Очищение

 












 



Пьеса










                Очищение

                Пьеса в 3  актах и 11 сценах            

Федот выпускник духовной семинарии, священник
Любовь -его жена
Николай Иванович Зубовский   - протоирей благочинный    
Благочинный из Сенно
Фёкла, мать Федота
Константин – брат Федота   
Стефан - архиепископ
Павел– священник, сосед Федота
Влас – бывший жандарм      
Никодим – бывший товарищ Федота
Арестанты, охрана, члены «тройки», секретари.


                Акт первый
               Сцена первая
               
Тюремная камера для подследственных полна  людей. У дверей камеры под самым потолком тускло горит покрытая копотью лампочка. Камера забита до отказа. В ней не то, что спать, стоять было трудно. Подвальное помещение с крохотным оконцем под самым потолком видимо раньше, служило, как подсобное помещение и не было приспособлено для содержания людей. Помещение плохо проветривается и воздух   спёртый, до того, что некоторые заключённые не выдерживают и теряют сознание.  Шла коллективизация и людей силой загоняли в колхозы. А кто из единоличников не хотел, того судили и высылали. Это касалось в основном многодетных трудолюбивых крестьянских семей. Один из заключённых – священник Федот.  Ему 58 лет. Он невысокого роста с высоким лбом,  с русой бородой и усами. Седина почти не тронула его волосы.  Стоя   возле стены, он беседует со священником Свято Преображенской церкви в Хотимске, отцом Павлом. Тот с декабря месяца находился в камере под следствием вместе со своими прихожанами.
Федот. Я был арестован 3 февраля 1933 года.  Все началось с моего отказа. Вот с тех пор и начались мои несчастья.
Павел. А какие обвинения?
            Федот. Сам толком не знаю. Вот так в сомнениях и неясности просидел     месяц в Белыничах, а теперь здесь. Кормили отвратительно, но большого желания есть не было. 
Павел. А я с шестью своими прихожанами ещё до Рождества здесь , привыкнуть невозможно, но почти свыкся.  Как же ты переносишь всё это?
Федот. Приходят в голову страницы Евангелие о суде Пилата, и становится  легче. Как и тогда люди не знают, что творят. Я всю жизнь старался жить праведно. Хотя и тяжело было, но не зарился на чужое и зависти не имел. Старался делать добро людям, а самого посадили в острог. Ни Божьи, ни людские законы не нарушал.
Павел. Никогда бы не подумал что судьба так повернется. А помнишь, как в Орше мы учились в духовном училище. Да и жили то почти рядом. Я жил в Пустынке. Отец мой был священник. Недалеко было Березовское озеро. Там на островах росли одни березы.
Федот. А я родился в деревне Гили, возле Лукомского озера. Места прекрасные. А в верстах 20 от Пустынок в деревне Соржицы жил мой дед, Иоан. Он был дьконом. Я был там один раз. Возле дом было озеро с большим островом. На холме стояла деревянная церковь с каменной колокольней.
Павел. Так это же наше благочиние. Мой отец туда даже ездил.
Федот. А вот отца своего я не помню.  Жили мы в казённом доме. Приход  был бедный и спасал только участок земли, который принадлежал церкви. Через 4 года после моего рождения отец умер. А на руках мамы Фёклы  был ещё грудной Митрофан. Всего в их семье было шесть мальчишек Антон, Иван, Ксенофонт, Константин, Федот, Митрофан  и дочь Анна.
Павел. А я считал что ты Оршанский. У тебя же мама в Орше часто нас навещала.
Федот. Дело в том что Антон после окончания Смоленской семинарии устроился на службу секретарем в полицию. К нему перебралась наша семья.             
                Сцена вторая
Начало лета. За столом бедно обставленной комнаты сидит ещё не старая, но угнетённая горем женщина в черном платке. На ней длинное черное платье. С ней сын лет пяти и дочь 18 лет. В окно видна речка, за ней среди деревьев церковь. Слышно, как подъезжает повозка. Отворяется дверь и входит благочинный. Он молится на иконы и заходит в комнату.
Благочинный. Христос Воскресе, ну как поживаешь, Фекла? Отошла хоть немного от горя?
Фёкла. Воистину Воскресе. Да разве за это время отойдёшь? Такой мужик и такой нелепый конец. Надо было ему так поздно идти в соседнюю деревню соборовать? Не нашел причину отказаться, а этому выходит больше всех надо. Привык напрямки ходить через реку, а то, что уже весна и ключи лёд подмывают, забыл. Вот и провалился, возвращаясь назад под лёд. Да разве в рясе быстро выберешься? Никогда не болел, а тут горячка доняла. Что не делали, чем не лечили, не помогло. Вот и самого отпели. А шестерых детей на меня оставил. Как теперь жить?
Благочинный. Один Господь знает что будет. Не волнуйся, на всё воля Божья. Антон уже семинарист, Иван с Константином  в духовном училище за казённый кошт. Училище при монастыре находится. Они присмотрены, учатся хорошо. Константин в первых учениках ходит. Потом в семинарию пойдут. Господь не покинет своей милостью. А через года три и Федота отправишь учиться.
Федот. Я уже большой. Вон Костя всего на два года меня старше, а уже учится. Он говорил, что меня могут принять, если Ваше Благословение получу. Я буду очень - очень стараться. Меня Костя старославянской азбуке выучил. Я уже псалом читать могу, батюшке понравилось. А потом как Иван пойду в семинарию. А мама с Анютой останется Митю смотреть.
Благочинный. Ладно, приеду в конце лета, посмотрю, на что ты будешь годен. Только одно прошу, ты уже взрослым стал, хоть и рано это случилось, но должен понять такую истину. Если хочешь Богу служить, то это на всю жизнь. На первый взгляд лишь одни праздники у священников. Крест этот тяжёл, а нести его надо с достоинством. Высокое доверие от Господа даётся священнику, но и спрос с него большой. За формализмом нельзя забывать о главном – охране душ прихожан твоих. Да и свою беречь надо. Соблазнов много. Бросать службу нельзя, грех. 


