Часть I. Сокол, сокол, я медуница...

Суслов сидел, чуть сгорбившись, на ящике из-под снарядов, опираясь здоровым плечом на сырую стенку окопа второй линии обороны.

Одной рукой он зажимал наспех перевязанное левое раненое плечо, а другой дрожащими пальцами держал дымящуюся самокрутку, рассматривая обрывок карты, на которой была обозначена линия обороны. Одним концом «полумесяца» она касалась дороги, идущей от Ж/Д станции к деревне, а другим устья речушки, через которую был сооружен единственный мост на этом заболоченном узком участке обороны.

Связи не было уже больше часа. Очередная атака немцев, увязнув в довольно неудобном для передвижения танков рельефе, откатилась назад.

Метрах в ста дымились два тигра, прорвавшихся через первую линию окопов и подбитых расчетом капитана Суслова. Данный сектор обороны представлял собой узкую ложбину, которая была заболочена и иссечена множеством мелких пик уже облетевших осин. Дождь не прекращался и слабой моросью накрывал землю…

– Сокол, сокол, я медуница! Прием! Ориентир 14.40, как слышите меня, ответьте…

– Сокол, сокол, я медуница! Как слышно? Ответьте…

– Вызывай, Катюша, вызывай, нету другого выхода у нас – глухо прохрипел, а потом закашлялся капитан – пока дождемся Сашку, где его бога душу мать носит…

Рота Максимова вместе с боевым расчетом Суслова передислоцировалась на первую линию обороны, т.к. силы там были уже явно не равны.

– Хоть земелька то наша помогает. Ишь, какую хитрую рельефину тут заложила, все простреливается. И видать, как на ладони. Они вон «из-за угла», а мы по ним аккурат в самое яблочко – продолжал Суслов, глядя на дымящиеся тигры.

– Сокол, сокол, я медуница! Прием. Как слышно? Ответьте! Ориентир 14.40. Одиночным пробным! Сокол, сокол, я медуница – продолжала вызывать артиллерийский полк Катя.

Что происходило сейчас на переднем крае, было неизвестно. Одиночные автоматные очереди рвали тишину безветренного тихого дождливого осеннего дня.

Сашка появился неожиданно, вынырнув из леса по направлению от Ж/Д станции. И, продираясь сквозь мелкие заросли осинника, повернул к расчету. Запыхавшись и тяжело дыша, он упал на скат бруствера и съехал в траншею.

– Товарищ капитан, уходить надо. Там немцы, целая колонна бронетехники, движется медленно, дорога раскисла. Его большие голубые глаза смотрели в одну точку. Глинистым пальцем Сашка указывал место продвижения колонны на карте.

– А может, рванем мост сразу, а? Товарищ капитан, не успеем же ведь!!!

– Что со связью, ты нашел обрыв?

– Нет, товарищ капитан, я до линии не добрался, я только до дороги через лес и успел, а там уже немцы…

– Сокол, сокол, я медуница. Прием, как слышно? Ответьте, ориентир 14.40. Сокол, сокол, я медуница – продолжала вызывать Катя.

– Сокол, сокол, я… – есть, товарищ капитан, они ответили.

– Передавай координаты колонны, огонь в секторе 14.16, пусть немножко удивятся. Нам здесь их уже не удержать, передавай Катюша – тихо сказал Суслов. А мост пока не велено трогать, до зеленой ракеты…

Слева на переднем крае послышались разрывы танковых снарядов – там, где должна была сейчас обороняться рота Максимова.

Оттуда, из леса, короткими перебежками отступала наша пехота. Немцев видно не было, но рокот моторов танков усиливался. На другом фланге переднего края тоже начался ожесточенный бой. Но там отступления наших пока не наблюдалось.

– Твою мать…, откуда ж их сюда принесла нелегкая то – глаза сержанта Александра Сапрыкина, с которым Суслов служил вместе уже почти пол года почти без единой царапины, смотрели назад на опушку леса, поросшую мелким осинником.

Там, выделяясь черными пятнами на фоне серой пожухлой листвы, спокойно переговариваясь, вальяжно двигалась цепь ЭСЭС-овцев, перекрывая весь путь отступления. Впереди шел молодой офицер в высокой фуражке и черных перчатках.

Короткая очередь хлестнула по брустверу и голоса немцев стали веселее и оживленнее.

– О, руссишь, швайне, как хорошо! – донеслась отчетливая немецкая речь.

Рука Суслова машинально скользнула в кобуру и переложила пистолет в карман промокшей шинели. Отступать было некуда. Пространство перед окопами прекрасно просматривалось и простреливалось со всех сторон.

