Оловянный солдатик

Нью-Йоркский фельетон
 Последействие
Легенда, известная по всяким анекдотам, придумана в бреду. Общую картину пожара перепостят современные блогеры. Свидетели должны забыть о слухах, распространяемых Н. В. Брехуном.

Апофеоз
Во глубине сибирских руд
Мы бродим, тратя скорбный труд.
А рядом, слышь, над нами грудой
Нависли горы. Мощный гурт
Сквозь них стекает многолюдый.
У травяных, сухих болот
Белеют юрты – вон да вот.
Дворец вельможи-печенега.
А степь, заметная с высот
Из тучи выглянувшей Веге,
Притихла с краю.
Мы твердим:
Отсюда отпугнем китайца,
Тут целину разворотим
К стыду скромняги постояльца.
В стене не хочет он теперь
Из Азии заделать дверь,
Блудливы руки тянет в степи.
Туда, за древний наш бархан
Лишь герб хозяином им дан –
Оголодали в тесноте бы.

Минует век, а древний стан,
Закатных весей страх да ужас,
На свет аллей, на сухость плян
Всё будет падать, жестко тужась.
Как встарь британский зверовод,
Веселый отчим капитала,
Горстями из далеких вод
Таскал известные металлы
Острогой новой, так потом
За умирающим бугром
Косые здания взметнутся -
Дацаны, пагоды. Челны
Одни с той стороны Луны
На бедный космодром вернутся,
Песками оголят Гудзон,
Тоннель свернут под Гибралтаром,
Светло-малиновым бульваром
Его завесят полигон.
А возле древней Иудеи
Заблещет новый Тайюань –
Так точно старому лакею
Бросает шубу бонвиван.

Несносен он, проект Пипина,
Несносен грузный запашок,
Гудзона местного стремнина,
Его фарватерный песок,
Заборов граффити стальные,
Его бессмысленные дни,
Туманный смог, огни слепые,
Где по подвальчикам они
Едят и пьют под блеск неонный,
Но мрачны закутки, бессонны,
Набитых баров, и темна
Эмпайрстейтбилдинга стена.
Светило отогнав дневное
От протактиньевых болот,
Сто пять гало гнать сто шестое
Помедлят, взяв у утра год.
Несносен вязкого их лета
Тягучий вакуум да чад,
В Гудзоне узком взлет ракеты,
Мрачней фиалок теткин зад.
А мрак, а глушь, а гром канкана,
А вечность свадебных хлопот -
Ворчанье грязного стакана,
Да джина черный антидот.
Несносна мирная замшелость
Меркурских деловых озер
Планктонов офисных, контор,
Разнокалиберная серость.
Вдоль криво сложенной кривой
Ткань их одежды поражённой,
Штиблетов глянец их лужёный,
Чуть поцарапанных в пивной.
Несносны, мирные селянки,
Развалин этих гарь да стон.
Зачем заутренней мещанке
Дочь воровать из рабских лон?
Ведь для друзей своих полон
Китай еще не раз устроит,
Ведь, опасаясь желтых вод
Гудзон из луж их соберет,
Но, зимню ночь предвидя, ноет.

Сгинь, сло Пипиново, пади
Пронырливей пред Поднебесной,
Из-под нее не навредит
Порабощенная любезность.
Кто новый друг и господин
Вдруг штиль британский осознает,
Да к доброй пользе перестанет
Лелеять мертвый бред Пипина.

Грядет забавная година.
Законсервируем прогнозы…
Для вас, ничьи враги, о них
Закончу анонимно прозу.
Смешон ли вышел этот стих?


Целое пятое
В слепящем Ново-Амстердаме
Май источал весенний пламень.
Сжимаясь тихим ветерком
Внутри его кривого русла
Гудзон лежит здоровяком
В казенном кресле заскорузло.
Еще не рано, но светло;
Дым вяло обтекал стекло,
А искры гасли в смачном писке.

Об этот час с работы в бар
Забрел Гораций, очень стар…
Я стану чуждого редиску
Сей кличкой величать. Она
На вид ужасна; к ней сполна
Ваш кольт от этого ль враждебен?
Ник свой кому-то ведь потребен,
Тем более под Новый год
Он, очевидно, потускнеет.
Но перед кольтом Геродот
Чужих историй онемеет,
А после мрак да тишина
Запомнят всё.
Его жена
Гостит в Гарлеме, там гуляет,
Пристала к беднякам, терзает,
И про бессмертных чужаков,
И про неведомую новь.

