Антология встреча двадцатая и последняя

               
  Подпись Составитель в конце обращения к читателю
соответствует моему интернет-имени Дик Славин
(обращение скопировано с оригинала, как и заглавные
страницы для каждого поэта, заключённые в орнамент.
В колонтитулах встреч 03.10.13 я привел примеры
таких орнаментов)
               

Еще  о многих поэтах, поселившихся на страницах анто-
логии, мне бы хотелось рассказать. О поэте-самородке,
писавшем только на идиш и знакомом читателю в перево
дах Ярослава Смелякова и Давида Самойлова - уже давно
ушедшем от нас Матвее Грубияне. Он пленил меня когда-то
строкой:

"...Я музыку пишу, - сказало море, -
Мальчишка глупый, на твои слова."

А мальчишке было 54 года, когда он это написал...Подробнее 
и обстоятельнее  рассказать  о первых символистах в русской
поэзии Балтрушайтисе и Николае Минском. О Владимире
Маяковском, о его "Облаке в штанах", которое в мои 18 лет
рухнуло на меня как небо.
В каждой книге есть свои герои, свои главные действую-
щие лица. Но кто они из этих 155-ти? Я имею ввиду
прежде всего поэтов нового времени, условно начиная
со второй половины XIX столетия. Я думаю, дорогой
читатель, вы сами их определите. Для меня же это прежде
всего Александр Есенин-Вольпин, Дмитрий Кедрин, Осип
Мандельштам, Борис Пастернак, Арсений Тарковский, Борис
 Чичибабин, Григорий Поженян, Анатолий Жигулин, Владимир
Высоцкий, Эдуард Багрицкий, Михаил Светлов, Владимир 
Маяковский, Олег Даль,Леонид Губанов. Да! Гумилев...
Мой друг и один из последних классиков - Зиновий Вальшонок.
Ну, и конечно, Франсуа Вийон, Альфред  де Виньи, Беранже,
Эмиль Верхарн, Поль Валери,  Рильке, Шелли..., Эсташ Дешан,
Гарсиа Лорка.Обратите еще внимание на Дмитрия Черных, поэта
волны 80-х годов. Я считаю его стихотворение, которое начи
нается строкой эпиграфа "Добегались, в Элладе марафон...",
едва ли  не лучшим трагическим стихотворением  девяностых
прошлого века. Ну что же, до следующей книги, дорогой читатель...
Итак, мы завершили несколько растянутое для вступительной
статьи эссе-воспоминание о предмете, о котором можно гово
рить бесконечно, вдаваясь во все новые подробности биогра
фий героев, трагических исходов, побудительных мотивов твор
чества, странностях эпох, переменчивости взглядов и оценок.
Закончу подборкой наиболее близких мне по духу поэтов, далеко
не исчерпывающих список достойных имён и достойных судеб.
Многие прошли перед Вами в предыдущих встречах


               
               ВЛАДИМИР  ВЫСОЦКИЙ

                Баллада о любви

Когда вода Всемирного потопа
Вернулась вновь в границы берегов,
Из пены уходящего потока
На сушу тихо выбралась Любовь -
И растворилась в воздухе до срока,
А срока было - сорок сороков.

И чудаки - еще такие есть -
Вдыхают полной грудью эту смесь,
И ни наград не ждут, ни наказанья, -
И, думая, что дышат просто так,
Они внезапно попадают в такт
Такого же неровного дыханья.

  Я поля влюбленным постелю -
  Пусть поют во сне и наяву!..
  Я дышу, и значит - я люблю!
  Я люблю, и значит - я живу!

И много будет странствий и скитаний:
Страна Любви - великая страна!
И с рыцарей своих - для испытаний -
Все строже станет спрашивать она:
Потребует разлук и расстояний,      
Лишит покоя, отдыха и сна...

 Но вспять безумцев не поворотить -
Они уже согласны заплатить:
Любой ценой - и жизнью бы рискнули, -
Чтобы не дать порвать, чтоб сохранить
Волшебную невидимую нить,
Которую меж ними протянули.