                Сцена третья

Снова камера. Иоанн и Федот после допросов.
Павел.   Господи, разве можно обвинить священника в том, что он учит людей вере? Хотят признания моего в том, что я организовал преступную группу.
Федот. Когда отец умер, Антон уже учился в Смоленской духовной семинарии. После третьего курса Антон ушёл из семинарии и поступил секретарем в Оршанское полицейское управление. Туда он перевез маму и нас, младших детей. Так теперь и меня в этом обвиняют.
Павел.  А какая связь?
Федот. Один из моих нынешних прихожан был знаком с ним по службе. Он тоже в полиции служил.
Павел.  Грустно.  А ты помнишь Могилев? Мы были молоды, сколько радостных дней.
Федот. Еще бы. Правда, не всегда сытно, за государственный кошт не разгуляешься. Помнишь, когда мы были во втором классе, был бунт у старшеклассников?
Павел. Да, им не понравилось, что сильно прижимали, да и следили за каждым шагом. Потом стало лучше.
Федот. А театр? Разве его забудешь. Из последних денег покупали билеты на галерку. А сколько девушек…
Павел. Насколько я помню, ты был очень увлечен одной из них. Кажется ее звали Любаша?
Федот. Как такое забудешь. Она же стала моей женой.
            
               Акт второй
               Сцена первая

            Перелом судьбы
Середина летнего дня. Деревня Шишово возле местечка  Горки.  На крыльце недавно построенного здания школы сидят двое, Федот и его брат Константин. Конец лета. Вдалеке видны поля ржи. Федот среднего  роста, подтянутый молодой человек около тридцати лет от роду, с синими глазами, длинными густыми волосами, в хорошо сшитом костюме. Брат похож на Федота, но немного старше,  в красивом костюме, плотно облегающем его фигуру. Сегодня они встретились после переезда к месту работы. 
Федот.  Как летит время. Вот уже 7 лет прошло после окончания Могилёвской семинарии. Жизнь, конечно, не обременяет, но пока ничего хорошего не сулит.
Константин. Это почему?
Федот. Оклад за мой труд всего чуть больше ста рублей   в год. Правда,  учителем в Климовичском уезде было ещё хуже.
Константин. Теперь же переведён в Шишовскую двухклассную школу. Здесь уже ближе к цивилизации, рядом находится Горецкое аграрное училище.
Федот. Спасибо, брат. Без твоей поддержки этого мне бы не было суждено.
Константин. Я и смотрю, что ты здесь  ожил. Но тебе же  тридцатый год, а ещё не был женат. О чем ты себе думаешь?
Федот.  Бог даст, всё изменится.
Константин. Ну на Бога надейся, а сам не плошай.
 Федот. Это ты к чему?
Константин. Припомни, когда ты в управу ко мне заходил, видел моего столоначальника с прекрасной брюнеткой? Они садились на дрожки.
Федот. Ну так что?
Константин. Да это же его племянница. Она недавно приехала в Шклов после учёбы в Могилеве. Теперь работает учительницей в Старом Шклове. Живет у деда. А дед благочинный. Приезжала навещать дядю.
Федот. Эко, куда хватил.
Константин. Тебя не подтолкнуть, сам не пошевелишься.
Федот. Боязно, брат.
Константин. А, может это судьба? Желаю удачи. Но надо собраться и ехать. Хоть недалеко, но по темноте ехать не хочется.
Берет вещи, выходят вместе.

