы
Даже сам старшина,
Разлилась по казарме
    В тот миг тишина.

Под пером у солдата
Зашуршал белый лист.
Вслед другие ребята
    За письма брались

Написали, послали.
Были письма полны
Тёплым светом фиалок
    И светом весны.


БАЛЛАДА О ПЯТИГОРСКОМ КАМНЕ

Не заслонили, не оборонили…
С небес потоки, а из глаз капель…
Там, в Пятигорске, и похоронили
Под скромным камнем с надписью «Мишель».

Арсеньевскому скорбному стремленью
Не враз свершиться было суждено.
В Тарханы лишь с царёва позволенья.
Вот, наконец, получено оно.

Зачем, Елизавета Алексевна,
Надрывный стон, заламыванье рук?
Ведь к вам сюда, в наследную деревню,
Вернулся он,
Неугомонный внук.

На нём, что правда, странные обновы.
Где эполеты, выправка и стать?
Мундир не тот, привычный, а свинцовый.
И бабушку не кинулся обнять.

 Исчезла пятигорская могила.
А что надгробный камень именной?
Его артель умельцев уложила
Под строящейся храмовой стеной.

Но, видимо, надгробью  неуютно:
И теснота гнетущая, и тьма.
Не камень беспокоится, а будто
Тут мается поэзия сама.

И зашатало храмину святую,
Хоть кладка и надёжна и строга.
Похоже, что поэзия бунтует
И ищет бури каждая строка.

Арсеньевой всё грезится доселе
И в сердце отзывается стократ:
Не в гроб свинцовый спрятали Мишеля,
А в каторжный сибирский каземат.

А вскоре, неожиданно и ново,
Привиделось, как в ярую метель
Сибирские свинцовые оковы
Разбил тот камень с надписью «Мишель».

Далёких лет прокручивая ленту,
Выводит обоснованно рука:
Седой гранит, и тот подвержен тлену,
Поэзия нетленна на века.


ВЕРУЮ!

Самозванцы,
Крикуны,
Старых догм пророки новые…
– Отрекись! – вопят они,
На костёр послать готовые.

Видно, нынче, в жаркий день,
Враз мозги у них поплавились:
Были влево набекрень,
Срочно вправо переправились.

Называют светом тьму.
Ишь раскаркались, как вороны.
Мол, и верил не тому,
И не в ту стремился сторону.

В ту!
Своих учителей
Я не спрашивал –
Выпытывал,
Правду ленинских идей
Не заучивал, а впитывал.

Ту науку я прошёл
В светлой вере, муке адовой,
Не в учебнике прочёл,
А спаялся с этой правдою.

Вновь:
– Распни! – вопят из тьмы, –
Коль прилюдно не покается!
Нет уж, хилые умы!
От себя не отрекаются.


ЧТО ОТКРЫВАЕМ?

На сердце народном шрамы,
Поборы державные душат.
Мы открываем храмы,
А надо бы – души.

У нас, как грибы на полянке,
Растут казино да банки.
А где человеку защита
От вора и от бандита?

Нахапали – переделят,
Глаза у жулья – как бойницы.
На каждом шагу бордели,
А почему не больницы?

Мы молимся:
Кто пол-литре,
Кто взоры возводит к небу.
Себя отдаём молитве,
А надо бы гневу.

А надо понять простое:
Хищнику выбьют клыки
Руки не в крестном покое,
А сжатые в кулаки.


ПАЛОМНИКИ

;Идут паломники Божьей дороженькой,
Путь, что избрали, не близок, не прост.
До крови сбиты  усталые ноженьки.
Встречные шепчут:
– Храни вас Христос!

Вечером в сумерки, утречком раненько
;Идут паломники.
Им бы помочь.
Много ли надо убогому страннику?
Ковшик водицы да житный ломоть.

Сирому отроку, ветхой старушке,
Всем, кто однажды решился идти,
Доброе слово – что хлеба краюшка,
Доброе слово – что посох в пути.

Что их ведёт? Покаяние, вера?
Может, отчаянья горькие дни?
Ищут к достатку заветные двери?
Или изверились в правде они?

Кто-то сломался, а что-то не вышло.
Может, душа, а не тело болит.
Верят: в беде не оставит Всевышний,
Нищих накормит,
Больных исцелит.

Чуточку счастья,
Немного участья –
В меру потребности, помысел чист.
Если до неба и не достучатся,
Душу сумеют себе облегчить.

Все мы паломники.
Не перестанем
Верить пророчествам поводырей
И православными метить крестами
Скорбные вёрсты дороги своей.

Может, не к Богу идём, а от Бога,
Брода не зная, порушив мосты?
На бездорожье похожа дорога,
А позади – всё кресты да кресты.


ЧЕЛОВЕК УШЁЛ ИЗ ЖИЗНИ

Человек ушёл из жизни?
Эка невидаль, скажи!
Схорони, «Столичной» сбрызни –
Не горюй и не тужи.

И тебе ничуть не стыдно,
Очерствелая душа,
С другом походя проститься,
Два цветочка положа?

А ведь он собой пополнил
Скорбный перечень потерь.
И должно быть очень больно
Без него земле теперь.

Бередит мне душу дума,
Не фантазия, не бред:
Человек не только умер,
Он в строю оставил брешь.

И когда, –
             простое дело, –
Он навек покинул нас,
Небо разом потемнело,
Лучик солнечный погас.

Кто б ты ни был:
Вождь державы,
Бесприютный сирый бомж, –
Ты достоин вечной славы,
Потому что с Богом схож.

Мы пришли на землю, чтобы
Утвердить святую мысль:
Всяк имеет Божий облик,
Личность, кем ни уродись.

Снова траур…
Кто-то призван
Перейти в другой предел.
Человек ушёл из жизни –
Значит, мир осиротел.


ГОЛОС ХРАМА

Роняют звон колокола,
Зовут к заутрене, вечерне.
То не хвала и не хула,
А лишь смиренье.

А где тревога, где набат,
Клич в ополчение, на вече?
О том, кто прав, кто виноват,
Где голос вещий?

Взнимись, былой надрывный стон!
Вернитесь, праведные плачи!
Нас не разбудит этот звон
От вялой спячки.

По ком звонят колокола
Заупокойным тихим боем?
Да по стране, что отошла,
По нам с тобою.

 
СУДЬЯ

Молодцу и старушке-злодейке
Стал преградой суровый закон:
Ей на хлеб не хватило копейки,
Молодец захотел миллион.

Целый день проработав на славу,
Услыхал утомлённый судья:
– Я свою обокрала державу,
Потому виноватая я.

– Нас не тронут притворные стоны!
Ни к чему причитанья твои!
Стали твёрже железобетона
И спина, и душа у судьи.

Не уступчив закон, не уклончив,
Одинаковы все перед ним.
Ухмыльнулся судье миллионщик:
– Не суди, да не будешь судим!

С городских переполненных улиц
Шум влетел, приговор заглуша.
И почтительно – видишь? – согнулись
У судьи и спина, и душа.


РОЩА

То не роща,
А истинный рай, загляденье.
Не вода,
А сама благодать в роднике.
Но пришли с топором
Ненасытные деньги –
И смола по щепе,
Как слеза по щеке.

Ветер рыщет по склизлым пенькам,
Дождик ропщет.
Небосвод поседел
И безмолвно поник.
Господа,
Кто из вас изнасиловал рощу?
Кто распял, оскопил
Благодатный родник?


«ЭЛИТА»

Осели на заморские курорты.
На пляжах животы, как валуны.
Для них бассейны, кабаре и корты,
И казино «элитою» полны.

Лазурный берег… Звёздные отели…
Восточный экзотический эдем…
– Вы в Канны захотели?
Полетели!
– Хотите на Канары?
Нет проблем!

А нам куда, российские простые,
С душою нараспашку мужики?
Нам в тундре стынуть,
Жариться в пустыне,
Гасить Чернобыль,
Чистить нужники.


ШЛЮХА

Очумело и оголтело,
До открытости, до огласки,
Он любил ласкать твоё тело,
Он любил искать твои ласки.

Оголтело и очумело,
Исцарапана и искусана,
Ты учила его, неумеху,
Искусительному искусству.

Не могла забыть, не забыла,
Где сама ту науку постигла.
Ведь, наверно, противно было,
С кем попало, поди, постыло.

Ты не плоть, а стыд раздевала
На потребу мужицкой похоти.
А привыкнув, себя раздавала
Неразборчиво, просто походя.

А в глазах,  небесах бездонных,
Боль, тоска негасимой искрою,
Ожидание доброй доли
И любви,
             не куплееной,
                искренней.

Он всегда отдавал без скупости
Не валюту, а уважение
Недоступной,
                а не доступной,
Называемой шлюхой женщине.

Уходил, не зная покоя
И в простую формулу веря:
То не ты торгуешь собою.
А паскудное наше время.

Муки совести – не измерить,
Он себя ощущал их пленником,
А твою любовь –
                неизменно –
Не покупкою, а искуплением..

Вот какая выходит штука!
Разве ты виновата, кроха?
Если кто-то у нас и шлюха,
То скорее всего эпоха.


НАСЛЕДНИК

Да, мой рассказ не о покойном,
Солдате бывшем.
Речь о наследнике пропойном,
Отца забывшем.

Он то ли дилер, то ли киллер,
Познавший суть:
У доллара зелёный колер,
Капустный хруст.

А жизнь, она не стоит пенса,
Комедь, пародия.
Забудьте эти ваши песни
Про долг и родину.

Ты, холмик скорбный не поправивший
Отцу родному;
Ты, славу отчую поправший,
Что дашь потомству?

Да, поколения разъяты,
Разъята память.
И стонут павшие солдаты,
Берёзы вянут.
 

СОВЕТЫ и ЗАВЕТЫ

Слыхал в монашьей келье:
– Жизнь – скользкая стезя.
Живи как можешь,
                если
Как хочется нельзя.

В убогой келье этой,
Как истинный монарх,
Советы и заветы
Раздаривал монах.

     Хочешь быть любимым –
     Люби!
     Чтоб не быть убитым –
     Не убий!

     Хочешь платы справной –
     Тяни гужи,
     По заслугам славы –   
     Служи!

     Хочешь без огласки –
     Не пой!
     Рвёшься к высшей власти –
     Правь собой!

И всюду на планете, –
Куда ни забреду, –
Я заповеди эти,
Как оберег, блюду.

Живи как можешь,
                если
Как хочется нельзя.
Ведь в очереди тесно
В принцессы и в князья.


ПРО СТЫД

                …Жизнь свою призваны люди
                Судить высшей мерой стыда.
                Андрей Дементьев.

А он не умеет смущаться,
А он не обучен краснеть.
В его понимании, счастье –
«Лимон», иномарка и снедь.

Вот кто-то, неправедный, где-то
Оттяпал завидный кусок.
Про это сказала газета.
Что это о нём, – не усёк.

Он истину знает простую:
Живёшь, потому что берёшь.
Судьбу бедолажью чужую
Не ценит и в ломаный грош.

Стыда у канальи отпетой
И днём не отыщешь с огнём.
Про это прочёл у поэта,
Не понял, что это о нём.


КОЛЛЕГЕ

Наверно, память коротка,
Уснула совесть,
Коль создала твоя рука
Такую повесть.

Чернуха – не видать ни зги,
Сюжетец пресен.
Сразила ржавчина мозги,
А душу  – плесень.

Ты не задумался о том,
Что гнусным словом
Как будто угодил плевком
В отца родного.

Он из могилы б встал теперь,
Была бы сила.
Невмоготу отцу терпеть
Измену сына.


ВО ИМЯ ОТЦА И СЫНА

                Убиенному Игорю Талькову
                и его сыну Игорю.

Не верящий в неземное,
Я в чудо поверить готов:
Убитый пулей чужою,
Возносит голос Тальков.

Во имя отца и сына…
Безбожник, молюсь, не таюсь:
Он снова с тобой, Россия,
С тобой его боль и грусть.

Игорь по-прежнему с нами,
Полон дерзанья и сил.
Гитару отца, как знамя,
Младший Тальков подхватил.

И трепетно, и сурово
Его струна говорит.
И снова душа Талькова
Светлой росинкой горит.

Юный отважный сыне,
Ты новая песня отца.
Дай тебе Боже силы
Допеть себя до конца!

Теперь у тебя, человече,
От наших сердец ключи.
И ныне, и присно, и вечно,
Русская песня, звучи!

Во имя отца и сына…
Песенный свой редут
Не сдаст никому Россия,
Пока Тальковы живут.
 

КАКИЕ ГОРЬКИЕ СТИХИ!

                Владимиру Цыбину

Ах, сколько в них тревог и боли,
И дальних дум, и скорбных дат!
Просёлков жгучие мозоли,
Желаний хмель,
Полынь утрат.

И мысль твоя меня тревожит,
И, своенравна и горька,
Твоей тоской, с моею схожей,
Пронзает каждая строка.

Не для услад подобный автор.
И смел, и точен бег пера.
Да, что ни день –
Всё меньше завтра,
Всё больше горького вчера.


ЭСТРАДА

Тупые песни, чумные взгляды,
Вопи и дёргайся до упаду!
Исчадие ада, а не услада –
Эстрада.

Она длиннонога, она голозада,
Она готова для секс-парада,
Седых селадонов попотчевать рада –
Эстрада.

Лихого ударника канонада,
Кошачье-собачья серенада
Для психбольницы, для зоосада –
Эстрада.

Гони, неотложка, скорей бригаду:
Вон та, что на сносях, теряет чадо.
Такую ей подарила отраду
Эстрада.

А с публикой в зале нету слада –
Балдеет, балдеет, балдеет стадо…
Кому это надо – такая эстрада?
Кому-то надо.


ПРИМАДОННЕ

Ни голоса, ни вида, а бывало…
Мы слушаем сейчас, а слышим ту,
Что нам несла мечту и красоту,
Что пением волшебным чаровала.

Уж ты за откровение прости!
Талант, конечно, почестей достоин.
И всё же, надо осознать простое:
Как это важно – вовремя уйти.               


ДОБРО И ЗЛО

                Ой ты, доля-долюшка,
                То беда, то горюшко, –
                Дай хоть раз в году
                Добру череду
                Народные причитания.

И седина, и бес в ребро
Давно уже заезжены.
Зло не сдаётся, но добро –
Тугой каркас поэзии.

Чернорабочие добра
И санитары пошлости,
Стихи с утра и до утра –
Как ломовые лошади.

Не примирить добро и зло
Ни плёткою, ни пряником.
И не всегда добру везло
В его сраженьи праведном.

И чтоб поэзии жилось,
Добро победно длилось бы, –
Борьбе со злом добавим злость
Во имя справедливости.


ПЕСНЯ

Жизнь – словно слаженная песня.
И не длина её важна!
Не зря пропета песня,
                если
Несла мелодию она.

На полевом артельном стане –
Ты слышишь? –
                женщины поют.
И уж истома, не усталость,
Отрада, а не тяжкий труд.

Чтоб в горький час прибавить силы,
Чтоб не в упадок, а на взлёт, –
Найдётся песня у России.
Русь не умрёт, пока поёт.


А ВДРУГ…

Что если бы наша Земля
Всевышнему впала в немилость
И Солнце свои вензеля
Лучами писать утомилось?

Настали бы холод и мгла
И райские  кущи исчезли б,
Вселенная сразу б могла
Растаять
В безжизненной бездне.

Давайте не будем гадать!
Светилу вовек не погаснуть.
Мы можем страшнее создать
Родимой планете опасность.

Ну что нам межзвёздная тьма!
Отринем верховную силу.
Убейте любовь –
И сама
Земля превратится в могилу.


КОГДА НЕ СПИТСЯ

Занудно – как не надоест! –
Долдонит дождь по ветхой крыше.
И раздражённый ветер рыщет,
Всё не найдёт себе насест.

Устало, в ожиданьи дня,
Стучится яблоня в окошко.
Тоска –
То враз, то понемножку,
То из меня, то вновь  в меня.

Больное сердце,
Рваный ритм
Перенимая у погоды,
Про все грядущие невзгоды
Мне в полный голос говорит.

Что им  рассвет или закат –
В подпольной тьме скребутся мыши.
И, словно дождик,
Мысли, мысли
Сквозь потолок всё кап да кап.


ОДНОЛЮБ

Я однолюб.
Соблазн, уйди!
Но кто бы мне поведал толком,
Что делать с огненным осколком,
Что в левой стороне груди.

Жара – мороз,
Светло – темно…
Да разве это важно, право?
Куда меня потом отправят –
В ад или в рай –
Мне всё равно.

Без вас и часу не прожить!
Матроны, жёны, девы, где вы?
Нет, я не ангел и не демон,
Я просто заводной мужик.

И однолюб всегда готов
Очароваться и влюбиться.
Я до скончанья века биться
Не перестану за любовь.


ОСЕННИЙ МОТИВ

А я грозу и в сентябре
Люблю, как Божье воздаянье.
Милее стынуть в росной рани,
Чем в майском нежиться тепле.

А я цветенью предпочту
Багряно-огненные дали.
Весна сулит, а осень дарит
Созревшей силы красоту.

А я всю жизнь в душе несу –
С житейской логикой в согласьи –
Не дерзкой юности соблазны,
А зрелой женщины красу.


ЗАНОЗА

А может, нет и не было тебя?
Фантом,
           самообман,
                самовнушенье?
Я прожил жизнь, тебя не обретя,
Впустую, безотрадно – неужели?

И полстолетья длившаяся боль –
Лишь тучи грозовые, лишь цунами?
Свидания украдкой – не любовь,
А молнии шальные между нами.

И тысячи –
              ужель ненужных? –
                строк
Я не писал, а рвал из сердца с корнем.
А счастье, что украдено, – не впрок,
И милостыня вдоволь не накормит.

А вот возьму и заменю тебя –
По прихоти, по щучьему веленью!..
В чужую жизнь
Ворваться, не любя?
Да разве к Богу можно без моленья!

Нет, этот жар и морю не залить,
Ни вольтам не измерить и ни герцам!
Ну, как тебя из сердца удалить?
Наверно, просто,
Если вместе с сердцем.


ПЕЧАЛЬ

Он, может быть, мелодии одной –
Всего одной! –
Неповторимый гений.
Не ищет ни признания, ни денег,
Всё для неё –
Земной и неземной.

Ему любовь – живительный напиток.
Похоже, только ею он и жил,
И всё, чем жил, он в музыку вложил
И лучшего вовеки не напишет.

Был вал похвал,
Рукоплесканий шквал –
Отрадная рождественская сказка.
Но кто-то сочинил подмётный пасквиль,
Коварно и трусливо, как шакал.

Для бочки мёда хватит ложки дёгтя.
Как патина, как скорбная вуаль,
Покрыла сердце чёрная печаль…
Ах, было б сердце,
А печаль найдётся.


КОЛОКОЛА

                Юрию Цветкову               

Не обещает молодость продления,
И осень не сулит горячих дней.
С годами мы не лучше, к сожалению,
С годами мы капризней и вредней.

Истрачено вниманье и терпение…
А может быть, у храмовых ворот
Душе моей божественное пение
Увядшее волнение вернёт?

Неужто неге вспыхивать не велено
И выгорели радости дотла?
А вдруг –
Как знать? –
По сердцу индевелому
Прокатятся теплом колокола.

Спешу туда.
Но заглянула женщина
В мои до жизни жадные глаза.
Ах, эта тайна женская извечная!
Она сильней, чем колокольня вещая.
И мысль вдогонку полетела грешная:
Призыв иль окрик?
Против или за?

И всё забыть!
Махнуть рукой на осень нам!
И старость –
Лишь недобрая молва.
И вот уже в тумане нерасчёсанном
Запуталась церковная мольба.

И вот
Уж не морозно и не ветрено,
Прибавилось и света, и тепла…
Кого-то где-то, –
Не меня, наверное, –
Зовут,
Зовут,
Зовут колокола


ЛЕДНИК И ВУЛКАН

Осталось сердцу в щепки расколоться,
Потом сожги и по ветру развей.
Ты мне –
Вода живая из колодца.
А я тебе?
Скрипучий журавель.

Всё в инее, когда ты рядом дышишь.
А я дохну – вскипает океан.
Понятно:
Ты – полярная ледышка,
А я – непотухающий вулкан.

Клянусь,
Я самый верный, самый лучший!
Нам было бы легко с тобой вдвоём:
Ты – горная речушка-непослушка,
Я – русло каменистое твоё.

Стою осиротелый,
То ли снегом,
То ль пухом тополиным побелён.
Ты – солнце, укатившееся с неба,
Я – уронивший солнце небосклон.


ЛЮБОВЬ И СМЕРТЬ

Опять в ночной тиши
И шёпот, и восторги.
Здесь властвует любовь
Красиво и светло.
А кто-то в этот миг
Последний вздох исторгнет.
От смерти и любви
Не спрячется никто.

Всё просто и легко
Устроено на свете:
Ночь следует за днём,
Луч изгоняет тьму,
Любовь рождает жизнь,
А жизнь – дорога к смерти.
От смерти и любви
Не скрыться никому.











                ---000000000О000000000---










ГЕРОЯ ДЕЛАЕТ БОЙ





      Стихи – это отсветы гроз,
      Скорее земных, чем небесных.
      Коль гнев до предела возрос,
      Он молнией делает песню.














                *            


ОФИЦЕРСКАЯ ЧЕСТЬ

Одной навеки преданные цели,
Квартир и капитала не нажив,
Россию охраняют офицеры,
Отвагу, словно шпагу, обнажив.

На рубежах и драмы, и бедламы,
А за спиной встревоженный народ.
Коль имут шрамы,
Но не имут срама,
Штыки не повернут наоборот.


ЧЕЧЕНСКИЙ ШРАМ

                Валерию Горбаню,
                автору пронзительной книги
                о  неправой чеченской войне

Ты в нас швырнул не книгу, а гранату.
Наш быт привычный взорвала она.
Как будто наболевший выкрик
– Нате! –
В той книге окаянная война.

Там дни и ночи пулями прошиты,
И боль, что не унять, не превозмочь.
Не телевизионные страшилки,
А правды обжигающая мощь.

Пройти такое,
Выдюжить такое,
Несломленным остаться до конца…
Мне трудно пожелать тебе покоя,
Покоя не бывает у бойца

О павших память горечью объята,
Она не знает сна и тишины.
Чеченский шрам
На сердце у солдата,
Чеченский шрам
На сердце у страны.


СЧАСТЛИВОЕ ДЕТСТВО

На пустыре, у мусорного бака,
Чумазые, в немыслимом тряпье,
Мальчишка и бездомная собака
Дрожат на отопительной трубе.

Ничто – крутая сыщицкая сага,
Пустяк – душещипательный роман,
Когда рыдает, как дитя, дворняга,
Скулит по-пёсьи юный наркоман.

Что ни возьми:
Столичную клоаку,
Забытое забитое сельцо, –
У нищеты, у голода, у мрака,
Гляди, Россия! – детское лицо.
 

 КОСТРЫ

У Дома Белого костры.
В огонь святого очищенья
Глядят прощенье и отмщенье –
Две неуживчивых сестры.

А пламя вихрится.
                Оно
Вражду испепелить должно.
Огонь уверенно играет,
Но кровь убитых не сгорает.
 

ИМЕНА

                Прусский гут, а русский гутее.
                В. И. Даль.

Иваново…
Романово…
Петрово…
Не прусские, а русские до гроба!
Здесь всё: сады, просёлки, зеленя –
С победных дат
Родное для меня.
 
А чужаки всё с той же гнусной песней,
Нахальная, безудержная рать:
Пора бы, дескать, городам и весям
Немецкие названья возвращать.

Мол, требует настойчивое время
Заняться пограничною межой.
Здесь прусский дух,
                германские коренья.
Он, этот край, для нас совсем чужой.

Иваново, Романово, Петрово –
Тут не найти вам ничего чужого.
За эти дорогие имена
Заплачена великая цена.

На тыщи вёрст от Буга и до Волги –
Могилы, обелиски, скорбный счёт.
Поныне носит ржавые осколки
У сердца незлобивый мой народ.

Тех лет сгоревших чёрная пороша
По-прежнему стучится в сердце нам.
И потому,
Кто вновь придёт непрошен,
Пусть привыкает к русским именам.