  Я поля влюбленным постелю -
  Пусть поют во сне и наяву!..
  Я дышу,  и значит - я люблю!
  Я люблю, и значит - я живу!

Но многих захлебнувшихся  любовью
Не докричишься - сколько ни зови, -
Им счет ведут молва и пустословье,
Но этот счет замешан на крови.
А мы поставим свечи в изголовье
Погибших от невиданной любви...

И душам их дано бродить в цветах,
Их голосам дано сливаться в такт,
И вечностью дышать в одно дыханье,
И встретиться - со вздохом на устах -
На хрупких переправах и мостах,
На узких перекрестках мирозданья.

  Свежий ветер избранных пьянил,
  С ног сбивал, из мертвых воскрешал, -
  Потому, что если не любил -
  Значит, и не жил, и не дышал.



           ЯРОСЛАВ  СМЕЛЯКОВ


           *    *    *
Если я заболею,
к врачам обращаться не стану.
Обращусь я к друзьям
( не сочтите, что это в бреду ):
постелите мне степь,
занавесьте мне окна туманом,
в изголовье поставьте
упавшую с неба везду.
Я ходил напролом.
Я не слыл недотрогой.
Если ранят меня
в справедливых боях,
забинтуйте мне голову
горной дорогой
и укройте меня
одеялом в осенних цветах.
Порошков или капель - не надо.
Пусть в стакане сияют лучи.
Жаркий ветер пустынь,
серебро водопада -
вот чем стоит лечить.

От морей и от гор
так и веет веками,               
как посмотришь - почувствуешь
вечно живем...
Не больничным от вас
ухожу коридором,
ухожу я товарищи
Млечным далеким Путем.


               АНАТОЛИЙ  ЖИГУЛИН

                Утиные Дворики

Утиные Дворики - это деревня.
Одиннадцать мокрых соломенных крыш.
Утиные Дворики - это деревья,
Полынная горечь и желтый камыш.

Холодный сентябрь сорок пятого года.
Победа гремит по великой Руси.
Намокла ботва на пустых огородах.
Увяз “студебеккер” в тяжелой грязи.

Утиные Дворики...
Именем странным
Навек очарована тихая весь.
Утиные Дворики...
Там, за курганом,
Еще и Гусиные, кажется, есть.

Малыш хворостиной играет у хаты.
Утиные Дворики...
Вдовья беда...
Все мимо
И мимо проходят солдаты.
Сюда не вернется никто никогда..

Корявые вербы качают руками.
Шуршит под копной одинокая мышь,
И медленно тают в белёсом тумане
Одиннадцать мокрых
Соломенных крыш.

               НИКОЛАЙ  ЗАБОЛОЦКИЙ

  Вчера, о смерти размышляя

Вчера, о смерти размышляя,
Ожесточилась вдруг душа моя.
Печальный день! Природа вековая
Из тьмы лесов смотрела на меня.

И нестерпимая тоска разъединенья
Пронзила сердце мне, и в этот миг
Все, все услышал я -  и трав
                вечерних пенье,
И речь воды, и камня мертвый крик.

И я, живой, скитался над полями,
Входил без страха в лес,
И мысли мертвецов прозрачными
                столбами
Вокруг меня вставали до небес.

И голос Пушкина был над листвою
                слышен,
И птицы Хлебникова пели у воды.
И встретил камень я.               
                Был камень неподвижен,
И проступал в нем лик Сковороды.

И все существованья, все народы
Нетленное хранили бытие,
И сам я был не детище природы,
Но мысль ее! Но зыбкий ум ее!    


       Не позволяй душе лениться

Не позволяй душе лениться!
Чтоб воду в ступе не толочь,
Душа обязана трудиться
И день и ночь, и день и ночь!

Гони ее от дома к дому,
Тащи с этапа на этап,
По пустырю, по бурелому,
Через сугроб, через ухаб!