               Сцена вторая

Зал Горецкого аграрного училища. Возле входа стоят Константин и Федот. Слышны музыка и шелест платье дам проносящихся в танце.
Константин. Ну, наконец то приехал. Хорошо что меня здесь все знают. И тебе приглашение прислали.
Федот. Да, без тебя сидел бы я в своём Шишово. Кстати, у этого местечка интересная история.
Константин. Ты чего сюда приехал? Посмотри в зал.
Федот. Ой, она. Да мы уже познакомились.
Константин. И мне не сказал?
Федот. Да ладно, не серчай, не успел.
Константин. А как ты осмелился?
Федот.  Ездил, как всегда перед началом  школьных занятий в Шклов.  Благочинный  Николай Иванович Зубовский, собирал. И там я снова увидел пленительное создание. Сердце замерло от восторга. Я остолбенел.   На высоком крыльце дома благочинного с книгой в руках сидела девушка. Она была одета в строгое платье с облегающим шею воротником. Не возможно было пройти мимо, не залюбовавшись.
Константин. Так кто же это был?
Федот. Это была внучка благочинного  Любаша. Её позвали в дом, и на крыльцо вышел Николай Иванович. Увидев меня, он  усмехнулся и спросил : «Что окаменел, нравится? Ну, так заходи в гости, познакомлю с внучкой. Только что приехала, окончила Могилевское епархиальное училище, будет работать учителем».
Константин. Ну, а что было дальше?
Федот.  С этого момента у меня началась новая жизнь. О женитьбе у меня как не думалось. Да и подходящих девушек в деревне найти трудно. А тут начитанная, образованная и очень общительная, да к тому же красавица. Одно только смущает, она чуть-чуть меня выше. Поверь, пропал аппетит, спать не мог. Всё о ней думал.
Константин. Понимаю, сам такое счастье испытал. Моей Марии отец тоже благочинный.
Федот. Через неделю после  встречи поехал снова в Шклов, вроде как за книжками. Мы с ней встретились в школе, где она готовилась к началу занятий. Она только почувствовала свободу после своего училища с монастырскими правилами. Вспоминали учёбу в Могилёве, учителей и однокашников. Нашлись общие знакомые, делились впечатлениями от спектаклей в новом театре.
Константин. А что потом?
Федот.  Потом Николай Иванович пригласил меня  домой. Любе  18 лет, а как хорошо она играла  на дедовом фортепиано! Да и пела она прекрасно.  Вечер у благочинного пролетел как сладкое мгновение. Но надо было ехать. Я попрощался и вместе с Любой вышел из дома.  Рядом виднелось здание   храма. Там меня ожидала запряжённая в тарантас лошадь с возницей. Люба взялась меня проводить до парома. Кучер потихоньку поехал впёред, а мы пошли рядом, взявшись за руки. Солнце уже село за горизонт, но было светло. Над горкой показалась первая вечерняя звезда. Люба сказала: «Смотри, Венера взошла! Это звезда любви».
Константин. От этого можно голову потерять.
Федот. В тот момент голос её дрогнул, и я  почувствовал, как голова легла на моё плечо. От избытка чувств моё сердце забилось так сильно, что казалось его, слышал весь Шклов.  Любаша,  сказал я, и замолк.   Слова переполняли меня, язык не слушался меня, он словно затвердел. Мы остановились на высоком берегу у парома. Внизу нес свои воды Днепр. Стояли и не могли пошевельнуться. Мне так хотелось обнять это милое создание, но, ценя её чувства, я боялся, это сделать. В тот момент почувствовал себя героем. Моё лицо «горело». У Любаши лицо тоже покрылось алым цветом. Дрожки взъехали на паром и остановились, поджидая меня. Люба повернулась и, улыбнувшись, прижалась ко  мне.  Как всё было прекрасно. А Венера благословляла нас, она даже подмигивал нам. Но была пора ехать. Я пообещал при первой возможности вернуться. «Я буду ждать», - ответила Люба. Взойдя на паром, я остановился и обернулся. На высоком берегу Днепра стояла девичья фигура на фоне разукрашенного закатом неба. Всё на Земле замерло, лишь Днепр пел свою вечную песню.
Константин. Это прекрасная пора жизни. От любви можно и голову потерять.
Федот. Назад  от  Шклова до Горок по просёлочной дороге я ехал как в тумане. Теперь, когда моё сердце было заворожено красавицей, я начал больше заниматься своей внешностью. Купил новый костюм, отрастил усы.
Константин. Ну так вперед. Кстати она сама к тебе идет.