ЖИЛИ-БЫЛИ…

Жили-были старик со старухой.
Хорошо жили, не теряли духа.
Милостыню не просили,
На помойку ходили.

А эти – гляди! – подкатили
В немыслимом автомобиле.
Они депутаты вроде,
Их помыслы – о народе.

Вы, господа, в натуре,
Прежде чем отобедать,
Сюда обратите взгляд:
Старик, подобрав окурок,
Старушка, найдя объедок,
Не вас ли благодарят?

Неужто вчерашний воин
Подобной судьбы достоин?
Неужто от стона солдатки
Вас оторопь не берёт?
Вы вдумайтесь: эти двое,
Голодные да в заплатках.
И есть тот самый народ.

И я говорю: не замайте!
Я говорю: не морочьте
Им головы, господа!
Их вы уже не заманите
Слащавым своим многострочьем
В союзники никогда

Советую вам: пореже,
С ослушкою да с оглядкой
Про «баксы» вести разговор!
Там, на помойке, всё те же,
Державный солдат и солдатка –
И слава страны, и позор.

Жили они да были,
Жили-были, да сплыли.
А Дума который год
Всё думает про народ.


КОМУ НА РАТЬ?

Мужик простой вопрос решает,
Да не выходит ни шиша.
Как поделить –
Убей, не знает –
На три потребы два гроша.

Цена растёт, куда ни глянуть,
На харч, на выпивку – держись!
Уж помереть не по карману,
Хоть и гроша не стоит жисть.

Зарплаты – только на заплаты.
Тебе – фигню,
Ворью – почёт.
Страною правят супостаты,
А всё безмолвствует народ.

Молчит, ободранный, как липка,
А ведь чернее ночи день.
И вымирает нынче шибко
Люд городов и деревень.

Мужик зашёл к дружку Пахому
И помянул, конечно, мать:
– Негоже битюгу такому
Бока в постели протирать!

Ведь ты же лапою своею
Их всех в бараний рог согнёшь.
Так подымайся за Расею!
Пора на рать, ядрёна вошь!

А тот зевнул, не встав с кровати:
– Какой лихой сыскался, гля!
Чего ж ты тут, а не на рати?
Давай, начни! Я опосля.

Вот наша русская повадка –
Ждать, наблюдая издаля:
Пускай сосед покажет хватку!
Сперва сосед.
Я опосля.


ВЧЕРАШНИЕ

Не удивляйся, и не спрашивай,
И не криви в усмешке рот:
Пошто у нас рулят вчерашние,
К тому же задом наперёд?

Они свою забыли юность
И комсомольский стройотряд.
Чтоб на алтарь вчерашний плюнуть,
Сегодня в очередь стоят.

Теперь у них седины, плеши,
Живот вперёд и книзу плечи.
А комиссарят, как тогда,
Да только истина не та.

Мол, всё течёт, как нас учили,
Всё изменяется – ведь так?
Вот взгляды мы и заменили.
Их не меняет лишь чудак.

Нет, убеждения – не платье,
Не снять и в стирку не снести.
Не честь, иудины объятья
У перевёртышей в чести.

Пускай под их задами важными
Тепло и мягко круглый год,
Они останутся вчерашними,
Какое «завтра» ни придёт.

Не побегут ли, как подуют
Над Русью новые ветра,
В другую очередь с утра:
Простите, заплутали сдуру!

Что ж, это стадо нынче сыто.
Зачем ему мораль про честь?
А про разбитое корыто
Есть что у Пушкина прочесть.


БЕЗ ПАМЯТИ

Загудят метели-замети,
Погребут былого след.
Мы играем в прятки с памятью:
То ли было, то ли нет?

И благое, и печальное
В затуманенной дали:
Как на царствие венчали,
Как «Владимиркой» вели.

Было горюшко, да вроде бы
Промелькнуло стороной.
То, что было, – было с родиной,
Слава Богу, не со мной.

И не больно, и не дорого:
В роковой, суровый час
То ли мы побили ворога,
То ли он осилил нас?

Роду-племени и звания
Не припомним своего.
Вот и кличут нас иванами,
Позабывшими родство.

За «бугром» да за кордонами
Хаем нашенское всё.
И глядит с тоскою Родина
На беспамятство своё.


НА ПРОДАЖУ

До непотребной брани площадной,
До хрипоты, кликушеских истерик
Ведут на визглой ноте на одной:
«Шли не туда! Не тот избрали берег!»

Вопят «Вперёд!», а норовят назад.
Неужто обмишурились немного?
Ещё должна история сказать,
Та иль не та была у нас дорога.

Уж эта новоявленная знать!
На трон хотите?
Что ж, валяйте, влазьте!
Народ скорей сподобится узнать,
Как правят ошалевшие от власти.

Вот ваше мафиозное лицо,
Вертлявая, продажная порода:
За малый срок вы развалили то,
Что целый век вершили всем народом.

С чем нас ведут на «рынок мировой»
Незваные, нежданные мессии?
Карман набит, но пусто за душой.
Не нынче завтра продадут Россию


ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА

– Ну, будем! –
Деловито заглонули,
Занюхали черняшкой, а потом,
Как в писаные тексты заглянули,
Речь повели о главном, о больном.

Какие нынче блоки и персоны,
Где «та ещё башка!», а где «не та».
И мечут, словно козыри, резоны –
У каждого святая правота.

– Вот этот свой!
– Он жулик несусветный!
Всё под себя тягает.
– Не скажи!
– Что «Не скажи!», ты почитай газеты:
Сплошные грабежи да кутежи.

– Окстись, милок! Постигни вещь простую:
Он расторопный, только и всего.
Я лично за него проголосую,
Ни за кого другого, за него.

– Во сказанул! Ему сидеть на нарах,
По нём давно скучает Колыма.
Завёл себе три виллы на Канарах
Да в десяти столицах терема.

– Считать чужое сроду не привычен.
– А я своё считаю, не его.
– Украл?
– Ну, не украл, так вычел
Из моего рубля и твоего.

Обменивались колкими словами
От горечи, от смуты, не спьяна.
И встала меж вчерашними друзьями
Великая гражданская война.

Что вместе пили и едины были –
Того не вспоминай, не вороши.
Ну, только что из пушек не палили
И в дело не пускали палаши.

У всех у нас тревожная граница
Прочерчена по мысли и душе.
И этот стол, и дальняя столица
Враждой располосованы уже.

Что нам делить?
Свою судьбину или
Надежды паутиновую нить?
В России всё, что можно, поделили,
Осталось и Россию поделить.

…В садовой незатейливой избушке
Ликует бес, лютуют холода.
И кружки уж не тянутся друг к дружке,
А словно оттолкнулись навсегда.


У БОЯ – СБОИ

В мозгу компьютерные сбои,
Нарушен истин чёткиё строй:
Убивший одного – разбойник,
Убивший тысячу – герой.

Несущий бред с трибуны – умник,
Псих – если правду режет, смел;
Укравший рубль – правопреступник,
А миллионы – бизнесмен.

Нет, мы не мальчики, не бои!
Пора простой усвоить взгляд:
Не в той программе ищем сбои,
И не компьютер виноват.

               
ЧУЖАКИ

Взывают
            гнева праведного
                гроздья,
Напористы, настойчивы, сильны:
– Философы всемирного безродья,
Какой державы нынче вы сыны?

Кучкуетесь, отъявленные бесы,
И липнете повсюду, как репей.
Какая вами предана – известно,
Какой стране вы преданы теперь?

Политики, фигуры, индивиды,
Вы крутитесь на денежной оси,
Холёные коты чужого МИДа
Под вывеской доверчивой Руси.

И что ни речь – цинична и фальшива,
Пощёчина для русских мужиков.
Вы рыцари безудержной наживы,
Аристократы денежных мешков.

Нет для корысти никакой границы,
И родины не знают торгаши.
Рядиться патриотом не годится,
Когда на первом плане барыши.

Не удержать плетёному заслону
Реку, что захлестнула берега.
Что делать правоверному закону,
Где властвует нахальная деньга?


ПОХОЖИЕ

Мы чем-то схожи внутренне и вне,
Со мной не согласиться ты не смеешь:
Есть у меня чего ты не имеешь,
Имеешь ты что недоступно мне.

Какой тебе состряпали обед?
Наверно, самый редкостный на свете.
Да, есть обед, но аппетита нет,
И ты совсем не прикоснулся к снеди.

А у меня отменный аппетит,
Пусты мои желудочные недра.
В них что-то недовольное урчит,
Поскольку не предвидится обеда.

С едой у нас, как видно, перебой,
Серьёзные застольные проблемы.
И ты, и я – обиженное племя.
Ну, разве не похожи мы с тобой!


ВЛАСТЬ

                Любгварду Малахову

Мы терпим долго и страдаем много.
Расчёты на грядущее мрачны.
Нам говорят:
«Любая власть от Бога».
Похоже, что у нас от сатаны.

В политике – пролазы и проныры,
А в бизнесе – хапуги и рвачи.
И вот страна, кормившая полмира,
Сама готова по миру пойти.

Стоит она, обобранная дочиста,
У «новорусской» сытой проходной,
Как нищенка без имени и отчества,
Голодная, с протянутой рукой.

А за оградой хищники двуногие,
Присвоившие денежки и власть,
С презрением посмотрят на убогую
И нагло ухмыльнутся:
«Бог подаст».

А может, взять да и покликать Сталина?
На что ещё надеяться стране?
Двадцатый век оставил нам развалины,
И двадцать первый корчится в огне.

Звучит тревога: воры у порога!
Пора проснуться, русские сыны!
Не верьте, что любая власть от Бога!
Конечно, наша власть от сатаны.


ПОРА!

Да что же с нами, братцы, – кто ответит?
Откуда наползла на нас беда?
Мы мечемся, как дерево под ветром,
Как маятник шальной,
Туда–сюда.

Неужто нас ударили так крепко,
Что вырубили память о былом?
Себя казним, не почитаем предков,
Не бережём добытого трудом.

Возносим то, что прежде проклинали,
А что возносим, завтра проклянём.
Нет, эти песни сложены не нами,
Мы их с чужого голоса поём.

И кажется, нам не прозреть вовеки,
И алому полотнищу не рдеть.
Мельчают души и мозги ржавеют.
А сквозняки прозападные веют,
Выветривая веру из сердец.

Да что же это с нами?
                Не пора ли
Очнуться и задуматься?
                Пора,
Пока нас с потрохами не продали
Бандитской перестройки мастера.


СЕРП и МОЛОТ

Рабочий молот – мощь державы,
Крестьянский серп, чтоб жито жать,
Рука народа век держала
И не разучится держать.

Познавший труд, войну и голод,
Клянусь тебе, святая Русь:
Крестьянский серп,
Рабочий молот
Вовек держать не разучусь.


ВОЖДЯТА

Философы в давние годы
Учили дотошных людей,
Что крайняя бедность народа –
Прямая преступность вождей.

А разве сейчас по-другому
И вовсе не бедствует Русь?
И разве не тянет нас в омут
Лихого безвременья груз?

Держава невиданной силы…
Титан, что и смел, и умел…
Один чуть не пропил Россию,
Другой раздарить не успел.

Мир нашей элиты уютен,
Народной судьбе не в пример.
Пора этот узел распутать,
Иначе не жди перемен.

Не выпадет звёздная дата
Из перечня будничных дат,
Пока не вожди, а вождята
Державою русской рулят.


БРАТЬЯ–НЕДРУГИ

И состраданье, и сочувствие
Прими, обиженная рать.
Коль не устраивают устные,
Всегда готов зарифмовать.
Оно, стихами-то, и лучше –
Прицел верней, резоны круче,
И доказательней слова
Воспринимает голова.

По чьей-то злой иль доброй воле
Вам худо, недруги мои.
Мне холодно от вашей боли,
Как от касания змеи.
Мои сочувственные речи –
Ангорским пухом вам на плечи,
А прямота и доброта –
Что валерьяна для кота.

Вам непосильно, бедолаги,
Противней, чем в бредовом сне,
Жить в ненавистной и нескладной,
Не ставшей родиной стране.
Растила, в люди выводила,
Кормила, но была немилой.
Ну, что тут скажешь? Мать не мать,
А где же вам другую взять?

Конечно, мука, что извечно
Вы разговаривать  должны
На этом варварском наречьи
Осточертевшей вам страны.
Вершить общенье-говоренье,
Писать бессмертные творенья
На ненавистном языке –
Что утонуть в чумной реке.

Вот хорошо бы вышло, если
Самим решать и разрешать –
И хлеба русского не есть бы,
И нашим духом не дышать.
Да, много всяких разных «если»…
Но – что поделать? – нынче здесь вы,
Хоть очень хочется сойти
С чужого, русского пути.

Да разве это не трагедия –
И ненавидеть,  и  винить
Страну, её народ за генную
Надёжно скрученную нить.
Вы и настырны, и крикливы,
А мы на диво терпеливы.
Но стоит ли, лихая рать,
С огнём  играть?

 
МОЛЧИМ?

Нас грабят, нас губят, а мы, старина,
Молчим в безысходной печали.
Была у нас неплохая страна,
Да мы её промолчали.


ТОЛПА

Река в весеннем половодьи
Гудёт, ревёт.
Конь ненавистные поводья
Строптиво рвёт.
И улица глядит неласково:
На улице стихийно властвует,
Глуха, бездумна и слепа,
Толпа.

Футбольной горечи полна
И «Клинским» всклянь,
Она, как шквальная волна,
Куда ни глянь.
Неудержимая лавина
Киоски крушит, бьёт витрины,
Автомобили на попа –
Толпа.

В тревоге люди, город в панике,
К земле прижат.
И напрягает бронзу памятник:
Куда бежать?
Нет, не вчерашнего кумира,
Саму историю громила,
Крушила, рушила, толкла
Толпа.

И как ни горько, как ни странно,
Грозна и зла,
На первомайских демонстрантов
В атаку шла.
Толпа, она и есть толпа!
На шум щедра. На ум скупа,
Ей что проспекты, что тропа –
Толпа.

Смотри, в седого ветерана
Из-за машин
По воле пьяного болвана
Стреляет сын.
А в Белый дом швыряют танки
Комулятивы, зажигалки.
Огонь и смерть! Но ржёт, тупа,
Толпа.

Бывает миг: всё замирает,
Гроза вот-вот.
Как будто силу набирает
Сам небосвод.
В предгрозьи, и суров, и твёрд,
Молчит народ, но срок придёт –
Он целый мир перевернёт,
Народ.


ЕГО НАПОМИНАНИЕ

Опять над Русью молнии,
Идёт свинцовый дождь.
Безмолвный, ошельмованный,
Страдает мёртвый вождь.

Уверенно и искренне
Он день грядущий нёс.
И выстрадал, и выстроил
Державный наш утёс.

Казалось бы, немыслимо!
А  он, и прям, и крут:
– Нужна работа быстрая,
Иначе нас сомнут.

И впрямь, кидались коршуном
На нас и вест, и ост.
Что ж, им, гостям непрошеным,
Мы потрепали хвост.

В Неве, Амуре, Волге ли
Купали их не раз.
Но вновь на прочность вороги
Хотят проверить нас.

В России вязко, муторно,
Порядка нет сейчас.
И, полон прежней мудрости,
Звучит его наказ:

– Мы добрые, мы строгие,
Любой умел и смел.
И пусть никто не трогает
Святой Руси предел.

– Ни силой, ни угрозами
Россию не возьмёшь!
Мы били волка в логове, –
Не забывайте всё ж.

– Хоть спит на вечном якоре
«Аврора» мирным сном,
Но прячут пушки ярые
Шестидюймовый гром.

Его слова палящие
Не помним, не храним,
А надо бы почаще нам
Прислушиваться к ним.


ПИСЬМО ИЗ ПИТЕРА

А если облыжность?
А если оплошность?
Напраслина с правдою в общем ряду?
Тогда я иду
На Дворцовую площадь,
Я вновь к революции нашей иду.

Устанешь –
Захочется жизни попроще,
Полегче, помягче, без синяков.
Я вновь прихожу
На Дворцовую площадь,
Чтоб душу проветрить её сквозняком.

И подлость, и пошлость –
Не духи без плоти,
А слово и дело не ладят порой.
Я помню всегда
Про Дворцовую площадь,
Про ветер октябрьский на площади той.


РАССТРЕЛЬЩИКУ

Ну, как живёшь, иуда, злыдень?
И при деньгах, и при харчах?
Да уж, конечно, не в обиде.
Да уж, конечно, не зачах.

А совесть не болит, как рана?
И не скорбит душа о том,
Как ты, на непотребство званый,
По воле пьяного болвана
Крушил из танка Белый дом?

Орудий смертные аккорды
Тебе не повторяет Бог?
За кровь пожалованный орден
Мундир навылет не прожёг?

А по ночам не слышишь стоны
Тех, что погублены тобой?
В твоём,
           как склеп, холодном
                доме               
Не бродят призраки толпой?

Стал чин повыше, жизнь покруче.
Но одного я не пойму:
Когда ты сына чести учишь,
Как ты глядишь в глаза ему?


МЫ ВСЕ –  СОЛДАТЫ

                Анатолию Галенко

Каким бы ни коснулась боком
Нас трижды клятая война,
И из каких бы жутких окон
На нас ни пялилась она;

Откуда б смерть стальной метелью
Нам супостаты ни несли:
С небес, обрушенных на землю,
Иль в небо вскинутой земли;

Какие б города и веси
Тебе ни выдали наград:
Хоть партизанское Полесье,
Хоть Ленинград и Сталинград;

Подводник ты,
Сапёр искусник,
Пилот, что соколу сродни,
Или тебя окопный бруствер
Хранил надёжнее брони;

Длинна твоих дорог погоня
Иль,
     словно выстрел,
                коротка,
И был ты в маршальских погонах
Или мальчонкой у станка; –

Пускай подсчитывает кто-то
Число сражений и побед!
Мы все – солдаты,
Мы – пехота,
Войне сломавшая хребет.


ДОЖДИ

Не родня друг другу вроде бы,
А спелёнуты вдвойне:
Сколько лет я в этом городе.
Столько лет и он во мне.

Что сгорело, что обуглилось,…
Что оплавилось в огне.
Каждым домом,
Каждой улицей
Город помнит о войне.

Помнит он,
Но помнит намертво
И смоленское село,
Что сюда в апреле памятном
За возмездием пришло.

То не розовыми пятнами
Наземь канула заря, –
Кровь, пролитую солдатами,
Не смогла впитать земля.

То не дождь весной и осенью
Над могилами внахлёст, –
Из-под ранней вдовьей проседи
Не убудет жгучих слёз.

Те, что здесь лежат под плитами,
До победы не дошли.
…Над солдатами убитыми
Всё дожди,
Дожди,
Дожди.


ДЕТИ ВОЙНЫ

Оправданно, по грозному веленью
Нас опалившей огненной поры
Детьми войны назвали поколенье
Бомбёжками крещёной детворы.

Да, мы  в войну, как водится, играли.
Но явь всплыла – бредовых снов страшней.
Отцы ушли июньской рваной ранью,
Оставив на хозяйстве сыновей.

И мы всерьёз работали,  до соли,
В цеху и в поле заменив отцов.
И были нам кровавые мозоли
Наградой, как медали для бойцов.

И на стене надменного рейхстага –
Надёжно, не на годы, на века! –
По праву победителя поставил
Размашистую роспись
Сын полка.

Детей войны невзгоды не согнули,
Нас закалила общая беда.
Мы прямиком во взрослый мир шагнули
Из детства босоногого тогда.

Мальчишка, но уже надёжный малый,
Девчонка, но отважна и горда, –
Вот кто из пепла сёла поднимали
И к жизни возвращали города.

В начальство нас  по блату не толкали.
Мы сами и сумели, и смогли:
Суворовцы командуют полками,
Нахимовцам подвластны корабли.

Нет, не ушла в неведомые дали
Детей войны испытанная рать!
Те, что тогда станками управляли,
Заводами умеют управлять.

Мы постарели. где былая  сила?
Но дух, как и тогда, необорим.
Коль будет нужно матушке-России,
Не подведём,
Вернёмся,
Повторим!


ДЕДОВ УКОР

Неоспорима эта истина:
   Война не кончилась ещё.
Не всё рассказано, написано,
   И никогда не будет всё.

   А сколько скользкого и вязкого
   Под видом правды в гуще строк!
   И деда, павшего под Вязьмою,
   Я слышу горестный упрёк.

   – Сражались не жалея крови мы
   Всё испытали: гнев и страх.
   Нас тысячи, не похороненных,
   Лежат в болотах и снегах!

   Я знал, за что стеною встали мы
   В смертельном, праведном бою.
   И вновь –
   За Родину, за Сталина! –
   Не пожалел бы жизнь свою.

   Но чужаки твердят неистово,
   Что не за то я отдал жизнь,
   И называют нас фашистами,
   Нас, обезглавивших фашизм.

   Всё оплевали, всё охаяли.
   Победа наша – им беда.
   А про Освенцим ли, Дахау ли
   Вы не забыли, господа?

   Нет, не по праву нынче стали вы,
   А по науськанью извне
   Судить солдат –
   Меня и Сталина,
   Верх одержавших в той войне.

   …Мой дед… Чудно! Ему и было-то
   Не полных тридцать, жить да жить.
   Но он умел, крестьянин жилистый,
   Своей державой дорожить.

   Воскресли нивы, пашни, пажити.
   Умолкли пушки.
   Но не смолк
   Долг нашей совести и памяти.
Любви и ненависти долг.   


ЧЕТВЕРО

Пересмешница судьба,
Гнусный норов обозначив,
Им велит нести сюда
Стариковских дней заначку.

Им отрадно вчетвером
Побалакать, покалякать,
Взгреть и Кремль, и Белый дом,
Побранить жару и слякоть.

Труден шаг и тяжек дых,
С каждым днём всё ниже плечи,
Словно держится на них
Этот тихий Божий вечер.

Примут – каждый свой глоток,
Не элитной, по дешёвке.
Про землянку, про окоп
Спеть бы песню, да неловко.

Жизнь ведёт суровый счёт,
Что в запасе – ей виднее.
Но когда один уйдёт,
Мир на четверть обеднеет.

Всем исход недолго ждать,
Но никто уйти не может:
Ведь троим не удержать
Этот тихий вечер Божий.


ГЕРОЯ ДЕЛАЕТ БОЙ

– Героями не рождаются,
Они не ходят толпой.
Победа за тем,
Кто сражается.
Героя делает бой.
Не в каждую драку суйся.
Авось, пригодишься ещё.
Ведь смелость –
Не безрассудство,
А дерзкий ум и расчёт.
Что хожено мной и мерено,
На долгую жизнь усвой:
Терпение и умение –
Вот что такое бой!..

…Калеченый,
Недолеченый,
Недвижимый,
Но живой,
Солдат, уходивший в вечное,
Принял последний бой.
И высказал,
Словно выстрелил,
Он правнуку свой наказ.
Казалось,
То, что он выстрадал,
Будет ему как раз.
Он думал:
Слова упали
Наследнику в сердце его.
А сам
Шевелил 
Губами,
Не в силах сказать ничего.


НА БРАТСКОЙ МОГИЛЕ

Скорбны камни и травы
В этой тихой аллее.
Тут седины и шрамы
Преклоняют колени.

Вековые каштаны
В карауле стоят.
Здесь и малый, и старый
Молчанье таят.

Мама с дочкою кормят
Сизарей-голубей.
Здесь единою скорбью
Тыща двести скорбей.

Свадьбы пышная свита
И дружна, и длинна.
Тыща двести убитых,
А могила одна.

И вдруг тишину-недотрогу
Ударили диким роготом,
Воплями, ёрничаньем,
Гитарами дёргаными.
Глянешь на патлы –
Как не дивиться:
Девко-парни?
Парне-девицы?
Расхристанные, нахальные,
Вас не за моду хают.
Хоть косы носите, хоть юбки,
Но будьте людьми, ублюдки!
Вам двадцать, а что вы успели?
В активе у девок успехи?
Прокученные зарплаты?
И то не свои, а папы.
Вам на могиле сподручней
Рвать цветы для подружек?
Но кривятся рожи:
– Брось!
                И роняют розы
Кровь.