Не позволяй ей спать в постели
При свете утренней звезды,
Держи лентяйку в черном теле
И не снимай с нее узды!

Коль дать ей вздумаешь поблажку,
Освобождая от работ,
Она последнюю рубашку       
С тебя без жалости сорвет.
А ты хватай ее за плечи,
Учи и мучай дотемна,
Чтоб жить с тобой по-человечьи
Училась заново она.

Она рабыня и царица,
Она работница и дочь,
Она обязана трудиться
И день и ночь, и день и ночь.


              ГРИГОРИЙ ПОЖЕНЯН

Когда настанет ясности пора
развеять осужденья и участья,
И осветитель мой, после причастья,
погасит надо мной юпитера.
И, отойдя безмолвно в мир теней,
ничей я распорядок не нарушу.
Ничью с собой не унесу я душу,
не знавший на земле, что делать с ней.
Без сожаленья знаю наперёд,
как неизменен мир под облаками:
ось не прогнётся, не смягчится камень,
звук не растает, коршун не замрёт.
Но, миг продлив, останутся стихи.
Они, как травы, сквозь асфальт пробьются.
Товарищи помянут и напьются,
А женщины простят мои грехи.


            АРСЕНИЙ  ТАРКОВСКИЙ

          Первые свидания

Свиданий наших каждое мгновенье
Мы праздновали, как богоявленье,
Одни на целом свете. Ты была
Смелей и легче птичьего крыла,
По лестнице, как головокруженье,
Через ступень сбегала и вела
Сквозь влажную сирень в свои владенья
С той стороны зеркального стекла.

Когда настала ночь, была мне милость
Дарована, алтарные врата
Отворены, и в темноте светилась
И медленно склонялась нагота,
И, просыпаясь: “Будь благославенна!” -
Я говорил, и знал, что дерзновенно
Мое благословенье: ты спала,
И тронуть веки синевой вселенной
К тебе сирень тянулась со стола,
И синевою тронутые веки               
Спокойны были, и рука тепла.

А в хрустале пульсировали реки,
Дымились горы, брезжили моря,
И ты держала сферу на ладони
Хрустальную, и ты спала на троне,
И - боже правый - ты была моя.

Ты пробудилась и преобразила
Вседневный человеческий словарь,
И речь по горло полнозвучной силой
Наполнилось и слово, ты раскрыло
Свой новый смысл и означало: царь.

На свете все преобразилось - даже
Простые вещи - таз, кувшин, - когда
Стояла между нами, как на страже,
Слоистая и твердая вода.            

Нас повело неведомо куда,
Пред нами расступались как миражи,
Построенные чудом города,
Сама ложилась мята нам под ноги,
И птицам с нами было по дороге,
И рыбы поднимались по реке,
И небо развернулось пред глазами...

Когда судьба по следу шла за нами,
Как сумасшедший с бритвою в руке.


              ЗИНОВИЙ ВАЛЬШОНОК

                Пуночка

Пуночка, пуночка, странная птица,
дорог тебе заполярный покой.
Как ты живешь в этой белой гробнице
там, где и пищи-то нет никакой?
Что тебя радует в дали безлюдной
там, где озябшая меркнет звезда?
Я понимаю ведь, как это трудно -
Жить в отчужденной холодности льда.
Я понимаю, как это опасно -
верить зловещей арктической мгле,
не поддаваясь приманкам соблазна
лучшее место найти на земле.
Где-то есть страны, подобные раю:
Пальмы и корма обилье вокруг.
Только, верна аскетичному краю,
ты не спешишь, как другие, на юг.
Видимо, есть притяженье сильнее
страха бескормиц и стылых невзгод.
Дай я в ладонях тебя отогрею,
смелый воробышек мерзлых широт.


             АЛЕКСАНДР  МЕЖИРОВ


                *    *    *
Воскресное воспоминанье
Об утре в Кадашевской бане...

Замоскворецкая зима,
Столица
На исходе нэпа
Разбогатела задарма,
Но роскошь выглядит нелепо.

