Стихи

СТИХИ
             (письмо-поэма)

 Я, кажется, Вам не писал стихами.
 Причины были, но оставим их.
 Вы далеко: за морем, за горами,
 но это преодолевает стих.

 Сейчас у нас тут в головах броженье:
 все копят деньги день, неделю, год
 на смерть или на жизни продолженье
 и после смерти – кто их разберёт.

 Они по-своему, признаться, правы.
 Как не хитри – не каждому дано…
 Я с вами о другом (отбросим нравы)
 поговорить рассчитывал давно.

 О том, что денег нам не прибавляет,
 и слава богу, но зато, когда
 мы это выплеснем, душа сияет,
 а тело молодеет на года.

 О том, что для других пустая трата
 чернил, бумаги, времени и проч.,
 которые на нас, как фат на фата,
 смотреть по преимуществу не прочь.

 Ну да, ну да, уже Вы догадались:
 поговорим сегодня о стихах…
 Мне не забыть, как Вы одни остались
 в чужих, не понимаемых краях.

 Как весточку нечаянно прислали
 на родину, незнаемому мне,
 и как ответа ждали и не ждали,
 но он пришёл знамением извне.

 Я не мечтал о выгоде слоновой –
 я знал: нет смысла в новые мехи
 вливать вино, которое не ново,
 и потому просил одни стихи.

 Я рисковал, ведь я не знал Вас лично,
 и оттого, как в пламени искусств,
 сгорая в неизвестности мифичной,
 не ведал Ваших дум, пристрастий, чувств.

 Вы тоже обо мне не очень знали,
 но превосходство было налицо:
 Вы все-таки мои стихи читали,
 обдумывая каждое словцо.

 Однако же без риска жизнь беззуба.
 Да кто не любит тайно отмечать
 в своих делах с конкретностью сугубой
 нечаянную случая печать!

 Об этом я и думал, понимая,
 что Вы могли б приехать и прочесть
 свои стихи (признаюсь, не скрывая,
 тем оказав огромнейшую честь).

 Ну а пока, быть может, как подросток,
 с  томленьем обожающий рассвет,
 и строя всяких планов перекресток,
 я долго ждал обещанный ответ.

 Полгода – срок, напоминавший стаю
 летящих птиц, когда кругом зима…
 И вот я настороженно листаю
 страницы откровенного письма.

 Ты пишешь мне о скуке заграничной,
 о том, что их сознание давно
 в какой-то бездуховности циничной,
 как в эликсире зла, растворено.

 Что этот мир незнаемой рукою
 давным-давно, как лакомый пирог,
 с безжалостью над частною судьбою
 раскроен надвое: на Запад и Восток.

 Ты пишешь: «Одиночество жестоко;
 оно среди житейской шелухи
 всевластно, как всевидящее око…
 но есть одно спасение – стихи.

 Они собой пронизывают время:
 рожденье, созревание и смерть,
 и потому, как сладостное бремя,
 питают нашей жизни круговерть.

 На них одни плюют, другие строго
 пытаются понять и оценить,
 считая, но ехидно и убого,
 что тоже могут что-то сочинить.

 А третьи вообще не замечают,
 точнее, в позе суперзнатоков
 с лихой невозмутимостью считают,
 что стихотворство – область дураков.

 Но я молчу, ведь я-то понимаю,
 какие тайны кроются в словах,
 какую мыслей трепетную стаю
 они создать способны в небесах.

 И если от меня, пережитое
 преобразив, оставит что-то смерть,
 то это – слово, пусть не золотое,
 но в стиховую вплавленное твердь.

 Ведь для меня сквозь боли и утехи,
 легка ли, не легка метафор новь
 (любимому прощаются огрехи),
 стихи – моя свобода и любовь».

 Так пишешь ты… Меня всегда пленяло
 созвучье размышлений, чувств, идей,
 его уменье, а верней начало
 от всякой скверны очищать людей.

 Есть в этом катарсическое что-то:
 когда, двучастность вдруг преодолев,
 две личности сливаются, как нота
 с другою нотой, дарствуя припев.

 Так и у нас – сплошное совпаденье
 во взглядах на незримую судьбу,
 на тайну творчества и вдохновенье,
 на сущность христианства и волшбу.

 Да что перечислять… Когда однажды
 ты позвонила и сказала мне,
 что любишь планы собственные дважды,
 а может, трижды изменять вполне,

 я понял: надвигается нежданность,
 которая, не ведая опек,
 дарует драгоценную спонтанность –
 ты «на голову свалишься как снег»…

 И вот ты у меня, и мы, как птицы,
 легко порхаем от стиха к стиху,
 ища между словами вереницы
 эпитетов и рифм, как на духу.

 Мы рассуждаем о святых мгновеньях
 общений двух сближающихся душ,
 о дефиците дружбы, о воззреньях,
 которые тебе внушает муж.

 Мы говорим с тобой, о чём попало,
 дань отдавая жутким мелочам,
 как будто их нам только не хватало…
 И снова возвращаемся к стихам.

 И прямо, презирая вероломство,
 которое рождает в людях зло,
 ты шепчешь: «Я так рада, что знакомство
 меж нами тет-а-тет произошло.

 Что можем мы стихами наслаждаться,
 произнося магично каждый звук,
 от них заплакать или засмеяться,
 иль не на шутку разругаться вдруг.

 А через час, верней, через минуту,
 быть может, всякой мере вопреки,
 опять стихом вносить в сознанье смуту,
 не ведая ни скуки, ни тоски».

 Потом ты говоришь мне о подарках,
 о том, в какие влюблена духи;
 и я без звонких слов, без жестов ярких
 дарю тебе с лихвой мои стихи…

 Уехала… Я был при разлученье
 весёлым и общительным, как мог,
 и спрашивал: «Какое впечатленье?»
 Вы отвечали, улыбаясь: «Шок».

 Ни более, ни менее. Но вдвое
 я благодарен Вам уже за то,
 что Вы в моих стихах нашли такое,
 чего не обнаруживал никто.

 Что Вы предельно терпеливы были,
 когда бывал неоткровенен я,
 и много, очень много говорили
 о самом сокровенном для меня:

 «Среди проблем, которые всецело
 стоят над душами настороже,
 как горестно, что никому нет дела,
 что кроется в поэтовой душе.

 Какие в ней безумствуют пороки,
 взрывая добродетели исток,
 какою катастрофой режет щёки
 слеза, стихом скользя наискосок.

 Да и никто не верит, что для строчки,
 которая в судьбе оставит след,
 всю жизнь свою от точки и до точки
 как топливо использует поэт.

 Так что ж, его поэзия состарит?
 В чём утешенье? В силе скрытых мук
 иль в женщине, которая подарит
 и шелковистость ног, и бархат рук?..»

 О, как тогда Вы были сверхкрасивы,
 когда в меня вонзали словно нож:
 «Сквозь все несчастья, наслажденья, срывы –
 пиши, пиши стихи, пока живёшь!»

 Пусть будет так. Ведь в жизненном разломе
 от Вас мне без сомненья, наотрез
 не нужно ничего, лишь кроме… кроме…
 Красавиц много – мало поэтесс.