10. 6. 7

Вот всё, что, верно, вы и сами
могли у жизни разузнать,
и что грудными голосами
рассказывают вам, как мать,

но кажущееся общенье
не крепче ль грустной пустоты?
К следам Живого причащенье -
нектар острейшей красоты.

И будет, будет, будет длиться,
покуда хочется впитать,
не станет на детей сердиться
небесно-ласковая мать.

На путь неведомый наставит
взыскующий сердец отец,
и вдохновения добавит,
что пригодится под конец

самостоятельных свершений.
Блажен - разыгранный слегка,
игра есть чудо из решений,
дар безвозмездный молока.

Заигрывание целебней,
чем отлученье и отрыв,
спокойна - глубь, мятежны - гребни,
в бездонной пустоши побыв.

Когда расколется скорлупка
моей матрёшки насовсем,
впитает всё другая губка,
и станет этот голос нем.

А ныне помню я ушедших,
журчанье их простых речей,
ещё покоя не обретших,
ещё без знанья свет очей...

Они однажды изменились,
как всякой твари суждено,
и то, какими в жизни мнились
себе - погребено давно.

Но остается память духа,
прилив сердечной теплоты,
и эхом - милое для слуха
несыгранное слово "Ты",

вкус, запах... - много или мало -
как символ бывшего живьём?
Зачем природа нас зачала?
Зачем мы цепь матрёшек вьём?

Отведав божьих угощений,
мы скромно отступаем в тень?
А может, лучших причащений
нас удостоит смертный день? -

Неведомо. Есть только память
без спекуляции иной -
и непогашенное пламя,
отображаемое мной

в глубоком звуке материнском
и горле русско-осетинском.