Отец,
Уже немолодой,
Парами банными
Объятый,
Впрок запасается водой,
Кидает кипяток в ушаты.

Прохлада разноцветных плит,
И запах кваса и березы
В парной
Под сводами стоит
Еще хмельной,               
Уже тверезый.

В поту обильном изразцы,
И на полках блаженной пытки -
Замоскворецкие купцы,
Зажившиеся недобитки.

И отрок
впитывает впрок,
Сквозь благодарственные стоны,
Замоскворецкий говорок,
Еще водой неразведенный.
               
           *   *   *
Я не могу уйти - но ухожу.
Пересекаю ржавую межу,
По ржавым листьям - к снегу молодому.
Я не могу - но ухожу из дому.

Через четыре года
Сорок два
Исполнится - и станет голова
Белым-бела, как свет высоких истин...

Мне этот возраст мудрый ненавистен,
Назад хочу - туда, где я, слепой,
Без интереса к истине блуждаю
И на широкой площади
С толпой
Державно и беспомощно рыдаю. 


             ВЛАДИМИР  МАЯКОВСКИЙ

     Облако в штанах
                ( фрагменты )

...Полночь, с ножом мечась,
догнала,
зарезала -
вон его!

Упал двенадцатый час,
как с плахи голова казненного.

В стеклах дождинки серые
свылись,
гримасу громадили,
как будто воют химеры
Собора Парижской Богоматери.

Проклятая!
Что же, и этого не хватит?
Скоро криком издерется рот.

Слышу:
тихо,
как больной с кровати,
спрыгнул нерв.
И вот, -
сначала прошелся
едва-едва,
потом забегал,
взволнованный,
четкий.               

Теперь и он и новые два
мечутся отчаянной чечеткой.

Рухнула штукатурка в нижнем этаже.
Нервы -
большие,
маленькие,
многие! -
скачут бешеные,
и уже
у нервов подкашиваются ноги!..

...И чувствую -
“я”
для меня мало.
Кто-то из меня вырывается упрямо.

Allo!
Кто говорит?
Мама?
Мама!
Ваш сын прекрасно болен!
Мама!
У него пожар сердца.
Скажите сестрам, Люде и Оле, -   
ему уже некуда деться
Каждое слово,
даже шутка,
которые изрыгает обгорающим ртом он,
выбрасывается, как голая проститутка
из горящего публичного дома.

Люди нюхают -
запахло жареным!
Нагнали каких-то.
Блестящие!
В касках!
Нельзя сапожища!
Скажите пожарным:
на сердце горящее лезут в ласках.
Я сам.
Глаза наслезённые бочками выкачу.
Дайте о ребра опереться.
Выскочу! Выскочу! Выскочу! Выскочу!
Рухнули!
Не выскочишь из сердца!..

...Я,
златоустейший,
чье каждое слово
душу новородит,
именинит тело,
говорю вам:
мельчайшая пылинка живого
ценнее всего, что я сделаю и сделал! 

Слушайте!
Проповедует,
мечась и стеня,
сегодняшнего дня крикогубый Заротустра!
Мы
С лицом, как заспанная простыня,
с губами, обвисшими, как люстра,
мы,
каторжане города-лепрозория,
где золото и грязь изъязвили проказу, -
мы чище венецианского лазорья,
морями и солнцами омытого сразу!.. 
      

                АБРАМ  ЭФРОС   

        Из  "эротических сонетов"

                Сонет II
Мне б опускать перед тобою очи,
Мне б лобызать следы твоих шагов,
А ты, как беззаконница, без слов
Идешь за мной в неистовые ночи.

Судьбе ль своей противиться нет мочи?
Иль знаешь что? Иль тайный слышишь зов?
Но жарче совлекаешь свой покров,
И страстное боренье все короче.

Предчувствую блаженство колебаний,
Твой первый стон и первых осязаний
Неопытный, но пламенный язык,

И миг, когда в глазницы лягут тени,
И ты откинешь побелевший лик,
И сладострастно разомкнешь колени.