             Сцена  третья
Комната, где живёт Федот. Под потолком висит керосиновая лампа. На стене календарь за 1904 год. В углу за печкой накрытая одеялом деревянная кровать. Возле единственного окна стоит стол и два стула. Рядом на стене полка с книгами и шкаф.  В комнате благочинный и Федот. Осматривает комнату и походит к столу. Садится.
Николай Иванович. Ты тут вижу,  спартанскую жизнь ведёшь.
Федот. Думаю, что это временно.
Николай Иванович. А не затянулось ли это временное.
Федот. Да нет, школа новая, только год как открылась.
Николай Иванович. Ну и как, нравится работать?
Федот. Работа нравится, да и дети стараются учиться.
 Николай Иванович. Да и твоё усердие заметно. Последнее время зачастил в Шклов. Может поэтому и  в поведении Любаши заметно изменение. Тихая красавица была, а превратилась в очень обаятельную девушку. Как ты приезжаешь, у неё глаза сияют. А  от неё не одно сердце в Шклове замирает. Даже Могилёвский Владыка Стефан засматривался. Но она вроде и не замечает никого. Может это ты голову вскружил? То-то  по делу и без дела в Шклов летаешь.
Федот. Признаюсь как на духу, я к ней не равнодушен.
Николай Иванович.  Ну, дело конечно молодое. Но я заехал в  Шишово не только из-за любопытства, ожидается приезд владыки. Всё что тебе показал при обходе школы, обязательно выполни. Детей подготовь. Пусть гимн «Боже царя храни» подучат, да псалтырь почитай с ними.
Они помолчали, рассматривая учебные пособия и учебники.
Николай Иванович. Ну а как на счёт личной жизни? Какие планы? Но смотри, за учителя я внучку не отдам.
Пауза. Федот с удивлением смотрит на Николая Ивановича, тот улыбается.
Николай Иванович. (Произносит уже серьёзно). Это конечно шутка. Дело в другом. Сам видишь, как народ отходит от веры. Уже горят панские усадьбы, а тут ещё война далеко не победоносная. В церквях вакансии. Как бы не потерять души людские.  Приедет епископ, встречай как надо и подавай прошение о переводе на должность  священника. Не зря же семинарию заканчивал. Да и дело отца и деда продолжать надо. Царствие им небесное. (Крестится).
             