Вот, покидая бар, Гораций
Надел штаны, обулся, встал.
Немного отдохнуть желал
От монотонных операций.
Про то ль я говорю? При ком
Тот стал богат, тому облом?
Мы не хотим спустить другому
Ни самовольства, ни стыда.
Как хочет вычесть бес иному
Здоровья, счастья! Кто ж тогда
Те работящие бедняги,
Здоровья малого трудяги,
Погибель коим так трудна?
Кто нами помыкал полвека?
Еще в том дело, как аптека
Работает? Зачем волна
Слегка уменьшилась? Кем все же
К Гудзону спуск ещё проложен?

А кто с Лолитой был потом
Часов по пять, по шесть вдвоем?
(Гораций вдруг икнул утробой,
Но, врач, с собою совладал).
Развод! Ох… неужели да?
Однако же снеси, попробуй.
Да где нам, старым да больным -
Лежать с утра до тьмы хотим.
Ему когда-то подвернется
Стезя грехов да выкрутас -
Но тут Лолита разойдется.
«Придет, конечно же, тот час –
Теряю времечко – Лолита
Мои присвоит депозиты,
А старика начнет шпынять…
Но смерть придет. Всегда в постели
Спина к спине лежим отдельно,
И бабкам роды не принять…»
Как тут заснешь? А посмеется
Над ним денек она, велит
Сиять гораздо ярче Солнцу -
Но только свет глаза слепит
Все злее… Бодрствующа глотка
Ее всегда открыта. Вон
Густеет свет полудня четко,
А темный вечер отдален…

Чудесный вечер! Днем Гудзон
Бежал от пламени в укрытье,
Боясь его спокойной прыти…
А драться с ним он не силен…
К полудню под его пучиной
Элита плавала одна,
Устрашена искрой, равниной,
Да пеплом доброго огня.
И слабый запах из помоек
Распространяющий Гудзон
Туда же тек, уныл, не боек,
Но выгребая из промзон.
Стихия чуть ослабевает,
Гудзон размяк, но утихает,
Кастрюлькой булькает, пенясь.
Все так же рыбкою резвясь,
В поля течет. Его поодаль
Обходит кто-то, кто-то сквозь.
Авось, уйдем – огонь, авось
Упрется в водную преграду
От стен отступит за леваду…
Но пал Невйорк, что твой питон,
До пяток пеплом занесен.

Бежать? Сдаваться? Добрый пламень
Шерифом встал у двери. «Хаммер»
На месте носом сталь ласкал.
Шалаш из влажных одеял,
Дворцов твердыни, стены, плитка,
Лихого шопинга кредитка -
Запас румяных богачей,
Огнем не тронутый хайвей,
Кровать из целого отеля
Осталась в комнате! Буржуй,
Кажись, черт милостив, ликуй!
Ура! Мы живы: в номер эля!
Кому подать?
В минуту злую?
Оживший президент уж финнам
Служил без гордости. В подвал
Смешон, прозрачен, залезал,
Но бормотал: «С бесовским чином
В согласье президент». Вскочил,
А на душе веселой шеей
Чудесный праздник ощутил.
Лежала авеню лужею,
А к ней коротенький ручеек
Стекал проспекта. Небоскреб
Явился рифом маргинальным.
Смолк президент – со лба на лоб,
От дальних городов к центральным,
Из тихих мест за скромный куш
Своих закончили солдаты
Топить не доблестью поддатых,
Но плывших улицей чинуш.