                Сонет VII
Едва зажжет твое прикосновенье
Во мне огнеподобную струю,
И плоть начнет слепое нисхожденье
В слепую восприемницу свою,

Любовных чувств высокое томленье
Перегорает в легкий дым, я лью
В тебя, в себя лишь злое иступленье,
Я ужасом бесформенным горю.

И мнится мне, - не я прильнул устами,
Не я вонзаюсь хладными престами,
Не я душу обьятием глухим,

Но существо без имени и склада,
Быть может - изведенное из ада,
Чтоб мир забрызгать семенем своим.

                Сонет VIII
Меня тревожит демон вожделенья,
Безгрешного душа не знает сна,
Но наперед омрачена она
Земной неполнотой совокупленья.

Что ей мгновенный пламень наслажденья
Перед тоской, когда охлаждена,
С содружницей своей разлучена,
Коснеет плоть в дремоте пресыщенья?

О, я б хотел, как в нору входит зверь,
Всем естеством в твою живую дверь,
Всем бытием, просящим страстной доли,

Войти, взыграть и источать свой зной,
Чтоб, голося от сладости и боли,
Ты, как младенцем набухала мной.

          
               ВЯЧЕСЛАВ  ИВАНОВ

             Любовь

Мы - два грозой зажженные ствола,
Два пламени полуночного бора;
Мы - два в ночи летящих метеора,
Одной судьбы двужалая стрела!

Мы - два коня, чьи держит удила
Одна рука, - одна язвит их шпора;
Два ока мы единственного взора,
Мечты одной два трепетных крыла,

Мы  - двух теней скорбящая чета
Над мрамором божественного гроба,
Где древняя почиет Красота.

Единых тайн двугласные уста,
Себе самим мы - Сфинкс единый оба.
Мы - две руки единого креста.

          
           ДЖОЗЕФ РЕДЬЯРД КИПЛИНГ

            Если
               перевод Т. Хейфец

Если вы можете
держать голову высоко,
Когда все кругом теряют голову
                и обвиняют в этом Вас,
Если Вы доверяете самому себе,
        когда все в Вас сомневаются,
Но Вы понимаете почему это,
Если Вы можете ждать
            и не уставать от ожидания,
И слышать ложь о себе,
                но не лгать другому,
Если Вас ненавидят,
Но Вы не позволяете себе
                опуститься до этого,
И, притом, не выражаетесь
                слишком мудро,
Если Вы умеете мечтать,
Но не делать мечту своим хозяином,
Если Вы можете думать,
    но не делать мысль своей целью,
Если Вы можете справиться
               с Успехом и Поражением
И одинаково безразлично относитесь
К этим двум самозванцам,   
Если Вы увидите, что Правда,
                которую Вы изрекли,
Исковеркана хитрецами, 
Чтобы сделать из нее ловушку
                для дураков,
Или, если Дело,
       которому Вы отдали свою жизнь,
               Загублено,
А Вы начинаете вновь строить
               Его здание,
При помощи
             своих притупленных орудий,
Если все люди
       много значат для Вас,
              но ни один слишком много,
Если вы можете заполнить
                быстролетящую минуту
Шестьюдесятью секундами мысли,
Тогда Земля
                и все что на ней - Ваше!             
И ты - Человек!
                Мой сын.


                КОНСТАНТИН  ЛИПСКЕРОВ

                Азия

Азия - желтый песок и колючие желтые травы..
Азия - розовых роз купы над глиной оград...
Азия - кладбище Битв, намогилье сыпучее Славы...
Азия - желтый песок и колючие желтые травы,
Голубая мечеть, чьи останки, как смерть, величавы,
Погребенный святой и времен погребальный обряд; -         
Азия - розовых роз купы над глиной оград...
Азия - желтый песок и колючие желтые травы,
Узких улиц покой, над журчащими водами сад...
Азия - розовых роз купы над глиной оград,
Многопестрый базар, под чалмою томительный взгляд,
Аромат истлеваний и ветер любовной отравы; -
Азия - желтый песок и колючие желтые травы...
Азия - розовых роз купы над глиной оград...


