Олеся 2

– Руслан, – сказала она по слогам, отводя взгляд в сторону, – если бы вы знали, какая я, не говорили бы так. Я не заслуживаю ни вашей симпатии, ни вашего внимания. Шли бы вы домой. Вас наверно заждалась молодая жена.
– Я не женат, – ответил я, не задумываясь. – А вот ваше кольцо говорит о замужестве. Или я ошибаюсь?
Олеся медленно сняла его и держала кончиками пальцев, смотря отрешенным взглядом.
– Я вышла замуж по любви. Казалось, нет ничего прекраснее наших чувств. Я парила в облаках, как бабочка, любила его, души в нем не чаяла. Он был для меня всем.  Необъятным небом, ласковым солнцем, игривым ветром. Мне было мало его. А теперь его просто нет. «Просто» какое-то дурацкое слово. Как может быть «просто нет». Его нет. И это совсем не просто. Это сложно. Больно, мучительно и чертовски страшно. Я убила его, веришь? Своими руками забрала его жизнь и ничего не сделала, чтобы повлиять на ход событий. Как же противно чувствовать себя беспомощной, когда знаешь, что от твоего хочу ничего не зависит, и ты не в силах изменить судьбу.
Я боялся перебить ее и молча слушал, дав ей возможность выговориться, выплеснуть свою боль и разделить ее напополам. Я не воспринимал всерьез слова «убила», я видел ее переживания и был уверен, что Олеся не та девушка, которая способна запланировать и совершить преступление. Я видел в ней ангела, которому нужна была помощь, и с готовностью подставил свое плечо.
Олеся не обращала на меня никакого внимания и продолжала свою исповедь:
– Он так и не посадил виноград. Да что там виноград, мы не успели слишком многое из того, что планировалось.  После похорон я не могла находиться дома. Все напоминало о нем. Все, куда не глянь. Его фото, его книги, журналы, компьютерный стол, диски, вещи, запах его одеколона. Это все давило на меня так, что я продала квартиру со всем, что в ней было, и переехала в дом на окраине. Я провела в нем три ночи, а навязчивые мысли все никак не отпускают. Еще и соседка у меня странная. Нет, скорее не странная, а подозрительная. На ведьму похожа. Седая, лицо сухое, руки жилистые, а глаза такие блеклые, что смотреть в них боязно.
Закат окрасил край неба в багряный, и уже зажигались первые звезды. Олеся прервалась, кутаясь в вязаную кофту, но будто бы не замечала приближение ночи.
– Хорошо, что я встретила вас. С совершенно незнакомым человеком я бы не стала разговаривать. А вы вроде бы и знакомый, а вроде бы и нет. С вами можно быть собой и без утайки рассказать о самом сокровенном.
Я не решался спросить, что же случилось с ее мужем и почему она винит в его смерти себя. А вот о доме и старой ведьме я все-таки спросил.
– Преставилась Матреной. Все по углам заглядывала и трогала своими кривыми пальцами все подряд, начиная от моих ботинок в коридоре и заканчивая гардиной в прихожей. Домишка небольшой. Все какое-то старое, дряхлое. В спальне вообще потолок осыпался. Ремонт делать нужно. Мартена как увидит, что с работы возвращаюсь, так и зовет своим жутковатым голосом. То ей воды принеси из колодца, то яблоки помоги поснимать, а вчера завела к себе и говорит: «Отведай, внученька, супчика грибного, пока свеженький, погрей желудочек». Боязно мне было есть тот супчик. И посуда у нее доверия не внушала, и грибы, что в тарелке плавали. Но поскольку из одной кастрюли она наливала и мне, и себе, я согласилась. Бабуля вроде бы добрая оказалась. Относится ко мне хорошо. Но боюсь я ее, а почему не знаю. Есть в ней что-то такое темное, нечистое.
Знал я и то, что о Матрене той говорят. Ведьма она самая что ни на есть настоящая, как и подруга ее, что жила по соседству. И не нужно было напрягать извилины, чтобы догадаться, что Олеся поселилась в доме старой ведьмы, и еще неизвестно в каких целях Матрена  супчиком ее кормила. Но пугать и без того безрадостную девушку я не стал.
Олеся не обращала на меня особого внимания. Смотрела вдаль и говорила-говорила, а я все слушал-слушал. Ее голос звучал чарующе. Звонкий как колокольчик. Ни пропитый, ни прокуренный – голос настоящей девушки.  Я боролся с желанием поцеловать ее в губы. Они так и манили меня, но я не спешил, понимая что, Олеся не станет целоваться с малознакомым мужчиной, потому что все еще переживает смерть мужа.
Нас потревожил телефонный звонок. Гулиса вероятно забеспокоилась, что я долго не возвращаюсь, но ее беспокойство меня ничуть не волновало, как и сама она. Я сбросил вызов, обратив внимание на электронный циферблат. Половина девятого. Время рядом с Олесей летело незаметно.
Олеся ни о чем не спросила, но, набросив капюшон, поднялась, и мы пошли назад в сторону сквера. Я провел ее к самому дому. Мы опять разговаривали ни о чем: о погоде, шелесте ветра, опавшей листве. Она не утратила способность улыбаться, и мне все больше и больше хотелось сделать ее счастливой.