С ними девицы «клёвые»,
Под «евростандарт» размалёванные.
Чему вас мамаши учат?
Работать, себя блюсти?
А разве в Европе сушат
На Вечном огне каблуки?
И выдала фея:
– А мне до фени!
Да, речи твои и мина –
Не придумать глупей.
Неужто и ты кормила
Когда-нибудь голубей?
Опомнись, ведь ты хохочешь
Над собственной пустотой.
Неужто и ты захочешь
Сюда прийти под фатой?
Солдатам под плитами стылыми
Тоже по двадцать лет.
Им горько, им больно и стыдно,
А этим, похоже, нет.
– Ироды, каины,
Вон!
И роняют камни
Стон.

Гвалт помалу отчалил –
Сразу стало светлей,
Вновь весна зазвучала
Соловьями с ветвей.

Снова светятся розы
В чистых бусинах рос.
Но остался серьёзный,
Безответный вопрос.

Словно петля, всё туже
Он душе и уму:
– Почему, почему же?
Почему??
Почему???


ВДОВА

Она ждала,
Ждала за годом год
И верила:
Придёт, протянет руку –
И сам собой исторгнется наружу
Любови не раскрученный завод.

Теперь она у края своего,
Исплаканы и горести, и боли,
Хранимый за божницей треугольник
Вздыхает глухо голосом его.
 

ВЕЧНЫЙ ОГОНЬ

У смерти с жизнью на границе
Он реет гордо и светло.
И бьётся пламя над гранитом,
Как голубиное крыло.

И, словно пламя, плещут в стае
Седые крылья голубей…
То не огонь у пьедестала,
То память верных сыновей.


БАЛЛАДА О БЛОКНОТЕ

Молодой, головастый,
     он измерил на родине
Большаки и просёлки
     всех долгот и широт.
И народная доля,
     и тревоги народные
Немудрящими строчками
     Встали в блокнот.

В том блокноте свинец
     из кулацких обрезов,
В нём заволжских степей
     горьковатая пыль,
Звон балтийской волны,
     и могучий, и резвый,
В нём заветное завтра
     и вчерашняя быль.

Парень спел бы нам много,
     рассказал бы нам много,
Только он не успел,
     только он не споёт:
Ощетинилась пулями
     фронтовая дорога –
И упал на дорогу
     убитый блокнот.

И строка за строкой,
     никому неизвестные,
По дождям, по ветрам
     растеклись, разошлись.
И осталась не спетой
     хорошая песня
Да, как песня не спетая,
     непрожитая жизнь.

Может, этот рассказ
     нынче вовсе не к месту?
Только он почему-то
     из ума не идёт.
Вижу – парень стихи
     сочиняет невесте,
У него на коленях
     распухший блокнот.

Парня солнцем прожгло
     и ветрами обдуло.
Молодой, головастый,
     он такой же, как тот.
Не гляди ему в сердце,
     автоматное дуло!
Отведи свои тучи,
     грозовой небосвод!

Верю: парень пройдёт
     по крутому столетию.
Он измерит дороги
     всех долгот и широт.
И хорошую песню,
     словно хлеб на столешницу,
Словно камень в фундамент,
     положит в блокнот.


СКАЛЫ

Бывает, что ледник оттает,
Смягчится сумрачный гранит
И удивит:
Какие тайны
Природа бережно хранит.

Оттает и суровой явью
Из глубины военных лет
Он, как на фото, вдруг проявит
Под ледяным пластом портрет.

…Рвались фашисты к перевалу.
И, заступая им проход,
Гранитным, неприступным валом
Встал
Истекавший кровью взвод.

Солдат не отпустили горы.
Бой захлебнувшийся затих.
И лишь сегодня,
Через годы
Нам горы возвращают их.

Нетленно каменное ложе,
Ледовый этот саркофаг.
Они –
Своих сынов моложе.
Как нам осмыслить этот факт?

Как осознать?
Когда положим
Их прах на траурный лафет,
Они –
Самих себя моложе
На столько лет,
На столько лет!

Назад, сквозь огненные вьюги
Взгляни на этот горный скат:
Стоят неколебимо люди,
Что оказались твёрже скал.

В молчаньи стань у перевала
И сердце скорбное уйми:
Стоят неколебимо скалы,
Когда-то бывшие людьми.


ХАТЫНЬ

Здесь не нужно долгих слов,
Здесь иные позывные:
Перезвон колоколов –
Словно пули разрывные.

Не за тридевять земель –
Эти пули в сердце каждом.
Ведь любая из семей
С ними встретилась однажды.

И глядят, глядят в меня,
Кличут в горестные даты
Пискарёвская родня,
Сталинградские солдаты.

И стучатся вновь и вновь
В мозг, войною опалённый,
Двадцать семь –
И плоть, и кровь –
Наших павших миллионов.

Гнев палящий, не остынь!
Наша боль неугасима.
Сердце в горе, как Хатынь,
И в огне, как Хиросима.


БЫВШЕМУ СОЛДАТУ ВЕРМАХТА

Порою памяти неймётся,
Вдруг затоскует, заскорбит.
Кто жив, тому пускай живётся,
За тех живётся, кто убит.

Вы Кёнигсберг в бетон одели,
Укрыв от стали и огня.
А эти «русские злодеи»
Смели его в четыре дня.

Мы их в музеи обратили,
Редуты прусских королей.
А пол-Руси сожгли не вы ли?
Вот и прикинь: кому больней?

Ты всё оплакиваешь замок,
Сгоревший в пламени войны?
Но за утраченное вами
Не с нас вы взыскивать должны.

Мы вас, надменные тевтоны,
Не звали к волжским берегам.
А там поныне камни стонут
И ветры тихо плачут там.

А я руины цитадели
Сберёг бы, чтоб ты видеть мог,
Какой она была на деле,
Цена походов на Восток

И пусть на каждой русской хате
Напишет с горечью страна,
Как вседержавные утраты,
Погибших граждан имена.

Боюсь слезливым показаться,
Но в скорбном перечне моём
Тринадцать –
                вдумайся! –
                тринадцать
Тобой погашенных имён.

Не ради мести дарит солнце
Тепло и свет своих орбит.
Хоть нашей памяти неймётся,
Она не мстит, она скорбит.


НЕИЗВЕСТНЫЙ

Навек остаюсь никому не известным,
Бугор безымянный лежит надо мной.
Я умер в блокаду,
Убит под Смоленском,
Иссечен свинцовой балтийской волной.

На мой бугорок, на осевшую землю
Старушке отрадно слезу проливать.
Я слёзы её по-сыновьи приемлю,
И так ли уж важно,
Моя ль это мать.

Роса надо мною – как слёзы живые.
Свою безымянность без боли снесу.
Я знаю:
Над каждым безвестным Россия,
Как скорбная мать,
Проливает слезу.


НЕ СТАЛО СОЛДАТА

Он тихонько ушёл, будто не был,
Не простился с друзьями он.
Троекратно послали в небо
Карабины гортанный стон.

В срок, назначенный нам, приходим,
Срок ухода не знаем мы.
Месяц, день, а не то что годы
У судьбы не возьмёшь взаймы.

Пуля – в Курске…
Осколок – в Праге.
Жив? Не верится! Побожись!
Время – это суровая пряжа,
Из которой соткана жизнь

Небелёную эту холстину,
Доведись, он отдал бы опять,
Чтобы в бедственную годину
Раны Родины бинтовать.

Он ушёл, не стало гвардейца.
Неврачебный диагноз таков:
Недостаточность не у сердца,
Недостаточность у часов.

 
ВЕЧЕР ПОЭЗИИ

                Владимиру Кострову

Сменяются поэты, а стихи
Звучат, как сотни раз уже звучали.
Мы тем стихам, спокойны и тихи,
Внимаем без восторга и печали.

Ведь нам нужна совсем не тишина.
Нам хочется бунтарского, лихого.
И миг настал,
И вздыбилась волна
Взрывного поэтического слова.

Поэт сказал:
– Ничьей и никогда
Не быть России жалкою рабою!
Мы станем на колени, господа,
Но чтобы помолиться перед боем.

Очнулся задремавший было зал,
Послушный воле духа, а не слуха.
Поэт сказал…
Нет, вовсе не сказал,
А недругу отвесил оплеуху.

Наверно, не смогу, не передам,
Как все мы перестали быть толпою,
Когда прошелестело по рядам,
Как эхо:
– Перед боем… боем… боем.

Мы разом встали – сомкнутая рать
И сознавали: не в молитве сила.
Она в суровом мужестве вставать,
Когда того потребует Россия.



         ---000000000О000000000---











ЗВОН ВЕЧЕВОЙ
               П О Э М Ы





    В поэмах – сердечная боль,
    Моя, и твоя, и державы,
    Работы горбатая соль,
    Война половодием ржавым.













             *



АНТОНОВ ОГОНЬ

                Самое прекрасное в молодости –
            девичий близкий смех на ночной реке.
                Самое  печальное   в   старости –
            девичий дальний смех на ночной реке.
                Тимур Зульфикаров.

                Мне всегда казалось странным, когда
                люди говорят о радостях любви. Более
естественно было бы говорить о трагизме                любви и печали любви.
                Николай Бердяев.

 
        Святую эту мысль не заглушить:
Война – всепоглощающее пламя,
Которое приходится тушить
Мужчинам кровью,
Женщинам слезами.
               
1. .

Какая мука!
Нету мочи!
Взывать к Всевышнему готов,
Когда проснёшься середь ночи
От заблудившихся громов.

Он всё нахрапистей и резче,
Он всё настырней, этот гром.
А что же молнии не блещут
За лазаретовым окном?

А впрочем, выяснится вскоре,
Что грома не было и нет,
Что должен внять твоим укорам
Храп исторгающий сосед.

И ни причём тут, между прочим,
Могучий храп, небесный бас.
Проснёшься, –
Хочешь иль не хочешь, –
В урочный, окаянный час.

Ночная тишь сильнее грома.
В виски как будто молот бьёт,
Грудная клетка просит взлома,
Чтоб сердце выпустить в полёт.

И неохватно, непонятно,
Реальность это или бред.
В футбол, как в детстве, погонять бы, –
Болит нога,
Которой нет.

– Невмоготу валяться, братцы!
– А может, в шахматы?
– Уволь!
Тут чехарда! Не разобраться,
Кто нынче пешка, кто король.

А сколько подленькой сноровки
И откровенного вранья
В беспрецедентной рокировке:
«Сегодня ты, а завтра я»!

А хныкать – не мужское дело,
Не те сегодня времена.
Что искалеченное тело,
Когда изранена страна!

И что изломанные кости,
Когда изломана судьба!
Кто виноват –
Узнаем после,
Найдётся праведный судья.

          2.

Покой, истекающий кровью…
Не слышен ни выстрел, ни стон.
На этом забытом отроге
Один оставался Антон.

Не вспомнить, когда это было.
Минуло, наверное, век.
Всходило, садилось светило?
«Зелёнка» была или снег?

Ему не привыкнуть к палате.
Чуть что – всколыхнётся душа,
Опорно не чувствуя глади
Ствола и цевья «калаша».

Казалось, не дни, а недели
Щетиной взошли на щеке.
Но даже минуты не дремлет
Рука на гранатной чеке.

И можно бы ложе не трогать
Надёжного друга АК.
Ведь в нём не осталось патрона,
Патрона, не то что рожка…

…Латынью судили-рядили,
И всё же порой доктора
Названьями ум бередили,
Надежду сжигая дотла.

В словесном топорщилось слое –
Вставало в немыслимый рост
Чужое, пугающе злое
И в траурной рамке – некроз.


          3.

Память…Что ей ночи, дни,
Вдруг притиснет, сдавит грузно –
И опять придут они:
Дед Антон и бабка Груня.

Деда, тёзку своего,
Доведись – узнал бы сразу,
Потому что знал его
Он по бабкину рассказу.

И опять он сам с собой
Рассуждает, мыслит, грезит.
То ведёт свирепый бой
На пустынном этом срезе;

То послышится ему
Смех девчонки у речонки;
То с тропы скользит во тьму,
Вечно падать обречённый.

И не страхом он объят, –
Он не ведал страха сроду, –
Задыхается солдат
От нехватки кислорода.

Может, и от высоты,
Высота влияет тоже.
Только здесь страдаешь ты
От серьёзной раны всё же.

Боль, кажись, давным-давно
Режет,
        жжёт,
               корёжит,
                давит.
И ему постичь дано,
Что за власть имеет дьявол.

Для чего и почему, –
Объяснить бы людям просто, –
Эту чёртову Чечню
Русским сделали погостом.

Я не знаю, как тут быть,
Не политик я, ребята,
Только всех не «замочить» –
И ежу оно понятно.

Сколько нас побито тут!
Да и горцев многовато.
Это ж всё российский люд!
Что-то здесь не так, ребята.

          4..

Бывало, бабушке  не спится.
Прижмёт былого тяжкий гнёт –
Падёт на лавку у божницы,
И повздыхает, и всплакнёт.

Всё как вчера:
Девичьи годы,
И эта тихая изба,
И партизанские походы,
И он, Антон, её судьба.

Подругу, раненную в ногу,
Теряя память, нёс и нёс,
Как будто спрашивал дорогу
У промороженных берёз.

Он нёс её, родную Груню,
За гранью разума и сил.
А сам?
Натуру огневую
«Огонь антонов» погасил.

Так со снегами и дождями
И жизнь ушла – не воротить.
Он даже сына не дождался,
А что о внуке говорить!

Бабуля, как диктатор истый,
Тогда явила норов свой:
– Весь в деда,
Крепкий, голосистый,
Неугомонный, огневой.

Как бабка деда разглядела
В комочке том – её секрет,
Но повторяла то и дело:
– Антошин вылитый портрет.

Отец и мать не стали спорить.
Не хуже всех других имён.
Решили дружно: имя впору –
И дед Антон, и внук Антон.

А там, у заводи, на речке,
Где ждал её всегда Антон,
Опять напев по теме вечной.
Поёт похоже, но не он.

В её глазах не то пороша,
Не то печной едучий дым.
– А дедом не был мой Антоша.
Он так и помер молодым.

          5.

Вновь боль, как кувалдой, огрела –
Попробуй её урезонь!
Коварная штука гангрена,
По-русски –
«Антонов огонь».

Объята от края до края
Отчаянной болью страна.
Как доктора, нас призывает
К решительным мерам она.

Оглохли? Не слышим мы что ли
Висящий над Родиной стон?
Не собственной,
Нашею болью
Кричит, умирая, Антон.




                ХОЛОДНАЯ МОЛНИЯ
       
                Друг Марса, Вакха и Венеры,
   Тут Лунин дерзко предлагал
   Свои решительные меры…
                А. С. Пушкин.

       Из вздохов, заключённых под соломен-
                ными кровлями, рождаются бури, низвер-
                гающие дворцы.
                М. С. Лунин.


У власти вечные напасти:
Как урезонить бунтаря?
На покаянье нет согласья –
Распятье и Христовы страсти
Сулит тебе судьба твоя.


ПРОЛОГ

Дровишки стреляют в камине, –
Прожорлива нынче зима, –
Сходить бы в запасец за ними,
Да слишком озлобилась тьма.

Средь ночи взыграли метели,
Сугробы до крыш норовят.
И думы туда полетели,
Где  стражем седой каземат.

Кого сторожат в Акатуе?
Бойцов легендарной поры,
Орлиную стаю лихую.
Хоть стай  и  не любят орлы.

И есть там особенный узник,
Чья жизнь будоражит меня,
Как я по фамилии, – Лунин,
Но мне он совсем не родня.

Уже ни чинов, ни регалий,
Фортуна груба и слепа…
В камине дровишки стреляют.
Но это какая стрельба!


1.

Его друзей схватили сразу.
Стояли злые холода.
Он был последним взят под стражу.
Знал, что возьмут,
Не знал когда.

Судьбою с юности обласкан,
Смел и расчётлив на войне,
Он был со временем и властью
Накоротке и наравне.

                А помнишь, как тогда в Париже?..
И вновь выстраивает он, –
То отдалённо, то всё ближе, –
Бистро…
Гризетки…
Сен-Симон…

Два года мерили дорогу
Сюда от отчего  порога.
И, наконец, увидеть рад
Столицу Франции солдат.

Париж, откройся людям ратным:
Ты на Москву похож иль нет?
И вы живёте не богато,
А нам до вас ещё сто лет.

И мыслят юные дворяне
(Что ни гусар, то знатный род):
– Когда не мы, то кто же станет
Твоим заступником, народ?

Жизнь ни во что не ставят, черти!
Но есть незыблемый девиз::
Сперва хоть что-то для бессмертья –
Потом,  коль хочешь, застрелись.

Высок, и ловок, и проказлив,
Философ, ярый дуэлянт,
Он поступает без боязни,
Как честь и долг ему велят.

И незнакомцу, и соседу
Он мог сказать без лишних слов:
– Прошу покорнейше к обеду,
А нет – стреляться, шесть шагов.

Дуэли – игры, а не драмы.
На кон швыряя жизнь свою,
Он, как награды, носит шрамы.
Но ни единого в бою.

Когда опасность где-то близко,
Он весь – азарт, и потому
Готов идти навстречу риску,
Безгрозье гибельно ему.

Казалось, пушки солнце крошат,
Темно, как ночью, белым днём.
Под ним опять убило лошадь,
Но ни царапины на нём.

Неукротимый, смелый воин,
Всегда одну лелеял страсть:
Всё подчинить железной воле
И упиваться битвой всласть.

– Тоска без рукопашной свалки.
А не сходить ли нам к гадалке?
Мишеля поддержать готов
Приятель ротмистр Чернышёв.

– На вас, – решайте, верить, нет ли, –
И орден вижу я, и петлю, –
Такой прогноз гусару дан
Мадам, – Бог память! – Ленорман.

Ещё та пифия гудела
Про верность выбранному делу.
Умолкнет – и начнёт  опять
Про верность что-то бормотать.

Что ж, орден – славная награда,
Которой рад всегда солдат.
Про верность и гадать не надо.
А петля – явно невпопад.
 
Нет, я вынашивал годами
Свою заветную мечту.
Что ж, подведу тебя, гадалка.
И петле пулю предпочту.

Где мне свободою упиться?
Где в небе взвиться вольной птицей?
Поизносился Старый свет,
Подамся в Новый – вот ответ.

Ведь юг Америки в пожаре.
А на войне – как на войне.
Пойду в солдаты к Боливару,
Покой домашний не по мне.


2.

Они в одних полках сражались:
И лет грядущих каторжане,
И те, что позже их пошлют
Во глубину сибирских руд.

Война… Европа… Жажда странствий…
Цивилизации глоток.
Пора свободу дать крестьянству,
Начальной грамоты чуток.

Не получилось к Боливару.
Да и зачем туда спешить?
У нас своих задач навалом,
Вот их и надобно решить.

Там, на квартире Муравьёвых,
Где состоялся первый сбор.
И были созданы основы
Того, что зрело до сих пор.

А Михаила, как ни странно,
На сборе не было тогда.
Очередной дуэли рана
Ему позволить не могла.

И всё же тайный «муравейник»
Его участьем был овеян,
И, хоть лечилось естество,
Была в порядке мысль его.

Он позже скажет:
– Чем не драмы
В ту пору разыграли мы!
Опора власти не жандармы,
А несогласные умы.

А власть… Она всегда страшится
Крамольных слов и дерзких дел.
Царь не преминет отрешиться
От тех, кто нового хотел.

И не терпелось – всё бы сразу
И капитально, навсегда.
Беда иль не беда, когда
Порыв опережает разум?

Его незыблемый кумир –
Неограниченная воля.
Готов, коль чем-то недоволен,
Немедля переделать мир.

Однажды с Пестелем поспорит:
– Всё революция ускорит.
Нам Дело надо начинать,
А не прожекты сочинять.

Она бы заговор венчала
И развенчала царский строй.
А Пестель истинной горой:
– Нет, конституция сначала.

С годами Лунин гибче стал.
Хоть спорить всё же доводилось,               
Он понял:
              что вчера  годилось, –
Сегодня гиль,
Сегодня старь.

И он сказал себе:
– Не  прав ты!
На пестелевой «Русской Правде»
Сошёлся клином белый свет,
И ей альтернативы нет.


3.

…И вот, как у барьера, двое.
Тот грозной властью облечён;
А этот вежлив и спокоен:
Ему раскаиваться? В чём?

Ещё вчера – однополчане,
Когда-то вместе начинали.
Но столько лет промчалось вскачь –
Сегодня узник и палач.

Всё было просто и непросто.
Житейской мудростью сродни,
Похожи выправкой и ростом.
Умом и доблестью они.

Один с охранкою повязан,
Другой под стражу ею взят.
Ждёт Чернышёва титул князя,
Мишеля – мрачный каземат.

– Известно, что во время оно
Вы мнили – страшно говорить! –
Своим «Отрядом обречённым»
Грех душегубства сотворить.

И в оговоренные сроки
Ждать Государя на дороге.
– Разбоем я не промышлял.
– Не промышлял, а замышлял.

О целях Общества спросили.
Он ход простой найти сумел:
– Дать то же самое России,
Что царь для Польши, например.

Мол, мы придумали не сами,
Всё с текста царского списали.
А, как законы говорят,
Царь  не бывает  виноват.

– Чего хотело ваше братство?
Каков ваш выбор?
– Он таков:
Хотели родины без рабства,
Хотели мысли без оков.

И показалось Чернышёву:
Ещё нажать, ещё чуть-чуть –
Глядь, и признательное слово
Найдёт прямой к бумаге путь.
 
А Лунин смотрит иронично
И молвит дельно и логично,
Как говорил и до того.
А имена? Ни одного.

Он не калека, не калика.
И осознал иезуит:
Не сбить гусара с панталыку,
Как в битве с недругом, стоит.

Да, всё и просто, и непросто,
И ясно с первого допроса:
Сослал в Сибирь – и нет людей,
Но нет Сибири для идей.


ИЗ ПРОТОКОЛОВ ДОПРОСА
лейб-гвардии Гродненского гусарского полка 
подполковника Лунина

     Вопрос: Когда, где и кем вы были приняты в число членов Тайного общества?
     Ответ: Я никем не был принят в число членов Тайного общества, но сам присоединился к оному, пользуясь общим ко мне доверием членов, тогда в малом числе состоящих.
     Вопрос: Когда, где и кем начально основано было сие Общество и под каким названием?
     Ответ: Тайное общество, известное впоследствии под названием Союза благоденствия, основано в Москве в 1816 году. Основателей же оного я не могу назвать, ибо это против моей совести и правил.
     Вопрос: Кто были председателем, блюстителем и членами Коренной думы?
     Ответ: Я постановил себе неизменным правилом никого не называть по имени.
     Вопрос: Кого и когда вы приняли в члены Общества?
     Ответ: Во время пребывания моего в Тайном обществе ни одного члена ни в какое время к оному не присоединил…
     Вопрос: С кем из членов Общества были в сношениях?..
     Ответ:  Объяснение моих личных сношений с кем именно – представить не могу, дабы не называть по имени. Друзей в Польше у меня много.


4.

Ах, Польша!
Многоцветной вязью
Она в его вписалась жизнь.
Нежданно здесь с великим князем
Его пути пересеклись.
   
Гадай – наместник или пленник,
В Варшаве правил иль гостил
Престола русского наследник,
Брат Александра – Константин.

Что ж, если надобно державе,
Гусар готов служить в Варшаве.
И он  уже три года там,
Великокняжий адъютант.

Он католичеством прельстился
И православию не враг.
Всегда молился и постился –
И значит, с верою в ладах.

Служить – так с полною отдачей,
Предельно честно, не иначе.
Он добросовестно служил,
И Константин им дорожил.

Великий князь в  своей манере
Честил однажды офицеров
Совсем не княжьим языком
И объявил перед полком,

Что, если кто-то недоволен,
Тот вовсе, стало быть, не воин,
А коль снести обид не смог, –
Вот пистолеты и клинок.

Дуэль с самим великим князем?
Кто примет вызов? Лунин разве.
И он от имени полка
Сказал, бравируя слегка:

– И по отдельности, и вместе
Мы почитаем дело чести.
А что я вышел раньше них,
Так просто я резвей других.