                ФЕДЕРИКО  ГАРСИА  ЛОРКА

                Серенада
                перевод Ю. Мориц

При луне у речной долины
Полночь влагу в себя вбирает,
и на лунной груди Лолиты
от любви цветы умирают.
                От любви цветы умирают.
Ночь нагая поет в долине
на мостах, летящих над мартом.
Осыпает себя Лолита
и волнами, и нежным нардом.
                От любви цветы умирают.
Эта ночь серебра и аниса
сверкает на крышах голых.
Серебро зеркал и водопадов,
Анис твоих бедер белых.
                От любви цветы умирают. 


          Газелла о неожиданной любви
                перевод М. Павловой
   
Никто не знал, как он благоухает,
живот твой, эта темная магнолия.
Никто не знал, что ты любви колибри
измучила жестокими зубами.

И вот уснула тысяча лошадок
на лбу твоем, обвитом лунным светом,
а я четыре ночи обнимаю
твой стан, соперничающий со снегом.

 Твой взгляд средь гипса и ночных
                жасминов
был бледною плодоносящей веткой.
Искал я буквы из слоновой кости
в своей груди, чтобы сказать: навеки.

 навеки: сад моей агонии и тело
твоё, теряющееся навеки,
кровь на губах моих, и эти губы
уже без света -  для меня в час смерти.   


          Любовь уснула  на груди поэта
                перевод А. Гелескула

Ты знать не можешь, как тебя люблю я, -
ты спишь во мне, спокойно и устало.
Среди змеиных отзвуков металла
тебя я прячу, плача и целуя.

Тела и звезды грудь мою живую
томили предрешенностью финала,
и злоба твои крылья запятнала,
оставив грязь, как метку ножевую.      

А по садам орда людей и ружей,
суля разлуку, скачет к изголовью,
зеленогривы огненные кони.

Не просыпайся, жизнь моя, и слушай,
какие скрипки плещут моей кровью!
Далек рассвет, и нет конца погоне.         


                ВАЛЕРИЙ  КАТУЛЛ
                ( первый век до Н.Э. )
                переводы А. Пиотровского
                и С. Ошерова 
               
                *    *    *
Милая мне говорит: лишь твоею хочу быть женою,
Даже Юпитер желать стал бы напрасно меня.
 Так говорит. Но что женщина в страсти любовнику шепчет,
В воздухе и на воде быстротекущей пиши.
               

                *    *    *

Лесбия, ты говорила когда-то, что любишь и хочешь
     Только меня, что тебе даже Юпитер не мил.
Что ж, и тебя я любил, и не так, как подружку желают,
     Нет же, как добрый отец любит родимых детей.


                *    *    *

Знаю тебя я теперь, и хоть страсть меня мучает жарче,
     Много дешевле ты все ж, много пошлей для меня.
Что же случилось? Твое безрассудство виной, что любовник         
     Жаждет тебя все сильней, но уж не может любить.


                *    *    *
       
         Ну-ка, мальчик-слуга, налей полнее
         Чаши горького старого Фалерна,
         Так велела Постумия - она же
         Пьяных ягод пьянее виноградных.
         Ты ж, погибель вина - вода, отсюда
         Прочь ступай! Уходи к суровым, трезвым
         Людям: чистым да будет сын Тионы! 



                НУ ВОТ И ВСЁ.

Трудно расставаться с теми, с кем сросся душой за несколько
десятков лет. Но не дожидаясь приговора в любви, они уже
отдаляются от нас,  проходя через неширокую  полосу света, 
излучаемую  нашим сознанием.  Уже где-то там,  в зашторенном
сумраком пространстве, истаяли титаны и исполины прошлых веков.
Медленно, в грустном молчании, не оглядываясь, уходят Минский
и Балтрушайтис, Ходасевич и Бунин, Белый и Мережковский, больная
совесть гражданской войны Гумилев и Волошин. Рассеяно, глядя
себе под ноги, проходит "свете тихий - святые славы" Блок.
Запрокинув птичий профиль, строго и отстраненно проходит
Мандельштам. Еще раньше с отрешенным видом, скорбно прикрыв
глаза, мужественно и обреченно прошел Маяковский, держа за руку
мертвенно бледного Сергея Есенина. Гордый и мудрый Пастернак,
трагическая Марина,  величественная императрица поэзии Ахматова.