Катя привстала с корточек, отставив рацию, и в ужасе спряталась за широкое плечо капитана. До немцев оставалось метров двести. Оцепенение, как по заказу, охватило всех троих.

Но в этот момент Сашка рванулся к пулемету, установленному метрах в пяти в специально подготовленной нише для пулеметного расчета. Шелест шмайсеров резанул тишину и Сашка, хрипло прошипев  – гады – упал вниз лицом, даже не дотянувшись до оружия.

Суслов рывком толкнул Катю в траншею, едва успев уклониться от очереди, которая с визгом ещё несколько секунд причесывала траву вокруг.

– Русские не сдаюцца, как хорошо! – послышалась немецкая речь, но уже гораздо ближе.

– Я не хочу умирать, Сережа – заплакала Катя, обнимая капитана так крепко, что ему стало трудно дышать.

Эти последние секунды жизни гулким пульсом отдавались в висках и таяли мучительно медленно. В горле пересохло, а сердце, казалось, провалилось в какую-то невообразимую вечную пустоту, которая способна поглотить и жизнь, и весь ужас смерти.

И в этот момент ему, капитану Суслову, давно оставившему где-то в глубине, в каких-то заповедных уголках души естественную ценность своей собственной жизни, вдруг по-настоящему, захотелось жить, от чего страх и оцепенение стали ещё сильнее.

Сейчас он должен был встать в полный рост и выпустить в немцев всю свою нетронутую обойму новенького ТТ, который он сжимал рукой в правом кармане шинели. Но тело задеревенело и не слушалось, а пронзительная боль в левом плече не давала отключиться сознанию.

Резкий удар по голове прикладом шмайсера повалил капитана на землю. Двое здоровенных ЭСЭС-овцев начали вязать Катю, заткнув её рот кляпом. Два других здоровенных упитанных немецких солдата подняли капитана и поставили на ноги перед их командиром.

Восприятие происходящего было обострено и одновременно сглажено какой-то неведомой оберегающей капитана силой.

Перед его лицом стоял аккуратный подтянутый, чисто выбритый немецкий офицер с жесткими спокойными острыми глазами.

– Ты будешь умирать легкой и достойной смертью? – продолжил он, обращаясь к капитану. И не дожидаясь ответа, продолжил – Говори своё последнее слово! Ты восхищен доблестью и скорой победой великой Германии и её солдат?

Суслов еле стоял на ногах, в его голове шумело. Перед глазами плыли кровавые круги. Он едва разбирал слова немецкого офицера, который достал пистолет и резким движением ткнул капитана в грудь прочь от себя. ЭСЭС-овцы связали Катю и сорвав с нее одежду, повалили на землю…

– Молчание – это очень плохо – рассвирепел ЭСЭС-овец – Ты сам делаешь свой выбор. И с этими словами он подошел к Кате и с размаху пнул её ногой в живот.

Сняв на ощупь с предохранителя и теряя сознание, Суслов успел сделать несколько выстрелов, когда ЭСЭС-овец вновь повернулся к нему.

Всего лишь одна пуля попала немцу в руку, остальные ушли в землю… Тот час же автоматная очередь разорвала грудь капитана.

Багровое марево, заслонившее зрение, медленно таяло. Бело-золотистый свет проливался через его полупрозрачное тело. Капитан увидел себя как бы сверху, лежащего на спине, окруженного немецкими солдатами. Рядом лежало Катино тело, распластанное на мокрой земле.

В какой-то момент он почувствовал, как остановилось её сердце и увидел, как полупрозрачное облачко отделилось от её тела в районе солнечного сплетения.

Через некоторое время это облачко окрасилось таким же бело-золотистым цветом, принимая форму кокона.

Капитан больше не чувствовал физической боли, а только тепло в области груди, а также тепло этой девушки, которая обнимала его в окопе за несколько минут до смерти.

Вдруг он почувствовал, как некое существо, видимо окружившее его этим бело-золотым коконом, мысленно сказало ему: СЕЙЧАС ТЫ УХОДИШЬ, НО ТЫ ВЕРНЕШЬСЯ, ЧТОБЫ СНОВА ВСТРЕТИТЬСЯ С НЕЙ...

Сознание капитана медленно таяло, наполняясь белым светом. И, через какое-то время, он больше уже не чувствовал, не помнил и не осознавал ничего из того, что происходило с ним на этой Земле в этом воплощении…

Записано… осенью  2011 г.