Великий князь за дерзость эту
Гусара не привлёк к ответу.
Наоборот, учтя сие,
Приблизил Лунина к себе.

Судьбы не выдумаешь горше.
Вояка бравый, дуэлянт,
И вольнодум, и заговорщик,
Какой ты к чёрту адъютант.

Всё было вроде как обычно,
Но отходил от тайных дел.
Не потому, что охладел, –
Не позволял себе двуличья.

Что Лунин – враг державной власти,
К бунту декабрьскому причастный,
Что он вершитель тайных дел, –
Наместник верить не хотел.

Оберегал его упорно,
Считая обвиненья вздором.
И очень долго – добрый жест? –
Не соглашался на арест.

И даже скрыться за границу
Помочь Мишелю был бы рад.
Но с этой мыслью согласиться
Никак не мог кавалергард. 

Да, своенравен и отважен,
Он был последним взят под стражу.
Сибирь, конечно, холодна,
А всё же русская она.


ИЗ ПИСЕМ и ЗАПИСЕЙ
государственного преступника
Лунина Михаила  Сергеева сына

     * Я   не  участвовал  в  мятежах,  свойственных  толпе,  ни в разговорах,
приличных рабам. Моё единственное оружие – мысль, то согласная, то в разладе  с правительственным ходом. Оппозиция свойственна всякому политическому устройству… Народ мыслит, несмотря на глубокое молчание…
     *  В России два проводника: язык до Киева, а перо до Шлиссельбурга.
     * Моё прозвище изменилось во время тюремного заключения и в ссылке и при каждой перемене становилось длиннее. Теперь меня прозывают в официальных бумагах: государственный преступник, находящийся на поселении… В Англии сказали бы: «Лунин – член оппозиции…»
     * Гласность, какою пользуются мои письма через   многочисленные         
списки, обращает их в политическое орудие.
  * Мои предыдущие тюрьмы были будуарами по сравнению с тем казематом, который я занимаю… Меня стерегут, не спуская с меня глаз. Часовые у дверей, у окон – везде. Моими сотоварищами по заточению является полсотня душегубов, убийц, разбойничьих атаманов и фальшивомонетчиков. Однако мы великолепно сошлись. Эти добрые люди полюбили меня.


5.

Тридцатый год…
Потоком шалым,
Европа, ты опять бурлишь:
Восстала гордая Варшава,
И не безмолвствует Париж.

Побитой Польши боль и стоны
Своеобразно встретил он:
С ней поступили по закону.
Но справедлив ли тот закон?

Отбывши каторжные сроки,
Для поселенья он обрёл
Буквально здесь, неподалёку
И дом, и сад в одном из сёл.

Приличный дом. Чем не основа
Спокойной жизни и семьи?
Коль не детей – житья обнову,
Что на земле оставим мы?

А у него всё те же ноты:
В отцы семейства не гожусь.
Я не приемлю этих уз,
Мой дух свободен для работы.

Носить ярмо я не готов.
Женитьба – головные боли.
Как средства сдерживанья воли
Мне хватит царских кандалов.
               
Что нет детей, порой обидно,
И женской лаской не согрет.
А может, к лучшему, что нет.
Зачем же им страдать невинно?

Но вдруг, нежданно, как во сне,
Как новой повести  начало,
В вечерней стылой тишине
Контральто чьё-то зазвучало.

Чей дивный голос говорит?
Кто это чудо подарила?
Она, Волконская Мария,
Что делит с мужем горький быт.

И  сердце строгое Мишеля
Вдруг защемило, запекло.
Былые грёзы зазвенели
В нём, как разбитое стекло.

А память тает-не-растает.
Сквозь долгих лет густой туман
Себя, как Гамлет, он пытает:
Был или не был тот роман?

Она, земная, не святая,
Что в плен взяла красой своей,
Была Потоцкая Наталья,
Из рода польских королей.

Он взглядом ей сумел признаться,
Она ему – душою всей.
Ей как-никак уже семнадцать,
Ему же только тридцать семь.

Дитя, наивное созданье?
Нет, величава и горда.
Таких красавиц в мирозданьи
На миллион всего одна.

Ах, это роковое имя!
И Пушкин будет, как и он,
На жизнь и смерть неотвратимо
Идти с Натальей обречён.

Жизнь – своевольница большая.
Того не ведая, сама,
Судьба за всех за нас решает:
Кому Дантес, кому тюрьма.

Оттуда, из сибирской дали,
Просил не раз сестру свою
Узнать хоть что-то про Наталью,
Про всю Потоцкую семью.

Сестра не знала, как ответить.
Он ждал и ждал, заданье дав.
Что нет её давно на свете,
Он так и умер, не узнав.

С Волконскими сошёлся близко.
Сынишку, шустрого мальца,
Он с позволения отца
Учил изрядно по-английски.

Полны тепла и доброты,
И Михаил Сергеич Лунин,
И Михаил Сергеич юный,
Как тёзки, дружески на «ты».

С Марией по лесу прогулки,
Визиты изредка семье…
Влюбился? Нет.
Но сердце гулко
Напоминало о себе.


6.

Нет-нет, он всё-таки везучий.
Хотя бы тот забавный случай,
Когда его свирепый шквал
Едва не к Гамлету позвал.

И далеко она иль близко,
Но вспомнил он гадалку ту,
Увидев скромный кораблишко
И имя «Верность» на борту.

Он плыл во Францию.
                Штормило.
Застряв на датских островах,
Он за неделю – очень мило! –
Балтийской рыбою пропах.

Что делал он во время шторма?
Не клял свою судьбу покорно.
«Быть иль не быть?» – не для него.
Быть!
Мыслить! –
Только и всего.

Весь остров быстрыми шагами
Измерил вдоль и поперёк.
И ящик с красками извлёк
Запечатлеть старинный замок.

А здешний пастырь, мудр и стар,
Перечить русскому не стал,
Хоть он пришёл немножко рано
И попросился сесть к органу.

Священнодействует  русак!
Орган и буйствует, и молит.
Как будто буря не на море,
А в мыслях, сердце и руках.

Политик, воин и художник,
И музыкант, и полиглот.
Он что захочет, то и сможет,
И что по нраву, то возьмёт.

Конечно, верность неотлучно
Напоминает, мучит, учит.
И в штормовую ночь, и днём,
Как талисман, всегда при нём.

Гусар изменится едва ли,
И не теряйте время зря.
За этот нрав его прозвали
Холодной молнией друзья.


7.

И лет стремительные были,
И многовёрстные пути
Вставали в «Письма из Сибири»
И в очень острые статьи.

В них столько выстраданных истин –
Жизнь каторжанина горька!
Скорей листовки, а не письма
Рождает грозная тайга.

Его сибирские былины
Бунтарский множили накал.
Через сестру Екатерину
Их дух в столицу проникал.

В который раз сказал намедни
Кузен Никита Муравьёв:
– Я помогать тебе готов,
Но стоит ли дразнить медведя?

– Да, тот «медведь» меня убьёт.
А мне дразнить его – отрада.
Когда не мы – кто скажет правду?
Не мы – кто всколыхнёт народ?

Того, кто возмущался рьяно,
Смутьяном называли встарь.
Вот в образованных смутьянах
Меня и числит государь.

Свободу мысли, воли, действий
Вы почитаете злодейством? –
На плахе я задать хочу
Вопрос царю, не палачу.

А не злодейство – миллионы
Бесправных, загнанных крестьян?
Кормильцы наши стоном стонут.
Сей тяжкий  крест  не  вами дан?

– Знай: меж тобою и сестрою
«Посредники»  пчелиным роем.
– На том и строится расчёт:
Прочтёт цензура – донесёт.

Глядишь, поймёт самодержавье,
Что нас вовеки не спасут
Ни нищета и барский кнут,
Ни беспросветье  и бесправье,

Меня возьмут, меня убьют,
Но мне одно всего дороже:
Что так Россия жить не может –
Прочтут,
Подумают,
Поймут.

Тут дело самое простое:
Пусть твёрдо знают на престоле,
Что никакой свирепый гнёт
Народной воли не убьёт.

Сказал кузен:
– Пустяк  невзгоды,
Когда страдаешь для народа.
Одно в сознании горчит:
Ну, почему же он молчит?

Конечно, мы хотим  народу
И просвещенья, и свободы.
Но худо, если самому
Ему всё это ни к чему.

– Нет, дело обстоит иначе.
Я твёрдо знаю наперёд:
Народ молчит – и это значит,
Что думу думает народ.

– Мы сочиняем, грамотеи, –
Статьи как будто для крестьян.
Читать деревня не умеет.
Вот в чём существенный изъян:

Лихие «Письма из Сибири»
Размножили, распространили.
Ты, «образованный смутьян»,
Их и читаешь за крестьян.

– Мы за народ читаем сами
Свои колючие статьи,
Но – ты, любезный брат, учти! –
Его глазами и мозгами.

– А может, ты, гвардеец бравый, –
Сознайся! – просто ищешь славы?
Гордыни каверзный прибой
Незримо властвует тобой?

– Нет, мы себя  найти сумели
Не хуже, чем любой другой.
Мы прозвенели в нашем  Деле.
Что колокольцы под дугой.

Считаешь, что судьба такая
И Бенкендорф меня «раскает»?
Нет, я не свыкся, не притих.
И нам ли прятаться от них?


8.

И вот от Бенкендорфа спешно
Летит суровая депеша:
Чтоб не повадно было впредь, –
Год переписку не иметь.

– Нельзя писать? – спросил спокойно.
Читать рескрипта он не стал,
Перевернул тот лист казённый,
«Не буду!» – чётко начертал.

Нет, он не сломлен, он не пешка.
За ним жандармам бдеть и бдеть!
Где покаянье, где насмешка –
Поди попробуй разглядеть.

Сказал жандарм:
– Здесь не столица.
Есть подозрительные лица.
Сие опасное звено
К общенью вам запрещено.

– Тот, с кем общаться неуместно,
От прочих чем-то отличим?..
А, знаю: это наш почтмейстер!
Так я и не общаюсь с ним.

Язви, дерзи, неугомонный!
Но под покровом темноты
Тем, бенкендорфовским, «омоном»
Вновь арестован будешь ты.

Царю немедля доложили.
Как шквал морской, взъярился тот:
– Расстрел? Немыслимая милость!
Нет, в Акатуй! Пусть там сгниёт!

Рудник свинцовый, дол и горы…
Жандармский бешеный отряд…
Да что там  каторжные норы!
Тут настоящий Дантов ад.

Свобода пусть тебе не снится.
Здесь каждый знает наперёд:
У рудника, как у гробницы,
Есть только вход.
Есть только вход.

Под плач сочувственного ветра
И слёзы рудного свинца
Здесь напророченная петля
Настигла всё же храбреца.

И сам не каявшийся грешник,
И не раскаянный царём,
                Как он  погиб в застенках здешних,
Никто не ведает о том.

Столетье прочь, уйдёт второе.
Молва сибирская твердит
Над светлой памятью героя,
Что он не умер, а убит.

В холодных недрах Акатуя,
Суров, незыблем, как гранит,
Он верность прежнюю,  былую
Всё так же каменно хранит.

Он ждёт: Россия всколыхнётся,
Народ от гнева задохнётся
И, как морской девятый вал,
Гнёт опрокинет  наповал.

Орлов взрастят иные гнёзда.
Русь – и седа, и молода.
Народ молчит, но разогнётся…
И всё ж когда?
Когда??
Когда???

 
ЭПИЛОГ

Стреляют дровишки в камине,
Охотно резвится огонь.
На улице холодно ныне,
Без варежки небо не тронь!

Да я и не трогаю вовсе.
Безоблачный полдень пригож.
Ушла безотрадная осень
И дождь, не похожий на дождь.

Зиме не пристало слезиться.
Под снегом листва и трава.
На юге озябшие птицы,
Ушедшие в срок со двора.

Декабрьское небо – сквозное,

И словно цветущей весною
Покрыла сады белизна.

Уставшие за лето вишни
                Тревожны, как мы, и грустны.
В камине стреляют дровишки.
Как долго ещё до весны!




             ПРОСТИ, СЕЛО!

                Нет бороды, так нечего и стричь.
                Русская пословица.

                Слышишь, мама,
                В Сибири поют петухи…
                Васмлий Фёдоров.

Подарит колос, если вызрел,
                Отрады полное зерно.
И станет хлебом или мыслью
Тобой взращённое оно.

Часть 1-я

Скорей на родину,
В деревню!
И, унимая в сердце дрожь,
Упасть в объятья к вам, деревья,
Нырнуть по грудь в хмельную рожь.

И уловить, как прямо в душу
Несут давнишние ветра
Кизячным духом отдающий
Дымок пастушьего костра.

Как встарь, купать лошадок в речке,
Где по колено воробью,
Мчать без седла и без уздечки,
Пока болячку не набью.

И по селу пройтись в обнимку
С тобой, целительная грусть…
Здесь все пылинки и былинки
Я с детства помню наизусть.

Зайдя в свою седую школу,
Досадам прежним поперёк,
Я б не упрёк, а стих изрёк
И, в подражание Лужкову,
Кепчонку хвать за козырёк!

Я знаю улицу любую,
Я знаю каждую семью,
Односельчан своих люблю я,
Как родовую ветвь мою.

Тут не шинок, но и не келья
(Егор Кузьмич, не обессудь!).
Тут для веселья и похмелья
Со знаком качества изделье
В гранёной таре поднесут.

Мизинец вверх (по ритуалу),
Хоть не любитель, а приму
Стакан, черняшку, ломтик сала
И в пояс поклонюсь ему,
Ему – отеческому дому,
Ему – всему селу родному:
Полям, просёлкам и лугам,
Моим по крови землякам.

Здесь наши корни, а не где-то
Средь маеты и суеты.
Не занимать отцам и дедам
Ни доброты, ни прямоты.
Они на равных с целым светом,
С работой всякою “на ты”.

В селе спецов – питомник сущий,
Не мастера, профессора!
Вот Фрол по прозвищу Непьющий
(Не пьющий меньше полведра),
Поправившись рассольной гущей,
В заботах с самого утра.
Он Божьей милостью кузнец
И пятерых сынов отец.

Печник Дементий,
Бондарь Фёдор…
В любом подворье свой Левша –
Творец  печей, телег и вёдер.
И хоть в кармане ни гроша,
А что ни вещь – поёт душа!

К лицу колодцу лёгкий ворот,
Дворам – черёд резных ворот…
Нет, никогда заморский ворог
Нас в ремесле не превзойдёт!

Пусть и не бриты, и патлаты,
Зато не занимать ума.
У нас ума полны палаты,
Постройки русской терема.

Живёт деревня не спесиво,
А работяще и красиво.
Не за рубли, а за спасибо
Вершит завидные дела.
И понял я, что позвала
Меня сюда сама Россия
В обличьи нашего села.

.
Часть 2-я

И вот я здесь.
Но что со мною?
Глазам поверить не хочу.
Как в жутком сне порой ночною,
Кричу без голоса, кричу.

Кругом упадок и поруха.
Как будто кто-то, полный сил,
Взял и красавицу в старуху
Одним мазком преобразил.

Пусть Черниченко байки пишет:
Мол, фермер наш здоровьем пышет.
Ведь фермы –
Присягнуть готов! –
Глядятся без дверей и крыши,
Как рёбра рекордисток бывших,
Ревущих с голоду коров.

Где было чудо в три окошка,
Стоит хибарка – просто жуть!
Как ухитрилась хромоножка
С обрыва в речку не нырнуть?

Как бомж,
Под солнцем и ветрами
Сад, непутёв и нерадив:
Не расцветая, отцветает
И умирает, не родив.

Кому нужда его приветить?
Кому в нём петь иль горевать?
Труда не зная, сохнут ветви,
До срока мшеют дерева.

Теперь торопко тропкой глинной
На кузню, что невдалеке…
А где же Фрол, кузнец былинный?
Сыны – пять пальцев в кулаке?

А тот кулак –
Тряхни, бывало,
Отец кудлатой головой –
Мог стать пудовою кувалдой,
Мог, если нужно, – булавой.

Пытаю встреченного деда.
А тот, душою не кривя:
– Да спился Фрол, нема соседа…
И, потрясённый, крикнул я:
– А сыновья? А сыновья?
Старик махнул рукой в ответ:
– У них до города билет.    

В рассветных сумерках деревня…
Бросая дом – былой приют,
Они родительские двери
Крест-накрест досками забьют.

Уныло заколотят ставни
Над угасающим окном,
Как будто мёртвому придавят
Глаза тяжёлым пятаком.

И кинут вещи на повозку,
Последний раз взглянув окрест.
А на дверях белеют доски,
Как на погосте свежий крест…

Печник Дементий умер тоже.
И бондарь Фёдор тихо сник…
Никто в деревне искру Божью
Не унаследовал от них.

Как дом срубить  – никто не знает,
Сапог подшить,
Очаг сложить.
Теперь заботушка иная:
Как, не работая, прожить?

Где на бутылку самогона
Кредит бессрочный схлопотать?
И речь кудрявится ядрёно –
Про Бога, душу и про мать.

Тогда в отчаяньи спросила
Моя досада, боль моя:
– Да разве ж это ты, Россия?
Тобой взращённая семья?

Внезапно мысль меня сразила:
Она не в отчий дом звала,
А к месту лобному, Россия,
За горе горькое села.

Мешает в кучу явь и сны
Сознанье жгучее вины.
Но, как любому из людей,
Мне крикнуть хочется:
– О, Боже!   
Не я, не я тот лиходей! –   
А Бог в ответ:
– Не ты? А кто же?      
.
               
Часть 3-я

А на реке, у перелеска
Ещё ни шелеста, ни всплеска.
За тем берёзовым колком
Дымка не видно над селом.

Ещё над лугом,
Над затоном
Фонарик лунный не потух.
И вот на этом фоне сонном
Своим природным камертоном
Настройку хору дал петух.

Пропел напористо и чисто –
Куда заслуженным артистам!
Не за высокий гонорар,
А потому что Божий дар.

Враз загалдели в синей рани,
И надрываясь,
И горланя,
И соревнуясь  меж собой,
Вперегонки,
Наперебой
И петушата молодые,
И горлодёры удалые,
И всяк насест,
И каждый двор
Свой голос вплёл в рабочий хор.

А почему тот хор рабочий,
Я пояснить легко могу:
Поёт горластый сельский кочет
Не так, как может и как хочет,
А как сподручно мужику.

Крестьян извеку до сохи –
Не полуночные, шальные,
А предрассветно-заревые –
Скликали
Третьи петухи.

Трубили общую побудку:
– Вставай, вставай!
Работы тьма!
И поутру не труд, а будто
Жизнь начинается сама.

И утвердился волей отчей
Простой устой для мужиков:
Чтоб начинался день рабочий
С побудки третьих петухов.

Вот так бы жить, пахать и жать!
Но вдруг пришла беда лихая,
Как будто воинство Мамая
На Русь обрушилось опять.

Нас вроде буря подкосила,
Нам шаг до нищенской сумы,
Россия –
Вовсе не Россия,
И мы –
Сосем уже не мы.

Мороз крещенский вдарил летом,
И повернула Волга вспять.
Как ты, земляк, позволил это?
Как умудрился всё проспать?

А нива хлебная тоскует,
А ржа изъела трактора.
Ты заливаешь боль такую
Сивухой с самого утра.

Ты позабыл,
Мужик российский,
Отцовский праведный завет:
По петухам встречать
Росистый,
К борьбе взывающий рассвет.

Мы нынче слепы и бессильны,
Мы нынче глухи и тихи.
Проснись, народ!
Очнись, Россия!
Пора,
Уже заголосили
Над нами
Третьи петухи.

               

               
                Я ПОМНЮ ВСЁ

  Гроза бьёт по высокому дереву.
                Народная мудрость.

                Крысы бегут потихоньку
                Каркает вороньё.
                Владимир Костров.
 

              А мёртвого льва и шакалы кусают.
        Над прахом его вороньё
        Беснуется, кружит горластою стаей,
        Выкаркивая враньё.

        Им хочется напрочь,
        Им нужно под корень,
        Чтоб память исчезла о нём.
        Лютуют, а лев, и могуч, и спокоен,
        И мёртвый останется львом.
               
 
ПРОЛОГ

Когда прощальным холодом повеет
И с вечностью захочется на «ты»,
Приходит срок особых откровений,
Суровой,
Без оглядки,   
Прямоты.

И мысли –
Растревоженные волны –
Колотятся о факты-голыши.
И не уйти от исповеди полной,
Прилюдной обнажённости души.

Сквозь памяти замшелую калитку
Протиснусь к тем,
Трагичным,
Временам
И правду –
Исповедную молитву –
Я обращу
К кому – не знаю сам.

Я личное с державным сопрягаю,
За всё себя, а не страну казня.
Ведь жизнь была такая, не другая,
Одна –
И у страны, и у меня.

Не возвожу я ни в какую степень
Своей лихой  судьбины круговерть.
Мне выплеснуться досуха успеть бы!
Тогда уж не досадно умереть.

1953
ПРОЩАНИЕ

Я помню всё:
Безмолвье чёрных улиц,
Смятенье и растерянность вокруг.
Как будто мы от горя захлебнулись
И жизнь сама остановилась вдруг.

Всё в мире стало призрачно и зыбко,
Хотелось –
Руки к небу и завыть!
А может, это страшная ошибка?
Ведь этого никак не может быть!

Роняло слёзы мартовское небо,
Капель с берёз
Выстукивала SOS.
А люди шли потерянно и немо
К его скульптуре,
Будто на погост.

Век не забыть “нештатного момента”,
В нём было столько боли и тепла:
Наивная старушка к монументу
Домашний фикус в санках привезла.

А радио не очень нас щадило:
То скорбный марш,
То скорбные слова.
И солнце, закатившись, не всходило,
И вся в снегу,
Как в саване,
Москва.

Нас двадцать два,
Приехавших в столицу
Всем курсом, безбилетных удальца, –
Хоть с мёртвым повидаться и проститься,
И клятву дать
На верность,
До конца.

Он был народу
Верой и опорой,
Иконою и солнечным лучом.
Он был врагам
Грозой, в расправе скорой,
Решительным карающим мечом.

Кого-то ждали сумрачные дали
И лагеря средь вековых снегов.
Вы скажете:
– Невинных осуждали.
А я:
– Неужто не было врагов?

Ценою и лишений, и страданья
Он выстроил великую страну.
В чём виноват –
Ни слова в оправданье!
А в чём он прав –
Не ставь ему в вину!

Ему, как Богу, клали мы поклоны.
Но – Господи! –
Как просто отреклись!..
А мы тогда
Не прорвались в Колонный,
Хоть сутки где-то около толклись.

1937
КОСТИНЫ ЛАПТИ

Я помню,
Как на праздник первомайский
Окрасился непраздничным огнём
Наш сельсовет –
Ещё недавно барский,
Единственный в селе кирпичный дом.

Хлестал по избам колокол набатный,
Стонал,
Взывал,
Суров и голосист.
Средь первых прискакал чудаковатый,
Как пламя, рыжий
Костя-активист.

Федот Шаламин поглядел на Костю,
На пару не обношенных лаптей.
– Никак обнова? Аль собрался в гости? –       
Ехидно ухмыльнулся богатей.

В глаза Федоту,
Не скрывая злости,
Хоть был и неказист, и ростом мал:
– Твоя работа? – не сдержался Костя.          
– Хоть и моя… А ты меня имал?      

Не сам поджёг.
Подручных нету, что ли?
Федот хозяин справный как-никак
И полсела, долгами обезволив,
Зажал в кулак.
На то он и кулак!

Взмывали искры над горящей крышей,
На избу на соседнюю вились.
Тогда залез на ту избёнку рыжий,
В своей обнове
Костя-активист.

Жила в избушке вдовая старушка.
Кто охранит, кто защитит её?
Прикрыл солому ветхою дерюжкой
И поливал ведёрком ветошьё.

И гасли искры, падавшие кучно.
И бабий визг уже замолк почти.
Да только искры ненависти жгучей
Метали вверх кулацкие зрачки.