Уходят, уходят...
Вот, поскрипывая протезом, не замечая нас,
проходит Арсений Тарковский, занятый неторопливым разговором с
Николаем Заболоцким. За ними - сгинувшие в тюрьмах и лагерях,
павшие в войнах, расстрелянные и сожженные в печах Освенцима и
Маутхаузена, совсем молодые и пожилые поэты, мужчины и женщины...
Проходит Борис Чичибабин, успевший сказать на последнем выдохе:
"Я Родине не изменял, ее у меня украли..."
Вот оживленно, перекидываясь репликами, с гитарами на плечах,
проходят Высоцкий и Галич. Высоцкому мешает идти тяжелый рыцарский
меч, который волочится за ним, позвякивая и задевая за щиколотки...
Олег Даль пытается наступить на него и все время промахивается...
И вслед за этой длинной и странной процессией, не разбирая дороги,
громко шлепая по лужам, с криком обиженного ребенка:  "А я!  А меня
забыли?!" -  мчится Леня Губанов...
Счастливой дороги. Пусть долгим будет Ваш путь.




     ДВА ПОСЛЕСЛОВИЯ


 1. ЗАКОН СЛУЧАЙНЫХ ЧИСЕЛ
(стихотворение, давшее
название антологии в 1997 г.)

Манит ли путников мираж,
Иль слишком крут судьбы вираж -
Судьбу верстает метранпаж -
Закон случайных чисел.

Грохочет бой, кипит и жжёт,
Но тот сражённый упадёт,
Кого литым свинцом найдёт
Закон случайных чисел.

Порядок хаосом рождён,
О том известно испокон,
Таков наш бог, простой закон -
Закон случайных чисел.

И храп коня, и скрип телег,
И краткий на пути ночлег,
И половцев лихой набег -
Закон случайных чисел.

Стиха земная благодать,
С ним легче думать и дышать,
Его помог в ночи создать
Закон случайных чисел.

Не верь, что смерть трубит отбой,
Любовь уводит за собой,
И дети в жизнь бегут гурьбой:
Спаситель твой, спаситель мой -
Закон случайных чисел.

Так и поэт - всегда, везде
Подобен пуле и звезде,
Подобен плугу в борозде -
Певец случайных чисел.


          2. ЮБИЛЕЙНОЕ

К десятилетию выхода в свет антологии
«Закон случайных чисел или 155 поэтов мира»
      (опыт "частной" антологии)

Вот книга предо мной -
                итог трудов забытых
За бесконечных будней чередой,
О, сколько там поэтов именитых
Осмеянных проказницей судьбой.

Кто утонул, кто на иглу нарвался,
Кто на дуэли свояком убит,
Кто по миру бездомным псом скитался,
Но в руце Божьей - признанный пиит.

Да что там! От коварства злого Сета
Не вырваться, не встать, не улететь,
Они лишь блики неземного света,
Но Вам дано их вирши знать и петь.

И чудно мне! Не я ль их воскреситель,
Их адвокат и грозный прокурор?
А мне твердят,- "Мол, это Вседержитель
Свою десницу надо мной простёр".

А мне смешно! Признаюсь нынче, право.
Азарт издателя поэта обуял.
С чего я вдруг присвоил это право,
Презрев с Творцом и споры и скандал?

Но книга - вот она! Так будь, моя родная.
Переживи и внуков и детей,
Твои страницы иногда листая,
Припомнит и меня далёкий грамотей.

Год издания антологии 1997г.

Через год - двадцатилетие публикации