Исповедь

Обнимает огонь в печи дрова,
Обнимаются стрелки на слове "полночь".
Как жестоко, милая, ты права.
Дай-то Бог слова такие не помнить
Ни уму, ни сердцу. Пускай душа
Выболит в одиночестве, не в одночасье.
И когда, запутанный круг сверша,
Подойдёт к прощению, как причастью,
Позади останутся трын-трава,
По колено моря и на воре - шапка...
Как высоко, милая, ты права.
Вот и я своей высоты лишаться
Не хотел, пусть призрачной, пусть какой;
Просто жить - мне казалось бездарно мало.
Высота водила моей рукой, -
Пустоту моя рука обнимала...
Лишь в колодце я видел звёзды, там,
Где мерцали они в маслянистом чреве.
Шел за ними следом, а по пятам
Шла судьба, мечтая лишь о ночлеге,
Чтобы где-нигде преклонить главу,
Долго вытянуться разбитым телом...
Мне казался нормой, пока живу,
Беспредел своим и чужим пределам.
Или грудь в крестах, иль в кустах голова,
А всего-то надобности - очнуться.
Как нелепо, милая, ты права.
Как недолго, милая, откачнуться
Друг от друга, как от волны волна,
И уже не встретиться боле...
Не гони коней. Ты и так вольна
Их загнать в этом стылом поле.

Золотым кольцом ночь обводит дом,
И беззвучно звёзды дырявят крышу.
Не достанешь дна, если жизнь вверх дном,
Ни хулы, ни лести она не слышит.
Ни посулов верных не раздаёт,
Ни на там какой большак не выводит,
А по будням пьёт, да по морде бьёт,
Если вдруг тоска на неё находит...
Полно ёрничать. Нет её в том вины,
Что по-бабьи весь этот бред терпела.
Разметало по разным концам страны
Видно, слово моё и дело.
Прогорели, видно, мои дрова.
Выстыл дом. А в таких: не живут, не любят.
Как по-женски, милая, ты права, -
Что делить теперь: ни себе, ни людям.
Потускнел, видать, мой крестильный крест.
И ушла вода из того колодца...
То ли печь гудит,
То ли бор окрест,
То ли плачет кто,
То ли сердце бьется.