Тут полыхнуло.
Костя прыгнул в пламень,
Топтал его,
Бранил его,
Давил.
Но рухнул вниз.
И всхохотнул Шаламин:
– Видали? Костя лапти обновил!       

Я помню всё.
У Кости в стылом взгляде
Стояло небо праздничного дня.
На голове
Не огневые пряди,
А клочья настоящего огня.

И день померк –
Ни лучика, ни блика.
И стало холоднее и темней.
Май угасал.
И лишь светилось лыко
Не обгоревших костиных лаптей.

…Шли годы.
Уходили дальше, дальше.
Шаламин вдруг хрущёвскою порой
Вернулся
Как невинно пострадавший,
Не враг, не погубитель, а герой.

Конечно, сдал.
Ушла былая сила.
Седой, как лунь, сутулый и в очках.
Не тот Федот.
А ненависть сквозила
Всё та же в несмирившихся зрачках.

И всякий раз, когда встречались бабы,
Напоминал:
– Всему приходит срок.      
Я свой отбыл. Теперь и вам пора бы
Давнишний мужнин возвернуть должок.

Не бабы отвечали,
Вдовья доля:
– Вернули бы, да не пришли с войны.   
– На то, – Федот гутарил, – Божья воля,          
А раз должны – то, стало быть, должны.

И вот принёс однажды новость кто-то,
Каких ещё не знали новостей:
Мол, утром на воротах у Федота
Болталась пара новеньких лаптей.

Федот убрал.
Но снова дар висячий
Наутро множил слухи на селе:
– Наверно, это Костя, не иначе,            
Шаламину напомнил о себе.

И скис Федот.
Душа его поникла.
Щетина – словно жухлое жнивьё.
Так наложило  липовое лыко
На мужика проклятие своё.

Потом оно Федоту на могилу
Всё в той же сути, лыковой, легло.
Нет, не простило и не позабыло
Ни буковки,
Ни зёрнышка
Село.

1939
ОТЕЦ АМВРОСИЙ

Я помню,
Как июльскою порою
Село собрали на всеобщий сход:
– Чтоб лучше жить,         
Давайте храм закроем!
Согласны? –
Но безмолвствовал народ.

Райкомовский начальник,
Пухлый чайник,
Про “опиум” талдычил битый час.
– Согласны?               
Но насупленно молчали
Все как один, не поднимая глаз.

Встал гэпэушник, кобуру потрогал,
Ремень поправил –
Истая гроза!
– Ну, кто тут “против”? –             
Вопросил он строго. –
Нет? Значит, все единогласно “за”!

Сход промолчал.
Тогда наш поп Амвросий,
Взняв крест литой, поднялся на бугор
И, как в набат ударил, слово бросил –
Себе и лиходеям приговор:

– Сказал Господь: по вере вашей            
Да будет вам,
Не по словам, по правде вящей
И по делам!
Словами Господа укажем вам:
Не троньте храм!
Изыдьте, злые и лукавые,
Проклятье вам!
Лозу, плодов не приносящую,
В огонь кидай.
Власть беззаконие творящую,
Не принимай!

…Угасло лето,
Наступила осень.
Без устали холодный дождик лил.
Исчез священник, правдолюб Амвросий,
Что власти кару Божию сулил.

И стала церковь
Клубом и читальней,
Ушли на переплав колокола.
А люди стали скрытней и печальней,
Уж не узнаешь прежнего села.

Но выискался тот, кто был, наверно,
Отчаянно решителен и смел.
Как Господу в молитве сокровенной,
Он Сталину поведать всё сумел.

Вопящие каракули проникли
В недостижимый вроде бы предел.
Не про такие ль письма,
Не про них ли
Докладывать особо он велел?

Всё изменилось буднично и скоро.
Село вернуло свой уклад былой.
Явился наш Амвросий непокорный,
Всё тот же,
Но какой-то не такой.

Нам было странно и умильно было:
В безбожный клуб,
Как в Божий храм, войдя,
Молился поп и помовал кадилом
О здравии безбожника-вождя.

Не каялся в былых речах оплошных,
Но поперёк ни слова не сказал,
Чтоб в храме,
Возвращённом к сути прошлой,
Остался до поры читальный зал.

Так было до поры, не очень дальней,
Всего весну и лето,
А потом
Большой и светлый,
С клубом и читальней
Построили в селе Народный дом.

Когда пришло военное ненастье,
Письмо Амвросий Сталину послал:
Мол, отдаю народной нашей власти
На самолёт церковный капитал.

Ещё писал неистовый Амвросий:
– Когда побьём тевтонское зверьё,          
Для храма пушку медную попросим,
Чтоб перелить на колокол её.

…Уж нет давно Амвросия на свете,
Но слушает по-прежнему народ
Колокола малиновые эти,
Что Сталин подарил в победный год.

1941
ПАРАД

В истории, наверно, не отыщешь
Таких событий и похожих дат:
У стен столицы ворог волком рыщет,
А в осаждённом городе парад.

Рассвет, казалось, истекает кровью,
Расстреляна из пушек тишина.
В смятении Москва и Подмосковье,
В тревожном ожидании страна.

А Сталин полон думою одною:
Сегодня, может быть, всего важней
Ему опять предстать перед страною,
Поднявшись, как всегда, на Мавзолей.

Он сознавал:
По духу и по силе
Сопоставимо с мощью огневой
Его явленье воинству России,
Благословение на смертный бой.

Он понимал,
Как много значит слово,
Которое отсюда прозвучит.
Спокойный вождь
В шинели рядового,
Он для Москвы, пожалуй, главный щит.

Ведь он сейчас –
Всему на свете мера,
К уверенности, к мужеству мосты.
Не выйди он –
Народ утратит веру;
Не будь его –
Не  отстоять Москвы.

Он не уехал в тыловые дали
И в бункерной не скрылся глубине.
Слова его отечески звучали
Бойцу и командиру,
Всей стране.

Ему войска с надеждою внимали.
С парада – в бой! –
У них один приказ.
Я думаю невольно: не тогда ли
От страха Гитлер вздрогнул первый раз?

В солдатской гуще
Командиром взвода
Стоит мой батя. Он уже готов
Шагать на запад все четыре года,
До кенигсбергских сумрачных фортов.

Он знал, что здесь, где похоронен Ленин,
У сердца у державного –
Хоть режь! –
Его последний,
Самый распоследний
Попятного движения рубеж.

А рядом с батей – рядовой ровесник,
О ком сейчас так часто говорят, –
Известный
Как навеки неизвестный,
В столице похороненый солдат.

Им верится:
Придут иные даты,
Им видится победа впереди,
Поскольку сердце русского солдата
Колотится у Сталина в груди.

Вождь не скрывал своей душевной боли.
И всё же враз поверила страна:
Стоит Москва,
Его железной волей,
Как мощною стеной защищена.

И становилось сталинское слово,
Что говорилось смело, прямиком,
Бронёй в оборонительном заслоне,
Снарядом,
Бомбой,
Пулею,
Штыком.

И дух окреп,
И осветились лица.
И сознавал, наверно, каждый тут:
Коль Сталин здесь –
То выстоит столица;
Коль рядом он –
Фашисты не пройдут.

Он проявил, –
Коль мыслить непредвзято,
Не брать в расчёт мышиную возню, –
И мужество, достойное солдата,
И мудрость, что положена вождю.

…О том параде
Сквозь бои и годы
Отец мой память верную пронёс…
А кто-то всё долдонит про погоду:
Мол, выиграл сражение мороз.

1961
“ОГО”

Сперва вернусь в ту –
Мартовскую –
Повесть…
Рыдали мы и не скрывали слёз,
Когда в степи остановился поезд
И жизнь, казалось, пала под откос.

И паром, словно саваном, окутан,
Наш паровоз сильнее нас рыдал.
И каждый в эти скорбные минуты
В который раз святую клятву дал.

Все двадцать два –
В любое пекло вместе!
Куда страна прикажет –
Как один!
Мы поклялись, что не уроним чести
И памяти его не предадим.

Ещё решенье это не остыло,
Не улеглась в сознании беда,
А жизнь своей дорогой покатила
И разбросала нас кого куда.

Работали, простые вили гнёзда –
Кто в городе, кому милей земля.
Один из нас – ого куда! – вознёсся,
Пригрелся у державного руля.

Сменилась власть.
Ушла пора великих,
И на слуху другие имена.
Настала эра серых и безликих,
Предательства лихие времена.

Я помню,
Как “наследники престола”
Пустились в пляс над урною его.
Тут объясненье самое простое –
Взбесившегося рабства естество.

Вы не соратники!
Вы сгусток мрази!
Вчера без меры лившие елей,
Сегодня не слова, а комья грязи
Вы мечете в священный Мавзолей.

Взывать ли к вашей совести?
Не стану!
Все видели, все знают без того:
Кто громче всех трубил вождю осанну,
Тот пуще всех охаивал его.

Трусливые шакалы, как вы взвыли!
Рвать на куски готовы, осмелев.
Какая прыть!
А где вы раньше были?
Теперь-то он не страшен, мёртвый лев.

Я помню,
Как “великий мальчик Женя”
Озвучил поэтическую речь.
О чём трубил наш самозванный гений?
Как Сталина из Сталина извлечь.

Судьба меня закинула однажды
В столицу, в деловую круговерть.
Как жарким летом утоленья жажды,
Мне на “Ого” хотелось посмотреть.

На пятый день мне позвонили:
Можно.
Я понимал: такая куча дел!
Он в кресло еле втиснул зад вельможный
И на часы с намёком поглядел.

А я спешить ему не обещаю,
Не молвится святое второпях –
О дружбе,
О студенческой общаге,
О волейбольных и иных боях.
– А наши клятвы!
Ведь и мы с тобою…
А мартовский,
От слёз горячий снег!

– Ну, милый, это детство голубое!         
Пойми, ведь ты не глупый человек.
Забудется “родной товарищ Сталин”,
История отторгнет…

– Погоди!         
Ведь мы же не из камня, не из стали.
Когда его в могилу прятать стали,
Здесь маршалы калёные рыдали,
А у тебя не дрогнуло в груди?

– Народ отверг усатые иконы   
И сказки о “всеведущем отце”.
И сколько снисходительности в тоне!
Какое превосходство на лице!

О времени потраченном жалея,
Я высказал вальяжному “Ого”:
– Вы вынесли его из Мавзолея,         
Из наших душ
Не вынести его!

ЭПИЛОГ

Мне снилось,
Что лечу всё выше, выше
И вижу я сквозь утренний туман,
Как из Кремля неторопливо вышел
Кому великий вождь,
Кому тиран.

Он, как солдат, в своей шинели серой.
Не так чтобы осанист, невысок.
Как прежде, и спокоен, и уверен,
Совсем не страшен, хоть и очень строг.

И сразу вдруг притихла, приумолкла
По-бабьи говорливая Москва,
Когда негромко он промолвил только
Обидные, укорные слова:

– Ты помнишь:      
За тебя, народ великий,
Я здесь заздравный тост произносил?
Пошто сегодня хлипкий ты и никлый,
Пошто кругом калеки да калики –
Ни мужества, ни мудрости, ни сил?

– Конечно, не  по глупости и лени,             
А по своей наивности простой
Ты дал себя поставить на колени
И расколоть державу на поленья,
Как на растоп сосновый сухостой.

Корил народ, корил Россию Сталин,
И боль в его словах слышна была.
Выходит, мы по воле вражьей стаи
Историю, великие дела,
Самих себя
Нещадно испластали
С потягом – от плеча и до седла.

Забыли всё:
Обычаи, устои,
Своих героев и своих вождей.
Поём чужое, пляшем под чужое –
Иваны без корней и без идей.

Кремлёвских коридоров достигают
Под западные злые сквозняки
Крикливые тупицы-попугаи,
Безвольные мальчишки-слизняки.

– Эх, нам бы – власть бы!
Мы бы вам бы – счастье!
Да мы бы!..
Да тогда бы!..
Пир горой!

И рушили державу в одночасье
Чужим умом и собственной рукой.
В Москве когорта целая осела
Нахальных ненасытных чужаков,
Жирующих без меры и предела
За счёт безгласных русских мужиков.

И, слышу, говорит товарищ Сталин
И с гневом, и с обидою опять:
– Россию оскопили, обобрали,
Смогли  и оболгать, и оплевать.
Я спрашиваю:
Русским не пора ли
Самим своей страною управлять?

– Страна устала от такой мороки.   
Безмолвствует  растерянный народ.
У власти не вожди, а скоморохи.
Не в летописи их, а в анекдот.

– Вы думаете, к стенке их поставлю,
Коль мне вернуться удалось теперь?
Вам в наказанье
Править их оставлю.
Терпите, если нравится терпеть!

Проснулся я.
А тишь стоит такая,
Как будто сном вся Русь поражена…
А может, тишина предгрозовая?
Предвестьем урагана тишина?

               


               ЗОЙКА, ЗОЙКА…

                Не твоя честь – под святыми сесть.
                Русская пословица.

                Наши души пекли,
                как картошку в золе,
                неизбывные беды России.
                Вадим Кузнецов.


   Уронить бы слезу, да не плачется,
   Закричать что есть сил, да в горле ком.
            Что сберечь не смог –  не оплатится.
                К могиле припасть – да где тот холм

                Не припасть, не взрыдать,  дыша-не дыша.
                А немая  тоска  разрывает грудь.   
                Ну, когда-нибудь отболит душа?
                Ну, когда-нибудь…
                Ну, когда-нибудь…

ВСТРЕЧА

Любовь…
Любовь? А что оно такое?
И в сказках то и дело, и в стихах:
Ну, ни в какую друг без друга двое.
И что ни шаг –
Сплошные ох да ах!

Чудно и непонятно.
                Между нами,
Посланниками каждого двора,
“Консенсуса” не вышло, 
                и тогда мы
Проблему отложили до утра.

Ведь утро, как известно, мудренее.
Проснёмся, искупнёмся, а пока
Для каждого из нас всего важнее
Плотвично-окунёвая река.

Есть у меня заветное местечко –
В кувшинках чуть заметное окно.
Вот здесь и сорвалось моё сердечко,
Случилось это самое…
ОНО…

Представьте,
Там, где я удить привычен,
Где и коряга всякая – моя,
Таскает, не спросясь, моих плотвичек
Какая-то неведомая фря.

И хорошо, скажу я вам, таскает:
Одну снимает – глядь, клюёт ещё.
И обуяла злость  меня такая,
Что я гневливо вопросил:
– Ты чё?       

Пичуга обернулась:
– Извините! –       
Глазищи полыхнули синевой –   
И лопнули невидимые нити,
Что связывают сердце с головой.

Я умирал от холода и зноя,
То дождика желая, то огня.
И было ощущение такое,
Что сердце уплывает от  меня.

– Я  к бабушке… Из города… На лето…
Каникулы в деревне проведу…
Я невзначай нашла местечко это.
Ловите, я ещё себе найду.

–  Ничё, лови!  Тут рыбы – без отказу.
На этом месте завсегда клюёт.      
Не поплавок я видел краем глаза,
А носик облупившийся её.

Пичуга щебетала без умолку,
А мне взлететь хотелось в небеса.
Любовь пришла.
 И длилась долго-долго –
До ужина,  почти что два часа.

А утром я внушительно и строго
Сказал друзьям, молокососам всем:
– Любовь – когда вот здесь
 (Я грудь потрогал)
Чегой-то как-то очень не совсем.

Мне было что приятелям поведать
Из личного познанья моего.
Ведь как никак, а девять  сердцееду,
И даме сердца около того.

ОПЯТЬ ОНА

И куда оно, чумное,
Мчится время от тебя?
В пятый класс освоен мною
Путь с начала сентября.

Всё бы как бы ничего бы –
Та же школа, те ж друзья.
Но пинок особой пробы
Отхватил в ту осень я.

Чтобы вдруг лихому парню
Очень сильно досадить,
Надо попросту за парту
С ним девчонку посадить.

Это что ж такое, братцы?!
Иль ничто мужская честь!?
Нет, такое святотатство
Не стерпеть, не перенесть.

И послышался с “камчатки”
Издевательский смешок.
– Во везуха! Ворох счастья! –      
На весь класс съязвил дружок.

Я, конечно, этой крале
Обозначил, что к чему.
Расфуфырилась, видали?
Что за птаха – не пойму.               

– Ты откель взялась, сморкуля? –   
И в ребро соседку  – толк!
А она в ответ сверкнула
Синим взором.
Я и смолк.

И с улыбочкой спросила:
– Как плотва? Клюёт, небось? –   
Препротивный, милый-милый
Обгорелый сморщив нос.

Ох, ты, маменька родная!
Чёрт-те что и Боже мой!
Что со мною, я не знаю.
Я не знаю, что со мной.

Взмок от пяток до макушки,
Оробел, недвижим стал.
Для чего-то все  веснушки
У неё пересчитал.

Почему, скажи на милость,
Стал я вдруг и глух, и нем?
Чую, вновь в меня вселилось
“Чтой-то как-то не совсем”.

И опять судьба-злодейка
Или фея-чародейка
Это самое “ОНО”
Запустила мне в окно.

Снова холода и зноя
Не могу сдержать напор.
На тетрадке вижу: “Зоя”,
Словно смертный приговор.

Пыла-жара не жалею:
– Чё пристала, как репей?!
Но одну мечту лелею:
Быть за партой рядом с ней.
               
В  ГОРОД
               
Не знаю,
На беду иль радость
Меня обрёк капризный рок.
Нежданно Зойка объявлялась
И упорхала, как вьюрок.

Велело девочке здоровье
Пожить в деревне целый год,
Благословлять дары коровьи,
Глотать и мёд, и кислород.

Пожить в деревне, на природе –
Душе и телу благодать!
Помашешь тяпкой в огороде,
А можешь ягоды собрать.

Захочешь – можно вырвать репку,
Лучок пахучий пощипать.
Она у бабки  так окрепла,
Что стало Зойку не узнать.

И подросла, и сильной стала,
Приобрела и прыть, и стать.
Но время мчалось и скакало –
И унесло её опять.

А унесло в тот самый город,
Что станет мне и мил, и дорог,
Где неизменному “ОНО”
Ко мне вернуться суждено.

Прошло пять лет –
                и вот я  здесь,
На грани юности и детства,
На грани блага и злодейства,
На грани яви и чудес.
            
ВЗГЛЯД

Я ожидать чудес не мог,
И все ж случилось чудо.
В свой класс переступив порог,
Услышал тонкий голосок:
– Никак рыбак! Откуда?

Меня как молния ожгла.
Да не ожечь и не могла:             
Я слышал голос бойкий
Почти забытой Зойки.

Я повернулся и застыл.
Она ли это, Боже!
Глазам поверить нету сил,
И вновь мороз по коже.

Я слышу сердца своего
Лихие перебои.
Я вижу сини торжество,
Веснушки – больше ничего
От той, от прежней Зои.

И лучезарна, и стройна,
В мою судьбу вошла она,
Вошла легко и сразу
По колдовскому сглазу.

Вселилось, как тогда, давно,
Под перестук сердечный
В меня то самое “ОНО”,
Теперь уже навечно.

А встреча – разве не мотив
Обнять меня по-свойски?
Я вздрогнул, взгляд перехватив,
Недобрый, очень жёсткий.         

ОСЕННИЙ СОЛОВЕЙ

Удивительное дело!
Мне и в радость, и невмочь
То, что мучиться велело,
Что горело и болело
     И день, и ночь.

Наше первое свиданье –
Как в тумане, как во сне.
Ожиданье и гулянье,
Провожанье и молчанье
     Наедине.               

Этот вечер и сегодня
Вижу я, и помню я:
Пруд, расшатанные сходни,
И луну, влюблённых сводню,
     И соловья.

Нет, конечно, мне известно:
Осень – что за соловей!
Только сердцу было тесно,
И оно творило песни
     В груди моей.

Много строк,
Влюблённый олух,
Наплодил я той порой,
Строк и квёлых, и весёлых,
И летящих, словно пчёлы,
     За роем рой.

Если честно, детский лепет –
И корявы, и мелки.
Но зато сердечный трепет
Бился в них, как бьётся стрепет,
     Попав в силки.
               
К БАРЬЕРУ

Тогда, в мои семнадцать лет,
Всё выглядело просто:
Один вопрос – один ответ.
Да или нет?
Да или нет?
И если нет – померкнет свет,
А если да – жить до ста.

Я не в словах искал ответ,
А у неё во взоре.
Она глядит?
То да, то нет.
И если да – от бед лишь след,
А если нет – букет из бед
В немыслимом наборе.          

Как я метался, как страдал,
Молил: ну, погляди же!
Крутились мысли, как радар:
Где тот квартал и тот портал?
Всё, что имею, я б отдал,
Чтоб стать к ней чуть поближе.

Я и минуту без неё
Потерянной считаю.
В том оправдание своё
Нашло моё житьё-бытьё.
Но злого взгляда остриё
Всё чаще замечаю.

Не раз, не два из-за угла
Летел мне камень в спину.
По вечерам скрывала мгла
Ревнивца подлые дела,
Но разрешить не помогла
Конфликтную причину.

Казалось, рой гудящих пчёл
Для Зойки – как награда.
Но как-то раз я в класс вошёл
И разом замер, словно столб,
Поскольку на доске прочёл
Куплет своей баллады.

Неужто Зойка предала
И все мои рулады
Листок к листочку собрала,
На осмеянье –
Ну, дела! –
Мерзавцу Джеку отдала,
Владельцу злого взгляда?

Тень на плетень наводишь зря!
Какой ты Джек! Ты Яшка.            
Что ожидать от упыря!
Он, злою завистью горя,
Стишок тот выкрал втихаря,
Навозный жук, букашка!

О нём по школе слава шла:
Фотограф и художник.
И Зойка мастером звала.
А я бы этого козла…
Конечно, это я со зла,
От ревности, похоже.

Я вслух сказал:
– Не трусь, плейбой!
Не прячь своей личины.
И выходи на честный бой,
Да не оравой,  не гурьбой.
Глядь, разберёмся меж собой –
Мы как никак мужчины.

Он не признался и не встал.
Подумалось тогда мне:
Сломаю я твой пьедестал,
Чтоб ты самим собою стал
И никому бы  не метал
Трусливо в спину камни.

Я всё проделал напоказ,
Без судей и без ринга:
Пусть видит  весь десятый класс,
Как  схлопотал он между глаз,
Чтоб отвертеться в этот раз
Не смог от поединка.

ОТЛУЧЕНИЕ

Полудождик, полуснег
Подарило небо ли?
Струсил Яшка,
                злобный Джек –
Поединка не было.

Предстоит листву мести
Холоду ли, ветру ли.
Честь у трусов не в чести,
Лучше просто донести
Обо всём директору.

Ждём морозец и пургу,
Наготове топливо.
У директора в мозгу
Плоскостопие.

Ветер с севера подул.
Школярам не зябко ли?
Драка в школе?
Караул! –
И в приказ каракули.

На сегодня минус пять
Обещали с вечера.
Хулигана –
              в шею гнать!
Тут и думать нечего.

Уж зима свою печать
Положила знаково.
Зойку стали замечать
С этим Джеком-Яковом.

А морозец нынче крут,
В инее все ветушки.
Коль не нужен – мой маршрут
На деревню к дедушке.

Я со школой разлучён
И с неверной Зойкою.
Но научит, что почем,
Жизнь бичом и калачом,
Зноем и позёмкою.

Отыскал свою пилу,
Верную, примерную.
В лесорубы поступлю
И пойду в вечернюю.

За окном мороз трещал.
Натопили горенку.
Дед вещал,
                как обещал,
Притчу горькую.

ДЕДОВ  СКАЗ

– Было, нет ли – неведомо, –
Гутарил мой дед. –
А тебе поведаю
Впрок, как завет.

Может, в нашем селе,
Может, в замежье
Парень выбрал себе
Бабу замужню.

Ейный мужик
На чужой стороне.
Ему ль тужить
О былой жене!

Вроде она и мужняя,
А вроде и вдовая.
А любовь разбужена,
Не сладишь с любовию.

Речка мнёт камыши,
Моет камушки.
Всё про всех в той глуши
Знают бабушки.