Теперь, у улицы Пипинной -
Там храм на дно упал старинный -
Там на упавших куполах,
Культей мотая, словно тушки,
Сидят три страуса-несушки.
У птиц гранитных на ногах,
Хребет согнув дугой, в носках,
Лежит дрожа, в красивой саже
Гораций. Ты, богач, отважен
Лишь возле нас. Ты ощути,
Что, стелясь, щедро языки
Костра нам пятки облизали,
Что искры тихо угасали,
Внезапно нам спалив носки.
Свою уверенную спину
От мест бессчетных отвертев,
Останься резвым. Как в низину
На благодушной высоте
Спадая, пламя здесь стихает,
Здесь штиль умолк, здесь застывает
Архитектура… Черт! Черт! Вон –
Ура! Далехонько огонь.
Совсем не в очаге пожара –
Плетень узорчатый, чинара,
Роскошный иглу: здесь живут
Жена да мать её. Лолита -
Чужой кошмар… Но наяву
Никто не слышит! Части чьи-то.
Все тлен, чьи помыслы полны,
Плач моря около Луны.
Но мы, конечно, первородны,
Конечно, с золотом свободны,
Хотим - запрыгнем. Возле нас
Один огонь, и тот погас.
Не отвратив от нас пузона
На зашатавшемся конце,
У либерального Гудзона
Сидит, прижав к груди ладони,
Болван при золотом тельце.


Целое десятое
И снова, жаждя построений,
А скромной лаской отдохнув,
Гудзон налево умыкнув,
Чужих боится умилений,
Или заходит без сомнений
К чужим стрелкам. Тогда герой
Без милой армии чужой
К деревне выйдя, тянет, лепит,
Лелеет, нежит; шепот, лепет,
Забота, ласка, нега, стук!..
Но, подаяньем облегченны,
Желая скачки, окрыленны,
Жандармы медлят на посту,
Стрелков в дороге поднимая.

Огонь потух, но проходная
Закрылась, а Гораций тут,
Плетется, телом оживая,
Без веры, радости, ума
От слишком буйного холма.
И горем пораженья голы
Уже остыли мирно долы,
Где ж предо мной текла капель,
Уже нас копоть оголяет,
Или слегка Гудзон воняет,
Что в пир ворвавшийся кобель.

Гораций нюхал – пахло тачкой.
Она с тем едет, кто с заначкой.
Его водитель отогнал –
Когда водитель прихотливый
Кого без долларов строптиво
В клубы прекрасные катал?
Но вдруг меж тихими клубами
Стартует юный скалолаз,
Возникнув извне нашей своры.
Извечно к нежному боксеру
Стремились санки – но тотчас
Залезли на гору.
Счастливый
Безвестной тропкой зашагал
Во время оно. Услыхал,
Запомнить хочет. Род красивый!
Чего-то сзади разгребли,
Где подняли, где возвели.
Прямятся башенки, вторые
Почти достроены, восьмые
В клубах застряли. Уголком,
Так, словно на холме штабном,
Душа воспрянула. Гораций
Тихонько, сторонясь всего,
Переживая до простраций
Встал здесь, куда позвал того
Расчет без видимой причины,
Без несекретных телеграмм.
А вон ползут же из чужбины,
А вон холмы, а рядом храм…
Как бы того?…
Все разбежались.
Взлетели вверх, не задержались.
Нюхнул… присел… опять нюхнул.
Где час, когда он в храм шагнул?
Где дуб? Пропал отсюда терем -
Сгорел он, слышно. Вот ведь храм!
Но, пуст полуденным бездельем,
Никто не шаркал, шаркал там.
Молчат тихонько друг по другу –
Но вот, погладив задом руку,
Заплакал.
Дневное светило
В село застывшее прибило.
И кратко мертвые проснулись,
И сквозь других перемигнулись
На ночь грядущую.
Тень дня
От бодро-яркого огня
Накрыла шумное селенье,
Не потеряв еще причин
Тоски всегдашней; облаченье
Еще завернуто с добром.
На хаос после побредём.
Еще на площади запретной
От тех эмоций подогретый
Стоит король. Военный зверь,
Входя в чужую утром дверь,
В дом лазит. Покупатель строгий
Перекрывает, раздражен,
Гудзоном купленный балкон,
Другим давая куш убогий
У дальних выкрасть. В гараже
Такси стояли.
Князь Киже,
Прозаик, чтимый океаном,
Еще дудел живым романом
Тоску гудзоновой меже.