Олеся, Олеся, Олеся…

Гулиса устроила грандиозный скандал. С битьем посуды и угрозами покончить жизнь самоубийством. Она учуяла запах чужой женщины и почувствовала себя оскорбленной. Кричала, швыряла в меня все, что под руку попадалось, разбила зеркало и журнальный столик, за который я отдал почти весь месячный оклад инженера-электронщика. Это стало последней каплей.
Я ударил ее. Впервые в жизни поднял руку на женщину. Она отлетела к стене и распласталась на полу. Ее разноцветные пряди скрыли перекошенное лицо и обезумевший взгляд. Я ждал, что она будет делать дальше. – Выгнулась кошкой и вмиг оказалась у моих ног. Опутала руками, как веревками, и трясла, умоляя не бросать ее. Зрелище еще то.
Поговорить с Гулисой по душам не удалось. Я и слов не мог в тот момент подобрать таких, чтобы доходчиво ей объяснить, что расстаемся мы вовсе не из-за другой женщины, и что дело не в ее желании иметь грудь шестого размера. Но Гулиса твердила свое «у тебя кто-то есть». А единственное что у меня было, так это планы на счастливое будущее. И видел рядом с собой я Олесю.
Ночью я вызвал такси и отвез Гулису в ее прежний дом. Ее мать выскочила со двора в ночной рубашке. В глазах волнение. На висках поблескивала седина. Мне жалко было эту женщину. Она никогда не была замужем. Ей всю жизнь доставались вторые роли. Но ее любовники всегда были при деньгах, и она жила припеваючи, пока пользовалась спросом. А как только годы взяли свое, никто уже не приглашал в ресторан, не дарил цветы и дорогие подарки. Васо и тот за последние два года не давал о себе знать. Ни письма, ни звонка, ни весточки.
Зоя Воробьева не задавала лишних вопросов. Все было предельно ясно. Скорее всего, она огорчилась, что ее дочь вернулась домой.  Возможно, она и винила меня, но упрекать не стала. Я дал ей денег на первое время. Незаметно вложил в руку, чтобы Гулиса не знала. Зоя взяла их, осторожно кивнув головой.
Таким образом я попытался избавиться от прошлого и начать новую жизнь. Но я недооценил Гулису. Она оказалась намного хитрее, чем я предполагал, и на следующее утро мне позвонил ее папочка. Васо был довольно приветлив и сказал, что я всегда ему нравился, что он одобряет выбор дочери и обязательно приедет к выходным на нашу свадьбу. На нашу свадьбу! Гулиса сказала ему, что мы решили пожениться. Как только я это понял, стал возражать, но Васо меня и слушать не хотел.
Шутить с Обезбашидзе в нашем городе еще никто не рисковал. Уж слишком устрашающими были истории о том, как люди сами рыли себе могилу в нашем лесу. Но ради Олеси я был готов на все.

Олеся, Олеся, Олеся.
Так птицы кричат в поднебесье…

(продолжение следует)