“Вестимы думушки:
Выйтить замуж бы”,  –
Моют кости  кумушки,
Как речка  камушки.

Враз молва полетела,
Дошла до отца.
“Покажь, знамо дело,
Допрежь венца”.

Вот и невеста!
Как есть – весна!
Она и небесна,
Она и земна.

Любуйся, улица, –
Икона лицо!
А невеста споткнулася
О крыльцо.

Ахнуло обчество,
Вздрогнул люд.
Слова отчего
Про примету ждут.

Сноха не сноха,
Пока невеста,
Собой неплоха,
А сникла не весть как.

Отец будто спичка:
“Сынок, постой!
Вышла спотычка
У нас с тобой.

Не быть тебе в паре
Коренником.
Нет ей, паря,
Дороги в наш дом”.

Сын ошарашенный
Онемел, смолк.
Слову страшному
Перечить не смог.

Народ у крыльца
Гудит, как улей:
“Сынка об отца
Споткнули”.

А бабки в валенках
Бубнят на завалинках,
Им чужая беда –
Что пола вода:

“Вечно вещими
Снам не быть.
Вечно женщину
Не любить!”

Но не слышит он
Тот бабий трезвон.
Слышит словно сквозь сон
Свой стон.

С тех пор ни утра, ни вечера,
Ни ночи ему, ни дня.
Жизнь изверчена, изувечена
От покрышки до дна.

Раннюю старость
Обрёл молодец,
Бобылём остался.
Тут и сказу конец.

В этом сказе, милок,
Простая мысль:
Твой путь далёк,
Гляди, не споткнись!

Коль надоть – слухай,
Что бают кругом.
Но ладь житуху
Своим умом.

Гроза придёт и уйдёт,
Опять тишина.
Любовь уйдёт – не придёт,
Одна она.

ОПЯТЬ “ОНО”

Прошла зима. И по весне
Меня измучила тревога:
А может, по своей вине
Я потерял её, ей-богу?

На ум и раз, и два, и пять
Приходит самое простое:
Наверно, стоило узнать,
Что было на сердце у Зои.

И после трудового дня
Не спится, мучают вопросы.
Как потревоженные осы,
Они преследуют меня.

Полдюжины ночей подряд
Я видел сон один и тот же.
То бабки  въедливо твердят:
“Любови нет и быть не может!”

То мой дедуля, строг и прям,
Их принародно обличает,
Кричит бабулям:
– Стыд и срам! –
И сплетницами величает.

Те, словно паутину вьют,
Талдычат истину свою:
        – Вечно вещими
        Снам не быть!
        Вечно женщину
        Не любить!

В ответ другая сторона:
– Любовь одна, любовь одна!
И, как из пушки, бьёт и бьёт:
         – Уйдёт – не придёт,
         Уйдёт – не придёт!

А я не ведаю, 
                как мне быть.
Хочу не любить –
                не могу забыть.
И снова оттуда, 
                из рваного сна:
– Обманет, обманет,
                обманет она!
Но мой дедуля 
                у них на пути:
– Любовь одна.
                Не дай уйти!

Что сон!
Воскресным майским днём
Мир опрокинулся вверх дном.
Всё  то молчало, то звучало,
Святую радость излучало,

Хвалило блёсткою любой
Мою воскресшую любовь.
И солнце с пламенного неба
Свисало караваем хлеба.

Я завопил:
– Одна! Одна! –
С тревожным сновиденьем споря.
Она пришла!
Пришла она,
Моя единственная Зоя!

– “ОНО” опять ко мне пришло! –
Я закричал на всё село.
Село перепугалось малость,
А Зоя весело смеялась.

– Как ты нашла меня, скажи!
– Нашла. Подумаешь, край света!
– А Яшка?
– Сказки, миражи.
Его и не было, и нету!      

– Хочу спросить тебя давно:
Окончишь школу – и куда ты?
– Я в медицинский. Решено.
А ты куда? –
– А я в солдаты.             

Великий день!
Счастливей дня
Ни до, ни после не бывало.
Она осталась у меня,
У нас с дедулей ночевала.

ДЖУЛЬЕТТА И РОМЕО

Что за прелесть это лето!
Что за чудо эта жизнь!
Наша песенка пропета –
Женись!

Мы повязаны до гроба.
Друг без друга – не житьё!
Будем строить вместе, оба
Благоденствие своё.

Но пора!
Моя Джульетта
Ускакала в институт.
А Ромео?
Месяц где-то
Проведёт бедняга тут.

Сдал экзамен за десятый.
И пока, – туда-сюда, –
Жду, пойду иль нет в солдаты.
Если да –
Когда? куда?

Как там Зоя?
Что там Зоя?
Маюсь – места не найти…

Только жизнь иного кроя
Ожидала впереди.

ПЕРЕПИСКА

Зоя – в вузе.
Я – служивый.
Почта связывает нас,
Будто мы болтаем вживе,
Разговариваем всласть.

Я пишу:
– Привет, роднуша!
А она в ответ:
– Привет!
– Понимаешь, очень нужен
Моему дружку совет.

–У меня их – 
                сколько хочешь,
По умеренной цене.
За кого, скажи, хлопочешь?
Любопытно дюже мне.–

– Есть тут парень орлоглазый…
– Орлоглазый? Ну и ну!
– Видно, сдвинулся по фазе:
Ищет тёщу и жену.

– Тёщу – ладно. Если надо,
Тут и стопка, и блины.
А жена? Какого ляда
Он дождётся от жены?      

– Да ты чё! Ему же снится
Дом уютный и покой.
Даже я готов жениться
В ситуации такой.
Ведь жене хранить границы
Дорого очага,
Подметать, стирать, браниться.
Тёща в доме – на фига?   

– Ты бы так и молвил сразу!
И тебе, и лупоглазу…
– Орлоглазу!
– Орлоглазу.
(Тьфу ты, не запомнишь сразу!)
…Домработница нужна,
А не мужняя жена.

– Ну, ваще! Совсем запала!
Парень – во! Сказать не грех.
– Быть хорошим – нынче мало.
Надо, чтобы лучше всех!

– Так и есть! Он умный, смелый.
А комплекция! А стать!
И уже полдела сделал:
Он согласен мужем стать.    

– Ох, уж эти мне мужчины!
Нет, так дело не пойдёт!
И вторую половину
Не мешает взять в расчёт.

– Что нам кручи! Что нам тучи!
Откровенно говоря,
Парень – жгучий и кипучий,
И везучий, и могучий.
Он и вправду самый лучший.
Потому что это я!

А теперь пора решить,
Как с другим “полделом” быть.
Я прошу зазнайку Зою
Срочно стать моей женою.  –

МОЛЧАНИЕ

Два моих солдатских года…
Что особенного в них?
В них особенного рода
Испытанье для двоих.

Ведь разлука –
Это мука.
Надо верить, надо ждать.
Но любовь такая штука –
То беда, то благодать,

То обида, то отрада,
То надежда, то нужда,
То святое слово правды,
То коварство и вражда.

Зоя, Зоя!
Что с тобою?
Осень – прочь, уже зима…
Видно, жизнь иного кроя
Началась с того письма.

Ни ответа, ни привета,
Ни шутейно, ни всерьёз.
Заблудились письма где-то?
Или поезд не довёз?

Зойка, слышишь?
Зойка, слушай!
Запечатав тот конверт,
Я и нас, и наши души
Испытанию подверг.

Зойка, Зойка!
Ну, хоть слово!
Не молчи, Христом молю!
Боль признания любого
Я снесу, перетерплю.

Откажи иль дай согласье,
Однозначно мне отмерь –
То ли счастье,
То ль несчастье,
То ли жизнь,
А то ли смерть.

Почему ты вдруг умолкла?
Как мне вырваться к тебе?
Что случилось?
Где ты, Зойка?
Сердцем чую: ты в беде.

ДОМА

Жизнь солдатская течёт,
Как моя родная речка.
Год второй ведёт отсчёт,
А от Зойки ни словечка.

Как в пустыне без воды,
В этом тягостном  молчаньи.
Ожидание беды
Вместо свадьбы и венчанья.

Я весной домой попал
На короткую побывку.
Понемногу раскопал
Правды горестной обрывки.

Что к чему и что почём –
От меня скрывали стойко.
Мамка мялась, а потом
Резанула прямиком:
– Замуж выскочила Зойка!

Но сказал отец тотчас
Справедливей, хоть и строже:
– Вышла, молвится у нас,   
А не выскочила всё же.

Мне:
– Наотмашь не руби!
Тут  не лес, похлеще дебри.
Знай: у девичьей любви
Неустойчивые нервы.

Этой вести между тем
Доверять мне не хотелось.
“Что-то как-то не совсем” –
В голове моей вертелось.

Кто повенчанный злодей,
Что украл мою невесту?
Кто разбойник неизвестный? –
Я гадал и ночь, и день.

Как всегда красна весна!
Только лето мне нужнее.
Сдаст экзамены она,
Прилетит –
И правда с нею.

Нет, не верю, что предать
Просто так могла Джульетта.
Но нельзя Ромео ждать
До каникульного лета.

Возвращаясь в часть к себе,
Сутки, а глядишь – и двое
Я решил побыть в Москве
И найти молчунью Зою.

АРГУМЕНТ

Вот “общага”.
Здесь живут
Вместе Светка, Зойка, Галка.
Светка тут, и Галка тут.
Зойки нет, она в читалке.

Я вошёл в читальный зал.
Заведённый не на шутку,
Прокричал, а не сказал:
– Зойка, выйди на минутку!

Что тут было!
Шум и гам,
Суматоха, тарарам!
Но спокоен бравый воин.
Лишь увидев носик Зоин,
Растерялся я и сам.

Словно старое кино,
Замелькало всё былое.
И опять пришло “ОНО”!
И, как прежде, как давно,
Нас на свете было двое.

Мы в “общаге”.
Зойкин взор
Холоднее серой стали.
А какой нелепый вздор
Губы Зойки исторгали!

– Как ты мог забыть зарок!
У меня мутится разум! –
И упорно, раз за разом,
Повторяет:
– Как ты мог!

– Незаслуженный упрёк!
Я не знаю, что случилось.
Растолкуй мне, сделай милость,
Чем нарушил я зарок.       

Не слова – девятый вал!
Через край! Хватила лишку!
– Что ж на свадьбу, рыбачишка,
Приглашенье не прислал?   

– Обязательно пришлю,
Как надумаю жениться.
Мне б согласия добиться
Той, которую люблю.
Я пока что холостой.
Эти ребусы отбросим!
Ты придёшь в мой дом не гостем,
А законною женой.

– С “той”? А с этой разве нет? –
Резво, резко Зойка встала
И из тумбочки достала
Аргумент.

Очень веский аргумент –
Фотографии большие.
И они меня в момент
Чуть рассудка не лишили.

Я гляжу на фотки те.
А на них я сам, нарядный.
Что за чёрт! Со мною рядом
Неизвестная в фате.

Зойкин вид меня потряс:
Над её волшебным носом
Боль с укором и вопросом
В половодье синих глаз.

И досадно мне чуть-чуть,
Что её заставил кто-то
Верить в клееное фото
И плести такую муть!

Ну, делишки! Ну, дела!
Сфабрикованные фото –
Это Яшкина работа.
И сама понять могла.

– Он придумал эту чушь
И по полной мне ответит.
И не жить ему на свете,
Хоть он твой любимый муж.
Он во мне найдёт судью.
Говоришь, он тоже служит?
Ну, тем лучше! Или хуже?
Всё равно! Найду – убью.

Что-то ёкало в груди,
И стонало, и страдало.
Зойка в голос зарыдала
И промолвила:
– Уйди!

Что ж, я еду на вокзал.
Мысль меня всё время гложет:
Всё узнал. Но, может, всё же
Что-то так и не узнал?

Впрочем, пусть решит она.
Лезть в чужую жизнь не буду.
Да, в чужую!
Ведь покуда
Зойка – Яшкина жена.

Сплю-не-сплю на верхней полке,
Бают бабки-балаболки:
– Ты не Гамлет: быть – не быть.
Вечно Зойку не любить!

Но до самого рассвета
Не сдавался голос деда,
Шелестел, как летний дождь:
– Потеряешь – не найдёшь!

Помню горькое “Уйди!”
Помню, как рыдала Зоя…

Только жизнь иного кроя
Ожидала впереди.

ИНОЙ КРОЙ

Жизнь совсем иного кроя –
Вот она, пришла она!
Я не знаю, что виною:
То ли воинство чужое,
То ли Ельцин с перепою,
То ли что-нибудь другое, –
Но пришла она,
Война.

У меня такое кредо –
Никого я не виню.
Если надо, то поеду
Добывать стране победу
В эту самую Чечню.

Отслужил я, сколько надо,
И вернулся, отслужив.
Вот они, мои награды,
Ну, а главная – что жив.

Много крови,
Страху много.
До сих пор душа болит.
Только память-недотрога
Обо всём забыть велит.

Вспоминать,
Скажу вам честно,
Не люблю я про войну.
Но поведать всё ж уместно
Здесь оказию одну.

Так случилось, что в засаду
Сводный вляпался отряд.
Нас – в “вертушку”:
Срочно надо
Выручать своих ребят.

От полянки, где мы сели, –
То рывком, а то ползком.
Но успели, подоспели,
Дали жару.
А потом…

Уж кому какое счастье!
До “вертушки” – на горбу,
Чтоб затем – кого в санчасти,
А кого домой в гробу.

Мне достался с лёгкой раной,
Но стонавший слишком рьяно.
Говорю ему:
– Не вой!
Будь доволен, что живой.

Видишь, вон братишка –
                тяжкий,
Стиснул зубы – и ни-ни. –
Я сую парняге фляжку:
       – Что ты хнычешь! На, глотни!

У него осколок в ляжке.
Больно всё же. Но глоток
Славный сделал он из фляжки.
Я гляжу – да это ж Яшка!
Вот где встретились, браток!

Не узнал или играет,
Будто он меня не знает.
А потом признался всё ж:
– Понесёшь или добьёшь?

– У меня не та натура.
В смысле – раненых не бью.
Нет нужды в дырявой шкуре
Ни в аду и ни в раю.
Ты пока, милок, лечись!
Вот когда здоровым станешь
И станцуешь первый танец, –
Вот тогда тебя, поганец,
Я найду. Тогда держись!

СЕДЬМОЕ НЕБО

Итак, мой путь лежал домой.
Москвы не миновать.
Не миновать и встречи с той,
Кого бедою звать.

Узнает, нет ли – вот вопрос.
Я стал слегка седой
И для солидности оброс
Нехилой бородой.

Но борода и седина –
Безделица, пустяк.
Покрыла душу патина,
Как бронзовый пятак.

Бесследно не пройдёт она,
Чеченская война.
Всем тяжело на той войне –
Солдату и стране.

Как на седьмое небо, взмыл
Я на седьмой этаж,
Всё к той же комнате, где жил
Всё тот же “экипаж”.

У Зои прежнее лицо,
Без всяких перемен.
Исчезло с пальчика кольцо –
Я углядел в момент.

Подружек Зоиных и след
Немедленно простыл.
И никого на свете нет –
Кто мил и кто постыл.

Вдруг кто там вздумал у меня
Под ложечкой скрести?
И чей-то голос стал, звеня,
Просить меня:
– Прости!

И кто-то шепчет:
– Боже мой!
Да ты уже седой!
Как щётка, у тебя жестка
Небритая щека.

И принялась меня она
За бороду трясти.
И лишь одна мольба слышна:
– Прости!

– Ах, Зойка, Зойка! Что же мы
Бедуем, ты да я?
Я не ищу иной жены.
Возьми меня в мужья!

– Возьму, вот только доучусь.
Осталось-то чуть-чуть.
И нас не разделить войной
И не разлить водой.

Вновь обещанья.
Вновь зарок…
Но неуёмный рок
Непредусмотренный урок
Нам с Зойкой приберёг.

ЗОИ НЕТ

– Понаслышке да по книжке
Что узнаешь про войну?
Нет, не серенькою мышкой,
А спецом  в неё войду.

Так и слышу голос Зои,
Слышу веские слова:
– Врач – занятие такое,
Чтобы век не знать покоя,
Если надо, то и два.   

Говорят: хирургов много.
А по-моему, враньё!
Настоящий врач – от Бога.
Отбирает небо строго,
Вот и выбрало её.

Да уж, Зойку не удержишь,
Что решила – быть тому.
– Нужен стержень, прочный стержень
На работе и в дому.    

– Не в дому, а в доме, Зоя!
– Я кончала не филфак.
Дома нет у нас с тобою,
В шалаше сойдёт и так.

Про филфак – в мой адрес, точно.
Я ж заочник с неких пор.
Да к тому же после срочной
На перо сменил топор.

– В чём ты счастье отыскал бы,
Слово ёмкое скажи.
– Ну, кто режет – в руки скальпель…
– А кто пишет – падежи?

Балагурит, не журится,
Детской святости полна.
Я-то знаю, чем грозится
Эта странная война.

Говорю ей:
– Я всё чаще.
Буду думать о тебе.
Будет Зоя – будет счастье
И в палатке медсанчасти,
И в хоромах, и в избе. 

– Наша доля – это долька,
Не разлука, ерунда!
…Нам казалось – не надолго.
Оказалось – навсегда.

Время месяцы листало.
Где оно, моё “ОНО”?
Писем было очень мало,
А потом совсем не стало.
А потом пришло одно…

Словно хлёсткими бичами
Я нещадно измочален.
Словно меркнет белый свет.
Сердце сжалось, в мозг стучало
Без конца и без начала:
Зои нет!

Божья воля?
Своеволье?
Не даёт письмо ответ.
А в висках всё с той же болью:
Зои нет!

Зои нет –
И сиротливо,
До скончанья дней моих,
Прежде светлый и счастливый,
Будет горько плакать стих.

ПЛАЧ

Всё,
Приговор судья прочёл,
И надо голову на плаху…
И день прошёл,
И год прошёл,
И жизнь прошла –
О том и плачу.

И без надрыва, и без слёз,
Одной душевной болью плачу.
Я вёз свой воз.
А что привёз?
Зачем хлестал судьбу, как клячу?

Ценил посул, терпел обман
И ждал, и ждал, сомненья пряча.
Промашки складывал в карман
И становился всё богаче.

Приняв тропинку за большак,
Я шёл вслепую, наудачу.
Как миску постного борща,
Теперь у жизни смысла клянчу.

Своей несбывшейся мечте
Плачу немыслимую плату:
За ту тропу,
За годы те
Плачу собою,
Кровью плачу.

ЖИВА!

В путь-дорогу непоседу
Так и кличут поезда.
Помню: взял билет – и еду,
А куда – невесть куда.

И нежданно –
                так уж вышло –
Пересадка у меня.
И застрял по воле вышней
В неком граде на полдня.

Хочешь – спи,
Не хочешь – кисни.
Но реклама тут как тут:
Мастера резца и кисти
На свидание зовут.

И сказав “Пока!” вокзалу,
Посетил собранье муз.
Я хожу из залы в залу,
И скучаю, и томлюсь.

Предлагают для осмотра
Масло, темпера, гуашь
То селёдку с натюрморта,
То бульдожью злую морду,
То затейливый пейзаж.

Вот буксир речного порта,
Женский благостный портрет,
Мастер сцены,
Мастер спорта, –
Ну, всего-всего до чёрта!
Одного –
           искусства –
                нет.

Может, это порожденье
Дум моих и настроенья,
Но пока, пока, пока
Безоглядная тоска.

Вдруг,
Как выстрел одиночный,
Пробудившийся вулкан
Или солнце тёмной ночью,
Грозовой нежданный шквал, –

И не охнуть, и не ойкнуть,
Онемев на целый миг – …
Из угла со скромной стойки
На меня взглянула Зойка,
Ненаглядный Зойкин лик.

Миг, как вечность, скоротечен.
– Зойка! – пулей в потолок.
Кроме этой пылкой речи,
Что ещё сказать я мог!

Набежал народ в тревоге:
– Что случилось?
– Что за крик?
Мне заплёл язык и ноги
Зойкин гипсовый двойник.

Не ошибка ли, о Боже?
Нет, сомнения отринь:
Нос облупленный всё тот же,
И в глазах всё та же синь.

Бредишь, милый!
                Как же можно
Видеть в гипсе наяву
Нос с облупленною кожей
И глазную синеву?

Верить, нет ли – как хотите,
Но черты, родные мне,
Я не спутаю в граните,
Я узнаю в чугуне.

Зойка, Зойка!..
Перемены
Вижу в облике твоём:
Щёк назойливые тени,
Губ печальный окоём.

В волосах –
               лихие годы,
А в глазах –
               лихие дни.
Лейтенантские погоны –
Не к лицу тебе они.

Ни к чему тебе, подружка,
Этот гипсовый почёт.
Приноси свои веснушки,
Проведём переучёт.

Подари свою походку,
В душу бьющий синий свет!
Вновь небритым подбородком
Я почищу твой жакет.

Зойка!
Я твою кончину
Пережил едва-едва.
Еле выплыл.
Думал сгину.
А выходит, ты жива!

И велит судьбе-злодейке
Или фее-чародейке
То заветное “ОНО”
Заглянуть в моё окно.

КАК ЭТО БЫЛО

– Ты? – я крайне удивлён.
В галерее этой славной
За директорским столом
Восседал, бесспорно, он,
Яшка-Джек, мой недруг давний.

Он вальяжен, рыхл и пухл,
Оттого похож на клушу.
Молвит вслух его испуг:
– По мою явился душу?

– Нет, не думал, – видит Бог, –
Что тебя тут обнаружу.
А не то я эту душу
С треском вывернуть наружу
Уж давно легко бы мог.
До тебя мне дела нет,
Обойдусь без мордобоя.
Там внизу её  портрет.
Что, она опять с тобою?

Он мотает головой:
– Не ревнуй! Минуло время.
У меня седое темя,
Да и ты не молодой.

– Что ты мелешь? Зойка где?
Я же чую,
Я же знаю:
Здесь она, она живая!
Говори, как на суде!      

– Не бесись! Её слепил
Не заслуженный маэстро,
А солдатик неизвестный,
Мальчик, что её любил.
Это давние дела.
Расскажу, коль помолчишь ты.
Знай, она того мальчишку
По кусочкам собрала.   

Яшке я не враг сейчас.
Что-то с ним роднило нас,
Что-то сеяло тревогу.
Он собрался понемногу
И такой повёл рассказ.

– Был молоденький солдат
В медсанбате санитаром.
Ну, и кто тут виноват,
Что влюбился в Зою парень?
То рисует лист к листу,
То изводит гипс на лепку.
В общем, видно за версту,
Что “запал” парнишка крепко.
Хоть она была строга,
Но заметила, конечно,
Как страдает он, сердечный,
И мальчонку берегла.
Берегла, но на войне
От войны укрыться сложно.
Сам подумай: разве можно
От огня укрыть в огне?
Скольким жизнь она спасла!
Счёту нету.
Счёту нету…

Яшка встал из-за стола
Походил по кабинету.
– В ситуации простой
Наш пацан  задел растяжку.
И не просто ранен тяжко,
А почти что никакой.
Ночь трудяга не спала.
Я не знаю, что за сила
Это чудо сотворила,
Но она его спасла.
Не забудь, он  полевой,
Этот госпиталь в палатках.
И работать в нём не сладко,
И опасно: рядом бой.
Утром вышла – нету сил,
Пробежаться бы подальше.
Тут её и дожидался
Гнусный снайперский посыл.

Задержавшись у окна,
Яшка вымолвил чуть слышно:
– Здесь она, со мной она.
Всё ж она моя жена,
Хоть семьи у нас не вышло.

Что он видел там, в окне?
Да и видел ли – не ясно.
Но от слов его во мне
Чувство гневное погасло.

СТО ЛЕТ БЕЗ ТЕБЯ

Не год,
         не месяц,
                не сутки,
А вечность терзаюсь я.
Судим я – и неподсуден,
И каторжник – и судья.

Сейчас, на исходе жизненном,
Когда ничего впереди,
Усвоил, что ложно, что истинно,
И молча зову:
– Приди!

Хотя бы кометою скупенькой
Сверни на орбиту мою!
Луной по небесному куполу
Я благовест отобью.