А славный, славный наш Гораций…
Ура! Свободная душа
Вокруг чудесных пертурбаций
Летит. Карательное «ша!»
Гудзона волны прибирает
К своим рукам. Чудесный шаг!
Шумливо пуст, герой гуляет.
Меня ж влечет любая явь.
Настанет час, мгновенье – я
За ней на улицу сбегаю.
Свой субтропический сегмент
Взял за долги, лишь стал момент,
Холуй с богатого хирурга.
Гораций перед чуждым злом
Пасует. Позже будет уркам
Своим. Полночи мчит верхом,
Но ест в притонах; запивает
За дверь просунутым глотком.
Обувка новая притом
Крепка, надежна. Добрый взрослый
Ловил пушинки между тем.
Бывало, лодочника веслы
Ему темяшили, затем
Чтоб обозначить направленье
Куда-нибудь. Поди, они
Узрят. Они ослеплены
Молчаньем внешнего волненья.
Вот как мы наш счастливый миг
Живем: и рыба, и кулик,
И там, и тут, и труп могильный,
И жлоб здоровый…
Часто бдит
В порту Гудзона. Вечер зимний
Корежило с весны. Смердит
Погожий воздух. Светлый щит
Прикроет порт, поя осанну,
Но плеская в шершаву ванну,
Где повелитель средь полов
Своих рассматривал истцов.

Богач подремывал. Светало.
Шел снег, тишь весело пищала,
А близко к ней, при свете дня
Помалкивала ребятня…
Гораций лег; забыл, умерив
Восторг теперешний; помедлив
Присел; сидит сидмя, но вот
Приподнимается – вперед
Вовсю уставился ноздрею,
Без страха слабого в ногах.
Почудился перед стеною
Халупы малой. В куполах
Культей мотая, словно тушки,
Сидели страусы-несушки.
Но криво на пустом конце
Перед открытыми холмами
Болван с поджатыми ногами
Стоит при золотом тельце.

Гораций замер. Заиграли
Мурашки весело. Забыл
Часы, когда пожар трубил,
Когда клубы как жертвы пали,
Склоняя нежно нас вперед.
А страус, а майдан, а тот
Который, унижаясь, движет
При свете глиняной ногой,
Тот, кто случайностью простой
Над речкою деревню спишет…
Красив на местном огоньке!
Такая сила в кулаке!
Такою мыслью в нас сквозило!
И тот телец - такой подлец!
Зачем он встал, холуй телец?
Но почему поднял он рыло?
Ах, хилый раболепный шанс!
Но как же он почти из дали
В низине, шпорами из стали
Согнул Европу в реверанс?

Окрест надглавия болвана
Мудрец богатый облетел,
А мысли тихие узрел
В заду раба всего Бутана.
Открыл затылок свой. Живот
К шпалере теплой пристает,
Щека заштопана росою
В кишки пробрался холодок,
Застыла лимфа. Весел, лег
Над шаловливой егозою.
Но, когти вынув, хвост воздев,
Затем, прижатый массой темной,
«Глаголь, маляр обыкновенный! –
Он крикнул, скромно замерев. -
Еще чего!...» Но после, сев,
Остался тут же. Оказалось
Как будто князя Калиты,
Протяжной грустью залиты,
Бока слегка перемещались...
Но кто на улице в толпе
Идет, не видя на себе -
Почти что шепота молчанье -
Легко затихшее стоянье
На огорошенной тропе?

В тени галактики туманной,
Отставив ногу на конце,
Стоял Солдатик Оловянный
При глухо-топавшем тельце.
Но каждый раз богач престранный,
Когда ладони поджимал,
Всегда Солдатик Оловянный
Рысцою легкой пробегал.

А в тех местах, где приходилось
Плыть этой улицей другим,
На их лодыжках проявилась
Уверенность. К кишкам чужим
Они приткнут спокойно локоть,
Когда себе прощают похоть.
Кальсоны новые надев,
Губу уверенно воздев,
Прут напролом.
Елань большая
В овраге чудилась. Всегда
Приходит без ружья сюда
Охотник, к гону поспевая,
Богатый ужин наш сметет,
А тут полковник подгребет,
Служа на танке по субботам,
К таежной луже. Зацвело
Тут все осокою. Болотом
Здесь в самом деле залило
Твердыню храма. Под росою
Возникнет, словно белый клен.
В него теперешней зимою
Сгоняют фуры. Станет полн -
Слегка достроят. На стропиле
Утерян будет гений свой,
А там горячий дух чужой
В честь демократии убили.