Приди подаянием нищему,
Иль каменным гостем приди!
Всё выведай,
                выслушай,
                высчитай –
Потом непредвзято суди!

Я эту подачку выстрадал
И сердцем, и головой.
Приди отложенным выстрелом
Дуэли моей роковой!

Ведь это костёр инквизиции –
Ты там, а я здесь сто лет.
Я жду не дождусь визита,
Откуда прихода нет.

Судьбою Всевышним данною,
Твой разум  покой обрёл.
А я за двоих
                к страданию
Пожизненно приговорён.



             
               
                ИЗЛУЧИНА
               
                Не годы старят, а горе.
                Народная мудрость.

                Мы часто помним юности уроки,
                Забыв, что волновало нас вчера.
                Борис Некрасов.

                А сердце нежданно заёкает,
                Хватаю перо сгоряча –
                И черпаю детство далёкое,
                Как воду живого ключа.

                Былое – да ну его к лешему! –
                Опять мою память в распыл.
                И помнить, казалось бы, не к чему,
                Да, видно, забыть позабыл.

ЗАПЕВ

Когда это было?
И было ли?
Сказать напрямик не могу.
То вьюжное время, то пыльное
Роняло на прошлое мглу.

А в памяти столько накручено!
И снова меня повело
На ту роковую излучину
И в горькое наше село.

И снова со мной
Не безгрешная
Досужая бабья молва
И в детском сознаньи осевшие
Не детского смысла слова.

Частушкою,
                притчею,
                сплетнею
Сложились и переплелись
И были, покрытые плесенью,
И вздорная новь небылиц.

А может быть, вовсе  не врали мне,
Что сказы не сложены тут,
Что злыми ночами  февральскими
Их трубы печные поют.

Надречные вётлы и ясени
Нашепчут –
Лишь слушать умей! –
Сказанья, былины, побасенки,
Не слышанные у людей.

Речная волна говорливая
Свой наигрыш смело вплетёт.
И туча, могучая, ливная,
Над омутом в голос всплакнёт.

По всей православной окрестности
Попевки с утра до утра.
Такую сыгровку – оркестру бы,
Капелле – басы, тенора!

Волшебною тайной, причудами
Наполнены те голоса…
А может, всё это придумала
Шальная моя голова?

Нет, выложу правду,
                а прочее
Теперь ни к чему ворошить.
У правды надёжная вотчина,
Не надо гадать-ворожить!

Вот вымолвил «правда» –
                и сразу же
Споткнулся о хитрый вопрос:
А что оно – правда?
Вот радуга.
Кто скажет – вода, а кто – мост.

Что детище  разума здравого,
А что от игры и мечты;
Что истина,
Что от лукавого –
Ошибки не сделаешь ты?

Не спутаешь будни и праздники,
Подвижки вперёд и назад.
Однако
           что ложно, что правильно –
Рискнёшь однозначно сказать?

И всё же,
Есть  хата заречная –
На ножках на курьих, точь-в-точь, –
И омут, загадка извечная,
Что стонет в осеннюю ночь.

Есть тропка, что к этому омуту
От хаты заречной ведёт.
Тропа остаётся натоптанной,
Хоть в хате никто не живёт.

А главное,
               главное,
                главное –
В судьбою назначенный срок
В селе,
         этой былью ославленном,
Объявится  сын, Игорёк.

Живёт дорогая кровинушка
В столичном большом терему.
Открыть  свою душу повинную
Мамаша  решилась ему.

Отбила короткую «молнию»:
Мол, срок подошёл помирать,
Покинь ненадолго престольную,
Уважь свою грешницу-мать.

ВЕЧЁРКА

Как всегда, по вечерам,
С мартовской проталинки
До зимы и шум, и гам
У завалинки.

У парней и у девчат
Голоса срываются.
А гармошка, звонкий лад,
Заливается.

Перепляс не перепляс,
Перетопы резвые,
И частушки в самый раз,
Да с наездами!

          А кому какое дело,
          Как мне милого встречать.
          Я встречаю, не скучаю,
          И ему не дам скучать.   

          А я топну ногой.
          Да притопну другой!
          Оглянуться не успеешь –
          Был твой, будет мой.

          Посередь ночи
          Догорели две свечи.
          Кто мово милого хочет –
          Подходи и получи.
       
Парень –
Чуб на козырёк,
Сапоги скрипучие.
Всё, хоть  вдоль, хоть поперёк,
Наилучшее.

А глаза-то у Петра
Синие-присиние –
Родовая черта
Негасимая.

Как зальётся вечерком
Птицей голосистою,
Так девчата за Петром
Вереницею.

А Варвара егоза
Пуще прочих пялится.
Но Петру её глаза
Не нравятся.

Ну, а с кем же паренёк
Ласковый, приветливый?
С той, которая при нём
Так и светится.

Из зареченских она,
Где слободка строится,
И красива, и умна,
Да и скромница.

Тёмных кос тяжёлый жгут,
Доброта манящая…
Маней все её зовут,
Он – Маняшею.

Но поют ему гурьбой
Озорницы здешние.
За душой у любой
Песенки потешные.

          Ой ты, Петя-Петушок,
          Ненаглядный дролечка,
          Потанцуй хоть разок
          Ты со мною полечку.

          И моя душа болит,
          В пляску тоже хочется.
          Да маманя не велит:
          Лапоточки стопчутся.

Ну, про лапти – это так,
Для словца частушкина.
Он от Мани ни на шаг,
Как присушеный.

Он при ней, она при нём,
А другим заказано.
На вечёрке –¬ как ремнём
Перевязаны.

Ну, видать, у них всерьёз
Дело к свадьбе клонится.
…А запас горючих слёз
Где-то полнится.

Говорят, потехе час,
Кончилось гуляние.
И нисколько не горчат
Расставания.

Небо щедро звёзды льёт
Ночью скоротечною.
У Маняши жильё
Там, за речкою.

И идут они вдвоём,
Тихие, безмолвные…
Но швырнули им вдогон
Злую молнию:

          Захлопнись, дверь!
          Затворись, окно!
          На твои на босы ноги
          Не позарится никто.

Запылала Маня вдруг,
Как в костёр опущена.
Кто же это из подруг
Завидущая?

И ответила она
Скорою частушкою.
А подруга-сатана
Пусть послушает:      

          Говорят, я босонога.
          Ну и босоногая!
          Мне завидуют подруги
          Из богатых многие.

К звёздам чалится луна,
Словно лодки к колышкам.
Ночь светла, но мутна
Доля-долюшка.

Боль и гордость впереплёт
Вылетели сами.
Пётр подумал: изойдёт
Жгучими слезами.

Или вскинется навзрыд,
Завопит, заголосит,
Или пискнет мышкой
У него под мышкой.

Но не это и не то
Выказала Маня.
И характер, и нутро –
У неё что камень.

И слезинка, и словцо –
Не её отметины.
Только спрятала лицо
На груди на Петиной.

Тяжело вздыхает ночь
От обиды Маниной
И не знает, чем помочь
Иволге подраненой.

До воды, на тихий плёс
Птаху милую
На руках Петро отнёс
В лодку хилую.

И отнёс, и перевёз
В дёрганом тумане.
И ни крика, и ни слёз
Не было у Мани.

Волны в речке легки,
Дружные, беспечные.
Попрощались голубки.
…Не навечно ли?

БОСОНОГАЯ

– Намедни видел: ты до Мани
До Босоногой клинья бьёшь.
Забудь! У Мани на аркане,
Как говорят, в кармане вошь.

Об ней и думать не дозволю.
Какая, к лешему, жена!
И мне, и нашему подворью
Сноха богатая нужна.

Я приглядел тебе Варвару.
И не крути башкой своей!
Что из того, что не по нраву,
Зато приданое при ней.

Петру отцовское решенье –
Как по затылку булавой.
– Да я скорее в петлю  шею
Иль разом в омут головой.

Отец ему отмерил строго:
– Ну, в омут, может, не с руки.
Но, если что, тебе дорога –
К отцу Варвары в батраки.

И потемнело, сжалось небо,
Сильней захлюпала река.
Отяжелевшей веткой верба
Его похлопала слегка.

Мол, никуда не деться, паря;
Давай натягивай гужи.
Ведь без приданого Варвары
Отцу не вылезть из нужды.

А что в груди огонь, как в кузне,
Себе и думать запрети.
И хоть оно – невинный узник,
Держи сердечко взаперти!

Маняша, Маня–Босоножка
Беду почуяла нутром
И собралась глубокой ночью
Поговорить о том с Петром.

Но мать от этого поступка
Дочь прямиком остерегла:
– Да, у тебя на сердце стужа;
Да, у тебя на сердце мгла…

Но помни: ни с какого бока
За столько лет и я, и ты
Ничем не прогневили Бога
И перед совестью чисты.

Пусть мы бедней, а те богаче.
Богатство – полая вода.
Зато не видел в нашей хате
Никто чужого никогда.

Мы ль не встаём с восходом солнца,
Кому-нибудь не помогли?
Сказать язык не повернётся
Ни у кого и николи.

Мы Христа ради не просили,
Трудом и жили, и живём.
Ты работяща и красива;
Добавь и гордости, и силы, –
Просить не надо ни о чём.

Друг перед другом стали двое.
Но та, что старше, не учла,
Что дочь повадками и волей –
Чай, не чужая! – в мать пошла.

Мать режет круто,
Дочь покруче.
Одно твердит:
– Не уступлю!
                Никто с Петром нас не разлучит!
Ни в жисть его не разлюблю.

– Не быть тому!
– Не быть другому!
– Ты, девка, вовсе без стыда!
– Не срамоти! Уйду из дому!
– Куда?
– Бог ведает, куда…

Устала ссориться семейка.
И вот уже минула ночь.
Мать опустилась на скамейку.
В колени ей уткнулась дочь.

– Ох, греховодница, срамница!
Ни послушанья, ни ума!
Да и сердиться не годится.
Уж так и быть, решай сама.

Хвала Творцу, мамаши наши
Детей умеют понимать.
И всё ж почуяла Маняша:
Не всё, не всё сказала мать.

ЗАМУЖ

Варю даже не спросили,
По душе ли ей жених.
Всё отцы своею силой
Порешили вместо них.

Посудили, порядили:
Это вам, а это нам! –
Самогонки пригубили
И тогда уж – по рукам.

Не роптала ли Варвара?
А чего бы ей роптать?
Красотою не сверкала,
И не та у девки стать.

Но покладистого нрава,
И приветна, и добра.
Для чего, подумав здраво,
От добра искать добра?

У колодца наша краля
Говорила бабам так:
– Не сманула, не украла.
Значит, это Божий знак.

Но соседки несогласно
Закачали головой.
Мол, прекрасно-распрекрасно,
Только сердцем он не твой.

– Быть беде, – твердили бабы. –
Нет, не Божий это знак.
На шляху и то ухабы,
А семья – покруче тракт.

– Век бы, клуши, вас не слушать!
Был чужой, а будет мой.
Заживу я за Петрушей,
Как за каменной стеной.

Отыграли вскоре свадьбу.
И Варваре в должный срок
Тесновато стало платье,
Что ей справил муженёк.

Только видели в округе,
Только ведала родня:
Разлюбезные супруги
Ладно не жили и дня.

Только чуяла  деревня,
Сознавал беду народ:
Варькин суженый всё время
Глазом за реку ведёт.

Там в разливе вешней вишни
Тонет ветхая изба.
В ней живёт –
Его по жизни –
Босоногая судьба.

Маня стойко избегает,
Не желает  встреч с Петром.
Пусть «супруга дорогая»
Не тревожится о том.

Мир велик и всё же тесен,
А тем более село.
То ли ангелом небесным,
То ли бесом –
                неизвестно! –
Но однажды их свело.

И взыграло,
Сердце сжало,
Жаром взвихрилось опять
Пламя старого пожара –
Не сдержать и не унять!

Будто их толкнула разом
Встречно ярая волна.
Всё на свете –
                волю, разум –
Отняла у них она.

Не понять, какая сила
Их сомкнула – не разъять!
Словно вместе легче было
И тонуть, и выплывать.

Всё-то –
         взрыв сердечной боли,
Всё-то –
         радость до краёв!
Смело вырвалась на волю
Их затворница, любовь.

«МОЛНИЯ»

Итак,
Молодое да раннее
Светило живёт в  терему.
Поздравить с почётной наградою
Пришли сослуживцы к нему.

Предвидя открытия новые,
Пророчили смело друзья:
И «оскары» будут, и «нобели»,
Но пусть для начала – своя.

– Без мам ничего б мы не стоили! –
Задумчиво кто-то изрёк. –
Хочу, чтобы выпили стоя мы
За маму твою, Игорёк.

И только бокалы наполнили,
Как в полный веселия дом
Ударила резкая «молния»
Нежданным квартирным звонком.

Нечастыми письмами с мамою,
Бывало, общался сынок.
Но чтобы вот так, телеграммою, –
Он даже представить не мог.

А было написано в «молнии»:
Поскольку пора помирать,
Не будет ли сыну позволено
Проведать болящую мать?

Всё в мире стареет и рушится,
Никто не минует беды..
Наверно, с моею старушкою
С какой-то поры нелады.

Когда-то с родимой деревнею
Она не связала узла.
От горькой обиды, наверное,
В охапку дитя –
И ушла.

Моталась по свету по белому,
Осела в посёлке чужом.
Портнихой считалась умелою –
И этим кормились вдвоём.

А сын потянулся к учению,
Его приютила Москва.
Сказала, что нашему времени
Потребна его голова.

Он что-то придумал важнючее,
Он много чего изобрёл,
И славу научную звучную
И звучное имя обрёл.

Она на его настояния
Приехать к нему на житьё
Твердила одно постоянное:
У каждого русло своё.

Ему, на решения скорому,
Несвойственно время терять.
Не «нобели» ждут и не «оскары»,
А самое важное –
Мать.

БЕЗДОМНЫЙ

Решай, как быть с нелепой долей.
Какою видится она?
Вернуться в отчее гнездовье,
Где ненавистная жена?

Нет, под родительскую кровлю
Петра уж не загнать кнутом.
Скорее стану харкать кровью,
Чем возвращаться в горький дом.

А к Мане?
Разве можно к Мане?
Не дело, к бабе за забор.
Да и она так жить не станет.
Позор не выметешь, как сор.

Характер мягкий у Петруши,
С душой и совестью разлад,
Сомненья,
Мысли невпопад.
И опустил безвольно руки,
Скис, как в народе говорят.

Куда податься бедолаге?
А время клонится к зиме.
Так, может,  с Варей всё ж поладить,
С повинной кинуться к семье?

Вот-вот дитё у нас прибудет.
Что про отца расскажет мать?
Мол, где-то шастает, приблудный,
Не отыскать и не поймать.

Не искушай меня, судьбина,
И не сули беду-нужду.
Уж хуже некуда, чем ныне.
Помру, сгнию, а не пойду!

Ну, что же мне, на шею камень
И в омут буйной головой?..
И вдруг встаёт перед глазами:
Да вот же мельница!
                Мешками
Ему ворочать не впервой.

А мельник –
Сразу видно хватку –
Смекнул: тот самый шерсти клок.
И. бросив в тёмный уголок
Соломы жёсткую охапку,
Петруху взял на поводок.

Есть, слава Богу, щи да каша.
И потянулись день за днём…
Но заявилась вдруг Маняша
И властно молвила:
– Пойдём!

И привела,
И самолично
С него соскабливала грязь.
Стирала, гладила бельишко.
Вернулось Петино обличье
И синева лучистых глаз.

Отмыла, в чистое одела –
Вот он,
И сила, и краса!
– Теперь совсем другое дело! –
И повела под образа.

– А где же мать? Не вижу что-то, –
Спросил Петруха, удивлён.
– Ну, у неё своя забота:
Она наладилась в Афон.
Сочла тебя моею долей.
«Ну, и живите!» – говорит.
Коль есть свои грехи,
                замолит,
За нас молитву сотворит.

Мы без попа венчаться будем.
Пускай Господь венчает нас.
Он видит всё.
А люди, люди…
Они нам, Петя, не указ.

ОМУТ
 
Сын родился у Варюхи.
Божий дар!
                Но, как назло,
Про Петра и Маню слухи
Расползлись на всё село.

Мол, живут, беды не зная,
По любви живут они.
Если ты не видел рая,
К ним в Заречье загляни.

А старушкам-говорушкам
Не по нраву их уют.
Шепотком, соседке в ушко:
– Не по-Божески живут.
Раз не венчаны чин-чином,
То не муж и не жена.
Да к тому же Варька сыном
Как жена наделена.

Каково Варваре слышать
То хвалу, а то хулу!
Натащили –
               аж до крыши! –
Ей всю эту шелуху.

Вот и копится  обида,
И ярятся боль и злость.
Но горда, 
Не кажет вида.
И откуда что взялось!

А на деле –
Сердце в клочья,
Стон глухой и в горле ком.
Всё кипит,
               как этой ночью
Непогода за окном.

Сын посапывает тихо,
Но совсем не спится ей.
Что за демон,
Что за лихо
Ей твердит:
«Скорей, скорей!»?

Мимо тесного закута –
Не встревожить бы отца, –
Потеплей дитя закутав,
В темь шагнула от крыльца.

Безмятежно спит мальчонка,
Спит уставшее село.
Вот и берег,
Вот лодчонка
И надёжное весло.

Недовольно ропщет речка,
Злится ветер, словно бес,
И навстречу бьёт картечью
Дождь со снегом вперемес.

Варя дышит и не дышит.
Не сломалось бы весло.
Надо править чуть повыше,
Чтоб теченьем не снесло.

Ну и выбрала погодку!
Ни звездинки,
Мрак сплошной.
Чтоб не сбиться, держит лодку
К ветру правой стороной.

А малыш молчит, как чует,
Что реветь ещё не срок…
Путь найдя каким-то чудом,
Лодка тычется в песок.

Вот излучина и берег,
Где разлучница и Пётр.
Вот  тот самый
                «райский терем»,
Как доносит бабий трёп.

Вот крылечко с козырёчком
От ветров и от дождей.
Тут расстанусь я с сыночком.
И опять:
«Скорей, скорей!..»

Боже, Боже милосердный,
Не кори за этот грех!
Сам же видишь,
Мне, наверно,
На земле труднее всех.

Потому и выбираю
Глубь, где чёрная вода.
Может, там дорога к раю.
Нет – мне всё равно куда.

Ну, а им скажу:
«Венчайтесь!
Дай вам Бог что мне не дал.
Вам на счастье и несчастье
Оставляю этот дар».

– Ты прости, моя кровинка! –
Приглушив кричащий рот,
Побежала по тропинке,
Той, что к омуту ведёт.

ИГОРЬ

– Вот блудного сына явление, –
Сказал, и улыбчив, и строг,
Сияя, как солнышко летнее,
Отрада её – Игорёк.

Сработала мамкина «молния»
Надёжно, в положенный срок.
Скорее шепнула, чем молвила:
– Храни тебя Боже, сынок.

И вслух:
– Хорошо, что  пожаловал.
Откладывать – времени нет.
Терпела, покуда пошаливал
Недугов немалый комплект.

Но, видимо, шалости кончились.
Накинулись хвори всерьёз
Всей сворой, как лютые гончие,
А раньше – поштучно, вразброс.

Хлопочет с тарелками, ложками
И гостя сажает к столу.
Местечко его, как положено,
В переднем, иконном углу.

Он видит:
Всё та же, проворная,
Но в каждом движеньи – больна.
И всё-таки нить разговорную
Ведёт, не теряет она.

– Сильнее меня мои болести,
В момент одолеют любой.
Уйти, не покаявшись, боязно.
Не взять свою тайну с собой.

Бывало, всё думаю, думаю,
И вновь норовлю пролистать,
Как вещую книгу, судьбу мою
От первой страницы
И вспять.
 
А всё ли я делала правильно?
И чья тут беда и вина,
Что мать в богомолье отправилась,
Отца не вернула война?

Сынок на слова материнские,
Молитвенной силы слова
Сказал и любовно, и искренне:
– Ты мама – и, значит, права.

– И надо бы нам, моя веточка,
Надёжный листок-лепесток,
В родную деревню наведаться,
Где всей нашей жизни исток.

Мы родом с тобою нездешние.
Нас жизнь потрепала слегка,
Текла то спокойно, то бешено,
Как в нашей деревне река.

Ну как там речная излучина,
И как наша хатка теперь?
А может, и совесть измучила,
Нет силушки дольше терпеть…

И жизнь её горькая долгая, –
Вся, сколько отмерено лет, –
Предстала суровой дорогою,
Холмистою и пологою,
С обрывами и отрогами, –
Ну, кажется, не одолеть.

Всё выложить хочется дочиста,
И вот он, ответ на вопрос:
Кто мы, почему в одиночестве,
Без отчего глаза ты рос?

Сынок ни о чём не расспрашивал,
Готовый постичь, осознать
Нестрашные были и страшные,
Которые выплачет мать.

Забыл про пакеты с подарками,
Забыл про еду и питьё,
Покрыв поцелуями жаркими
Корявые руки её.

И хлюпает, шепчет, как маленький:
– Мамуля, роднуля, не плачь! –
А слёзы сыновьи и мамины –
Рекой,
        хочешь вброд, хочешь вплавь.

– Ну, вроде бы всё я поведала.
Как просится, так и суди.
Былое –
         отрады ли, беды ли –
Сошли, словно камень с груди.

Теперь, как лошадка усталая,
Стою, отдохнув, на меже.
И память свою опростала я,
И дышится легче душе.

И знай, Игорёк:
Убежала я,
Чтоб спрятать тебя навсегда
От слухов и сплетен безжалостных,
От бабьего злого суда.

…Уж утро ленивое матово
Покрасило створки окна.
– Не знал, что бывает две матери.
Наверное, всё же одна.

ПОДКИДЫШ

Ночь грохотала, полыхала,
И плач ребёнка из темна
Маняша вряд ли услыхала,
Скорей почуяла она.

Приподнялась чуть-чуть на локте,
И остро ёкнуло в груди.
Как будто повелел ей кто-то:
– Иди! –
И повторил:
– Иди!

И, шаль накинувши на плечи,
Маняша вышла на крыльцо.
Холодный ветер,
                злобный леший,
Ударил слякотью в лицо.

И снова, словно повеленье,
Внутри, без голоса:
– Нагнись!
Вон там, у стенки, шевеленье
И еле слышный детский писк.

Да вот же он,
Глядит и дышит,
И даже гулькает, сопя.
Ну, здравствуй, бедный мой подкидыш!
Теперь ты дома у себя.

…А днём старухи – тары-бары.
Мол, на заре проснулся дом, –
А где Варвара?
Нет Варвары.
Пропала вместе с грудничком.

И понял Пётр –
Понять нетрудно, –
Что за напасть,
Что за беда.
К тому же вскорости вернула
Варвару чёрная вода.

Маняшу словно подменили:
Враз постарела на сто лет,
Уже она не маков цвет,
Уже не ягода-малина,
В глазах былого света нет.

– Прости! – Петру сказала Маня,
И непреклонна, и тверда. –
Навеки стала между нами –
Не переплыть! –
Её вода.

Я ухожу.
            Со мною Игорь.
Так я мальчонку назвала.
Любовь – не игры.
Жизнь – не игры. –
 С тем и исчезла Маня мигом,
Как растворилась,
Из села.

НЕМОЙ

Всех больнее и обидней,
Тяжелее всех Петру.
Он – с отцом, как пёс побитый,
Одному невмоготу.

Так уж вышло, так случилось,
Что любовь сберечь не смог.
Но почто, скажи на милость,
Ты сынка не уберёг?

Сам себя мужик пытает,
А ответа нет как нет.
Видно, духу не хватает
На ответственный ответ.

Всё на свете в одночасье
Потерял.
            Какой там рай!
Вместо Мани, вместо счастья
Только горе через край.

Убедить хотел Маняшу,
Чтоб оставила сынка.
Но во рту как будто каша,
Каша вместо языка.

«Мой сынок! Оставь мне сына», –
Норовил сказать мужик.
Крик
       в глазах небесной сини,
Но безмолвствовал язык.

Не прошли напасти даром.
Пётр свалился, словно куль.
Что в быту зовут ударом, –
По-учёному, инсульт.

Только лапушки-бабули
Знают всё про всех про нас.
Гнут своё, как прежде гнули,
Им наука не указ.

Это грех на шее виснет –
Навсегда, не навсегда.
И учти, что это в жизни
Не последняя беда.

За Варвару Божья кара,
Никакая не болесть!
Нашим бабкам лишь бы каркать
И без спроса в душу лезть…

Хорошо Петра лечили:
Руки, ноги – в полной силе.
Только весь он как-то сник.
На Варвариной могиле
Замолчал его язык.

Он вернулся к той же доле,
К жерновам, таскать мешки.
За работой меньше боли,
Меньше тягостной тоски.

А от Мани ни словечка –
Как сынок и как она?
Хата хилая за речкой
И пуста, и холодна.

ДУМА

Кабы ведать, кабы знать,
Что да как получится!
Даст ли солнышко знак
Добрым лучиком?

Может, ходит стороной,
По соседней улице
И не встретится со мной
Доля-спутница.

А на этой стороне
У недоли станция.
Хоть назначена не мне,
Мне достанется.

Так – не так,
Туда – сюда, –
Рассуждаем часто мы
И в счастливые года,
И в несчастные.

И теряемся порой,
Нахлебавшись досыта,
В ситуации простой,
Как в трёх сосенках.

И приходится терпеть,
И страдать приходится…
Угодила в круговерть
Наша троица.

«Знать бы,
Где, когда и с кем
Приключилось данное.
Может, строишь на песке
Это здание».

Задаёт такой вопрос
Пресса-своевольница.
«Где?»
Ответ предельно прост:
– За околицей.

Что касается «когда?»,
Разъясняю вредине:
– В прошлом веке…
– Иногда…
– В скором времени…

Ну, а «с кем?» – в любом краю
Сыщутся похожие.
Даже в ангельском раю,
Волей Божьею.

Те, кого я здесь назвал,
Абсолютно местные,
Хоть не тратится  казна
Им  на пенсию.

Так ли, нет ли изложил –
Самому неведомо.
Я в основу положил
Сказку дедову.

Только чей это дед –
Ваш иль деда вашего, –
Вам могли бы дать ответ
Пётр с Маняшею.

Собираемся  как раз
В сторону заречную.
Просим,
Если вам сейчас
Делать нечего.

БЕРЕГ

И вот –
Деревенька родимая.
Привет тебе,
Низкий поклон!
Любой, кого первым увидим мы,
Устроит всеобщий трезвон.

И вот он,
С бадьёю и воротом,
Колодец воды ледяной.
Тут встретишься
С другом
И ворогом,
Никак не пройдёшь стороной.

И десять минуток не минуло,
Как здесь собралось полсела.
Все лица знакомые, милые,
И Маня со всеми мила.

Всё вроде продумала задолго,
Чтоб встреча, как надо прошла,
Чтоб речь покаянная падала
Укладчиво в душу села.

И мысль,
Не такая уж тайная,
Её теребила всегда:
Я сына в своё оправдание
Селу предъявлю для суда.

Мол, ежели в чём и виновная,
Судите, казните –
Грешна.
Для вас я – Петра полюбовница,
Зато перед Богом – жена.

А что от Петра отступилась я –
Варваре вернула должок.
Я этим,
Как Божеской милостью,
Гасила сердечный ожог.

Бывали минуты отчаянья.
Свидетель тому – седина.
Страдала, пытала:
А чья она,
За все эти беды вина?

Да чья же!
Не стоит и спрашивать.
Нести этот крест мне самой.
Вся жизнь этим чувством окрашена,
Оно и вернуло домой.

Но встреча не этой обочиной
Пошла, 
          потекла,
                побрела.
Ведь русские люди отходчивы,
Живут от добра до добра.

Совсем не дремучий,
Не лапотный
В селе обитает народ.
Колдобину темы злопамятной
Тактично народ обойдёт.

– А кто же с тобою пожаловал?
Секрет принародно открой!
– Да нету секрета.
Пожалуйста:
Сынок.
И Варварин, и мой.

Помру я –
Пусть рядышком с Варею
Могилка приткнётся моя.
Пусть нас –
Молодую и старую –
Простит и сравняет земля.

Селу познакомиться хочется.
Он тоже представиться рад:
– Я Игорь. Петрович по отчеству.
Москвич.
Инженер.
Не женат.

Село наше – самое лучшее, –
Всегда говорила мне мать.
Давно мне хотелось излучину,
И мамину хату падучую,
Всё наше село повидать.

– Зачем твои долгие речи нам?
Мозгой шевелим, как-нибудь.
Давай, мужики, на Заречную!
Избе надо душу вернуть.

Народ потянулся дорогою
На берег, туда, где паром…
Мария вдруг
Встала и вздрогнула,
Как будто услышав пароль.

Какой-то неведомой силою
Означен был этот пароль.
Увидела Маня красивую,
И синюю,
             синюю,
                синюю
Немую, кричащую боль.




   ВЫСИ

                Каков сам – таков и сан.
                Русская пословица

                И всё иначе   
                видится с крыла.
                Карло Каладзе.


Влекут нас глуби или выси, –
По жизни, каждому своё.
Мы из Руси глубинной вышли
И высоту храним её.

Какую ни избрать дорогу, –
Благая цель у нас одна:
Взлететь умелостью до Бога,
Познать Вселенную  до дна.

1. ЕРОПЛАН

Над обычной, над типичной,
Полусытой, горемычной,
Над ржаною, не пшеничной,
Над посконною, тряпичной
Деревенской тишиной,
Нарушая быт привычный,
В самый полдень,
В ярый зной
Пролетел на диво всем
Звук неведомый совсем.

Не журчальный, симпатичный,
Словно солнышко, лучистый
Фроськи Лужной голосок.
Не суровый, деспотичный,
То взрывной, то флегматичный
Дарьи Губиной басок.

Не Кузьмы Седова зычный,
Поутру почти тактичный,
Днём частично неприличный,
А к исходу дня спотычный
Виртуозный матерок,

То лукавый, то лихой,
То звенящий, то глухой,
Заразительный,
Выразительный.
Выразительный? Ей-ей,
Выражательный – точней.

Не стеснительных бурёнок
И не будущих дублёнок
Сводный хор.
Не свинячий-поросячий,
Вечно ждущий и просящий
Ор.

Не быка Туза утробный,
А по мощи – пароходный
Оглушительный гудок.
Не размеренный пчелиный
Работящий гуд ульиный,
Липой пахнущий чуток.

Солнце что ль заговорило?
Ветром с плёса донесло?
Гул, что небо уронило,
Взбудоражил всё село.

Зародил переполох
Псов ленивых перебрёх.
Им вослед – гусячий вздор,
Петушиный горлодёр…
Зашумело всё, что полнит
На деревне каждый двор.

– Что-то будет? –
Шепчут люди.
А иные голосят:
– Свят-свят!

Долго зрело у Седова
Соответственное слово.
Поднапрягшись, смог сказать:
– Твою мать!..

Люд подался к сельсовету:
“Может, это конец свету?”
Председатель наш, Степан,
Разъясняет:
– Ероплан.

Птица села за селом.
Всё село туда бегом.
Раньше всех мальчишек рать –
Где уж взрослым нас догнать!

Окружили, рот разинув,
Непонятную машину,
У которой – во дела! –
Не махальные крыла,
Пара слева, пара справа,
Не по-птичьему, две пары,
Две кабины и притом
Закорючка под хвостом –
Зацепиться, тормознуть,
Чтобы стал короче путь.

Прибежало всё село,
Как один.
Вышли двое на крыло
Из кабин.

Первым лётчик – Боже ж мой! –
Весь в одёже кожаной.
Следом непохожий,
Хоть и в коже тоже.
И не лётчик, а другой
С речью выступил такой:

– Расскажу я вам чин-чином,
По каким мы здесь причинам.
По таким, что первый раз
Скоро выборы у нас.
Всем на лад, врагу во вред
Изберём себе Совет,
Самый верхний орган –
Стало быть, Верховный.
Прилетел до вас, народ,
Ваш народный самолёт,
Ваш законный,
Агитационный.
Кто из вас захотит,
В ероплане полетит.
Сверху лучше видать,
Что построить,
Что сломать.

Тут Кузьма как заорёт:
    – Я хочу, качан те в рот! –
                Пристегнули привязные
На Седове ремешки.
Про штаны про запасные
Намекают мужики.

А Кузьма не испужался,
Аж до Господа поднялся.
И с небес опять слыхать:
– Твою мать!

Ну, лиха беда начало!
Старичьё не подкачало.
Вслед и младших понесло
Глянуть сверху на село.

И в кабину под конец
Затолкал меня отец.
А пилоту объясняет:
– Бредит небом мой шельмец!

А под шлемом за очками
У пилота синий свет.
Я пытаю:
– Дядь, ты Чкалов? –
И с надеждой жду ответ.
Сдвинул он на шлем очки,
Улыбается:
– Почти.

…Годы вдаль пургой колючей.
Я же помню до сих пор
Этот праздник, в жизни лучший,
И полёт под самой тучей,
И потом с пилотом жгучий,
Сокровенный разговор.
Он со мной, как с мужиком,
Обо всём.

– Жуть, поди, сжимала грудь?
– Ничуть!
– Ну, немножко, иногда…
– Да.
– Пыл геройский не погас?
– Щас…
– Значит, парень на все сто?
– А то!
– Будем вместе бить врага?
– Ага!
– И не сдрейфишь на войне?
– Не!
– Ох, достанется врагу!
– Угу.          
– Что ж, маленько подрасти
И лети.
Дескать, мал ещё совсем:
Только семь.

Невзначай, непроизвольно
Те слова он произнёс,
Но от них мне стало больно,
Стало горько мне до слёз.

Ну и что ж что лет мне мало!
Семилетним был и Чкалов,
Но осилил высоту.
Вырос он, и я расту.

И осталось-то немного.
Я уже на полпути.
Скоро-скоро я, ей-богу,
Буду Чкаловым…
Почти.

2. ЧКАЛОВ

А тот, который не “почти”,
Который для мальчишек
Был воплощением мечты,
Героем не из книжек,
Опять подлунный мир потряс,
Опять заставил ахнуть нас.

Опять Советы в шок ввели
Всю прессу-говорушку:
Махнули на тот бок Земли
Через её макушку.

И солнце взяли под уздцы,
И полюс подковали.
И усмехается в усы
В Кремле товарищ Сталин.

Ничто России не устав,
Что ни свершит – всё мало.
И вновь у мира на устах
Лихое имя –
Чкалов.

Вопит Америка:
– Каков!
А мы в ответ:
– Их трое.
С ним Байдуков и Беляков –
Такие же герои.

А сколько следом полетят
Над полюсом и около!
У нас не лётчиков отряд,
А сталинские соколы!

Нам было жизнь с кого творить
В труде, на поле брани.
Рвались мы к звёздам путь торить
И не по-ангельски парить,
А смелыми орлами.
Мы вихревой рисковый ритм
Тогда себе избрали.

Народ стремился ввысь и ввысь,
Свободен и отважен.
А у вождя стучала мысль
Мотором на форсаже.

Народной воли естество
Он разбудил и взвихрил.
И дым от трубки у него
Как от мотора выхлоп.

И Чкалов, славе вперекор,
Всё повторяет твёрдо:
– Нет, мой рекорд –
Не мой рекорд,
А взлёт всего народа.

Я лишь прокладываю путь,
Летит сама Россия.
Вот вокруг “шарика” махнуть,
К примеру, я просился.

И без меня или со мной
Пройдёт полёт,
Но ясно:
Навечно будет шар земной
С российской опояской.
А может, с лентой голубой
От Волги-матушки родной.

Вокруг Земли реально, но
Ему лететь не суждено.
Беда подкралась, как змея,
Всё в ужасе умолкло:
В снегу, как в саване, земля,
В слезах седая Волга.

Валерий Палыч, как же так?
С тобой ли сталось это?
Как будто приспустили флаг
Все лётчики планеты.

Вам, небеса, какой резон
Вмиг потерять героя?
Зачем привычный горизонт
Стал траурной каймою?

Сам космос скорбью обуян,
Осиротели звёзды,
У поколений россиян
Не высыхают слёзы.

3. ГЕРОЙ И ДЕЗЕРТИР

Я как раз осколок тех
Бурных лет тридцатых.
Не забыть средь прочих вех
Этой страшной даты.

Я совсем ещё птенец,
Мелюзга, но помню,
Что рыдал, когда отец
Рассказал про то мне,
Как суровым декабрём
Чкалова скосило
И одним богатырём
Стало тем несчастным днём
Меньше у России.

Я решил его тогда
Заменить собою.
Только шли мои года
Вялой чередою.

Мне бы сказочную даль
Увидать воочью.
Но лениво календарь
Рвал свои листочки.

Как тогда завидовал
Я Седову Сане!
Самураям он давал
Жару на Хасане.

А ещё сильней стократ
Лужному Миколе.
Он,
Вчера лишь Фроськин брат,
Нынче в лётной школе.

При сочувствии села
Их сиротской доле
Фроська парня подняла,
Выходила Колю.

Для косы и для сохи
Вырастила братца.
Даже думать не моги
В лётчики податься.

Но бедовый Фроськин брат,
Повзрослев не в пору,
Втихаря харчи собрал
И подался в город.

Вот и я –
Чуть-чуть ещё –
По его примеру
Хлоп котомку на плечо,
Чтобы вёрсты мерить.

Но дотоль хлебну сполна
Муку и тревогу:
Докатилась к нам война,
К самому порогу.

Обезлюдело село,
Убыло народцу,
Словно ветром замело
Наших “шлемоносцев”.

Старики да малыши –
Контингент мужицкий.
Призывные враз ушли
С недругом сразиться.

В тяжкой битве под Москвой,
В зимнем наступлении
Получил и батя мой
Первое ранение.

И не молкнул бабий стон
На моей сторонке:
Как листву осенний клён,
Гореносец-почтальон
Сыпал похоронки.

Сколько горестных листов,
Сколько скорби чёрной
Принести ещё готов
Нам германец чёртов.

Возвращались – много ли? –
Безрукие, безногие,
Покалеченные,
Недолеченные.

От начала до конца –
Всю войну ни письмеца,
Ни строки, ни слова
От Кузьмы Седова.

Как понять,
Постигнуть как –
Без вести пропавший…
Это значит: наш земляк
Ни живой, ни павший.

И навеки, навсегда –
Ни могилы, ни следа,
Только наша память
О Седове с нами.

И от Губина в село
Ни письма, ни слуха.
А у Дашки поползло,
Как опара, брюхо.

Дезертир!
Село гудит
Уж какие сутки:
     – Наши там, а он, бандит,
                Вишь, под юбкою сидит
У своей Дашутки.

Про геройские дела
Приходили вести.
Соберутся полсела,
Обсуждают вместе.

Словно солнышка лучи
Утренней порою:
Лётчик Лужный получил
Звание Героя.

Ай да Колька!
В самый раз
Ликовать безмерно.
Но с припиской был Указ,
В скобочках – посмертно.

На второй военный год
Не в окопах, дома
Услыхал зимой народ
Перекаты грома.

4. ЗЕНИТЧИЦЫ

Громыхало иногда
Вовсе недалече.
Неужели и сюда
Доберётся нечисть?
И не раз, не два, не три –
Слышишь воют и смотри,
Как проходят стаей
Коршуны с крестами.

На погосте, где кусты
И шатром деревья,
Подняла свои персты
В небо батарея.
А зенитчицы – гляди! –
По медали на груди.
Лупят так девчонки –
Лопнут перепонки.

А в кого и как лупить –
Им гадать не надо.
Надо метко гадов бить,
Потому что гады.
А закончится война –
Замуж выдаст их страна,
Даст им вместо пушек
Для детей игрушек.

Но однажды тут как тут
Бомбовые птицы.
И девичий тот редут
Враз накрыли фрицы.
Что ещё вчерашним днём
В небо брызгало огнём,
Нынче стало просто
Выжженным погостом.

То, что пело в сердце их
Звонкою струною,
В жуткий миг, единый миг
Стало тишиною.
То, что было песней той,
И небесною мечтой,
И земною твердью,
Разом стало смертью.

…Сколько лет по той поре
Не грохочут пушки.
Не рождённой детворе
Не нужны игрушки.
Но который год подряд
Мы несём для тех девчат
Не букет пожухлый,
А девчачьи куклы.

5. “ПОЧТИ”

А у мальчишки – чуть подрос –
Полно забот:
И в шкоу надо, и в колхоз,
И в огород.

Тебе уже двенадцать лет,
Окреп вполне.
Ведь мужиков в деревне нет –
Все на войне.

Морозно было в том году,
А выход прост:
Впрягусь в салазки
И бреду
За десять вёрст.

Чтоб истопила печку мать,
Согрела дом,
Мне десять вёрст беду хлебать
За сушняком.

Однажды я такой возок
Тянул, как мог.
И хоть мороз щипал и жёг,
Изрядно взмок.

Остановился отдохнуть,
Дышу, пыхчу.
Здоровый дух в худую грудь
Набрать хочу.

Вот отдышусь, чтоб с ходу взять
Лесной бугор –
А там уже село видать
И Фроськин двор.

А там уклон,
А там накат –
Спаситель мой:
Там сани сами норовят
Бежать домой.

Глядь,
Из-за леса “ястребок” –
Нежданно, вдруг.
Он резко лёг на левый бок
И сделал круг.

А я всем телом ощущал,
И слышал бор,
И как чихал,
И как стучал
Хромой мотор.

От “ястребка” лесистый склон
Отпрянуть смог.
А дальше – поле, снег,
И он
На брюхо лёг.

Салазки прочь
И в снег кульбит.
Туда, туда!
Наверно, сокол наш подбит,
Беда!

И я к нему – скорей, скорей! –
Ломая наст.
Не дать замёрзнуть иль сгореть,
Не дать пропасть!

С кабины сдвинуть бы стекло –
Не знаю как.
Заклинило, заклинило
Колпак.

Ужель спасую?
Да ни в жисть!
Сейчас собью.
Готово!
Дяденька, держись!
Я подсоблю.

Ну, что же делать мне с тобой?
Вставай, пошли!
Ведь я же вижу:
Ты живой!
А он:
– Почти…

Я чую:
Он совсем без сил
И белый весь.
– Ты ранен? – я его спросил.
– Немножко есть.

И помолчав:
– Скажи… Того…
Куда ползти?.. –
Я по глазам узнал его
И по “почти”.

Не позабуду этих глаз
За сотню лет.
Я так хотел, чтоб не угас
Их синий свет.

Салазки мигом приволок.
Дрова – в откос.
Он кое-как на сани лёг,
И я повёз.

Силёнки слабые свои
Я все отдам.
Мне б целину до колеи
Пройти, а там…

Как я прошёл,
Как я довёз –
Не передать.
Гордился мною весь колхоз,
Гордилась мать.

А через день, когда “ПО-2”
За ним пришёл,
Такие он сказал слова:
– Прощай, орёл!
Полёт наш помнишь?
Молодцом!
Что ж, небо чти!
Ты вырос. –
Я его словцом:
– Почти.

Он молвил:
– Времечко не то.
Война, учти!
Сегодня надо на все сто,
А не почти.

И улыбнувшись:
– У страны
Сейчас беда.
Сегодня Чкаловы нужны,
Как никогда.
Закваски чкаловской пилот
Всегда в чести.
Война пройдёт –
И твой черёд.
А ты – “почти”!

И полыхнул из-под бровей
Небесный цвет,
Как дар, которого важней
На свете нет.

6. ПРИГОВОР

Ну вот, и мой черёд пришёл.
Стою, само собою,
Перед врачами  голышом,
Как лист перед травою.

И доктор,
Видно, главный там,
Пенсне на нос всобачив,
По всяким разным пустякам
Ко мне цепляться начал.

Что, зачем да почему –
Всё рассказывай ему.
Что-то там бормочет,
Не добро пророчит.

Мол, в мозгах ещё война,
Кличет к подвигам она,
Парень славы хочет.
Да не слава мне нужна,
Окаянный сатана!
Я по духу лётчик.

Я. конечно, не кричал,
Я, конечно, промолчал
А профессор, “окаянный”,
Всё по рёбрам мне стучал.

Он стучал, и ворчал,
И опять по мне стучал,
И седою головою
Озабоченно качал.
А потом вопрос задал,
Как пинка под зад мне дал:
– Голодал?

Что ты спрашиваешь, милый!
Ведь война была, война.
Стать здоровым, а не хилым
Не позволила она.
Я бы вырос и окреп,
Кабы хлеб.

Мне и той порой голодной
Не сиделось на печи.
Не была мечта бесплодной,
Ведь почти,
                почти,
                почти…

Ведь душа моя летала
Наяву, а не во сне.
И второй Валерий Чкалов,
Может быть, живёт во мне.

Я же смелый и умелый –
Доктор, толком посмотри!..
Клокотало и кипело,
В небо вырваться хотело
Всё внутри.

ЭПИЛОГ

Глянь:
Дедуля, как мальчишка,
Не стыдясь своих седин,
Смотрит в небо, как услышит
Песню строгую турбин.

Где-то там, под солнцем красным,
В чёрном космосе почти
Ищут лётчика напрасно
Стариковские очки.

“Как во мне нуждалось небо!
Как я с небом говорил!
 Мне б
Тогда
Краюшку хлеба,
Щей да каши вволю мне бы –
Я бы кашу заварил!

Я б такое выдал свету –
Жарко стало б небесам!
Потому что небо – это
Я сам”.

Он старается вглядеться,
Но не видит неба дед.
Видит памятный, из детства,
Из-под шлема
Синий свет.




           СОДЕРЖАНИЕ
 
               ОТЧЕЕ ПОЛЕ
                Чем Русь больна?               
                Страна Ивания
                Кто на трон?
                Дорогой отцов
                Имя
                Красна страна
                Русь жива
                Псевдонимы
Пажити
Двенадцатый год
Могучая стойкость души
Фамильная реликвия
Васенька
Лебедянь
Господа
Отчее поле
«Поехали!»
Земля из космоса
Откуда мы родом
Всего дороже
Тишина
Чудское озеро
Русская идея
Тебе, земля калининградская
Отрезанная краюха
Два урагана
Кредо
В России смута и разруха
Моя вина
Тихий океан
Истина
Доколе?
А мы ждём-пождём
Под гипнозом
Молитва
А может, к добру?..
Мать
«Калиновый» звон
Жалоба олигарха
Лицемеры
Опоздавшая тема

             КАК НА ДУХУ

Материнский наказ
                Большак
Атлантида
Кабы мне
Рубикон
Уходя
Старик
Саммит
Рок
Закон, обман и стыд
Кувалда
 Признание невежды
Бывший друг
 Фиалки
 Баллада о пятигорском камне
Верую
Что открываем?
Паломники
Человек ушёл из жизни
Голос храма
Судья
Роща
«Элита»
Шлюха
Наследник
Советы и заветы
Про стыд
Коллеге
Во имя отца и сына
Какие горькие стихи!
Эстрада
Примадонне
Добро и зло
Песня
А вдруг…
Когда не спится
Однолюб
Осенний мотив
Заноза
Печаль
Колокола
Ледник  и вулкан
Любовь и смерть

ГЕРОЯ ДЕЛАЕТ БОЙ

Офицерская честь
Чеченский шрам
                Счастливое детство
Костры
Имена
Жили-были…
Кому на рать?
Вчерашние
Без памяти
На продажу
Гражданская война
У боя сбои
Чужаки
Похожие
Власть
Пора!
Серп и молот
Вождята
Братья-недруги
Молчим?
Толпа
Его напоминание
Письмо из Питера
Расстрельщику
Мы все – солдаты
Дожди
Дети войны
Дедов укор
Четверо
Героя делает бой
На братской могиле
Вдова
Вечный огонь
Баллада о блокноте
Скалы
Хатынь
Бывшему солдату вермахта
Неизвестный
Не стало солдата
Вечер поэзии

ЗВОН ВЕЧЕВОЙ
Антонов огонь
Холодная молния
Прости, село!
Я помню всё   
Зойка, Зойка
Излучина
Выси