Сцена третья
Та же комната. На столе цветы и большой каравай. Епископ после службы в церкви заходит с Федотом в комнату. Федот берёт каравай и подносит его с поклоном Владыке.
Владыка.  Своими знаниями вы меня порадовали. В этом я вижу труд учителя. Он не пропал даром. Ищите, прежде всего, царствия Божия и правды его, остальное приложиться вам.
Федот. Примите, Ваше Высокопреосвященство  хлеб соль.
Владыка принимает хлеб.
Владыка. Ну, спасибо, порадовал меня. Как живёшь, может какие вопросы есть? Сейчас времена сложные настают. Народ отходит от Бога. Отсюда и волнения, смута, сектантство. Ты же окончил семинарию и не плохо. Не думаешь ли пойти священником?
Федот. Я много думал об этом. И хотя пошло много времени после окончания семинарии и несомненно надо восстановить знания я решил дальнейшую жизнь посвятить Богу. Тем более это исполнение воли моего отца. Прошу принять прошение,  Ваше Высокопреосвященство. Федот подаёт  прошение. Владыка, бросив взгляд  бумаги. В конце учебного года будет вакансия, сразу переведу.
Владыка выходит.
      Сцена четвёртая
 Комната учителя. Федот пишет в дневник.
1905 год начинался прекрасно. В апреле брата, Ксенафонта, наградили надбелренником, а затем и дядю Любы, Митрофана Сороколетова.  6 мая 1905 года орденом Анны  второй степени был награжден и Николай Иванович Зубовский. Я был приглашён на торжество, посвящённое этому событию. Не дожидаясь приезда приглашённых священников из Горок, которые собирались ехать в Шклов на карете,  я отправился пешком.  Была ясная звёздная ночь. Светила луна и было светло, как днём. По небу плыли облака и их тени, как причудливые изображения скользили по земле. На рассвете был в Шклове. Солнце только встало, и я увидел, как в  сад спускается Люба. Наклонила ветку  черёмухи и понюхала. Подошла к дубу, стоявшему возле дороги, прижалась к нему, как бы получая заряд энергии. И в этот момент она почувствовала на себе, мой взгляд. Обернулась и взглянула на меня своими прекрасными глазами. Я подошёл, встал на колени и обняв её ноги.  «Ты моя царица, - сказал ей, - ты моя радость, ты моё счастье. Я больше не могу жить без тебя. Выходи за меня замуж».
Люба приподняла мою голову  и увидела в глазах навернувшуюся маленькую слезинку.  Она поцеловала в голову, как маленького ребёнка, и сказала: « Я согласна, но как же дед? Пошли к нему.  Дед сейчас весь в делах. Ожидается много гостей. Даже епископ обещал приехать. Сорок два года отдал он служению Богу, стал благочинным и протоиреем. Пользуется большим уважением не только в своём округе, но и в епархии. Поэтому желающих поздравить будет много».
Николай Иванович.  С приездом, а где Горецкие гости?
Люба. Да он пешком пришёл, точнее, прибежал.
Николай Иванович. Что, нам известие, какое то принёс?  Ну, говори, а то у меня дел очень много.
Федот (опустившись на колени и жалобно, посмотрев в лицо деду).  Я не могу жить без Любы, благословите нас на брак.
Люба стала рядом с Федотом на колени.
Николай Иванович.  Так вы уже договорились до этого? (произносит с напускной строгостью). Ну да ладно, Бог вам судья.
Снимает висевшую в углу комнаты икону Спасителя и со словами «Благословляю, да хранит вас Господь», перекрестил.
Николай Иванович.   Идите встречать родителей. Скоро приедут.  Я и сам давно дочку с зятем не видел. Как стал помощником благочинного, в своих Белынковичах, из-за службы и приехать не может. Встречаемся только в епархиальном управлении. Но, раз вы мне доверились, им пока ни гу-гу. Я сам подготовлю. Заступлюсь за свою старшую внучку. Вот будет им подарок. А на тебя Федот я надеюсь. Давно уже замечал, к чему дело идёт. Поэтому, извини, но проверял какой ты на самом деле. Про тебя никто плохого слова не сказал. Береги внучку, прошу и требую. Не опозорь ни ее, ни наш род.
Федот пишет дневник. 18  мая 1905 года резолюцией Его Преосвященства епископа Стефана учитель Шишовской школы  я был назначен  священником в Могилёвскую церковь архангела Михаила. Приехав на поезде на станцию Славная, возле которой в деревне Малявка находилась церковь, увидел невзрачный станционный посёлок, а  вдалеке на возвышенности стояла высокая деревянная церковь. Казалось, что она плывет в утреннем мареве поднимающегося над болотами тумана. Встретили на телеге и больше часа, в объезд, по Екатерининскому  шляху   добирались до деревни. Мне был предоставлен новый недавно срубленный дом с террасой вокруг. Можно будет в любую погоду прогуливаться. Настроение отличное, ведь меня ждёт в Шклове невеста.
В первых числах  июня в Шкловской церкви мы были обвенчаны. После венчания, цветение садов казалось продолжением праздника. Даже русско-японская война, многочисленные раненые и калеки стали далеки. Это уже не были учительские гроши. Оклад 500 рублей, 61 десятина земли 3400 душ   прихода позволяли жить если не богато, но и безбедно. Казалось, что прошлое обездоленное детство сына покойного священника ушло как тяжелый сон. После венчания,  в Могилеве Владыка Стефан 9 июня в Кафедральном соборе меня рукоположил.
После переезда в Малявку, жизнь пошла своим путём Любовь была назначена учительницей иностранных языков в   училище за  10 км от Малявки и почти каждый день ездила туда на телеге. В феврале 1906 года родилась первая дочка Галина, потом Мария, и 17 декабря 1911 года родился сын Всеволод.
 На день Михаила в Малявке каждый год устраивали праздник. Сюда съехались все близлежащие священники с женами. Отслужив в церкви, собирались в нашем доме и порой засиживались до утра.
Потом началась первая мировая война. С угрозой захвата немцами Малявки, я отправил своё семейство в Белынковичи, где благочинным был отец Любови – протоирей Иосиф. Лишь в 1922 году семья вернулась в Малявку. Потом начались репрессии против церковнослужащих.
      

Сначала работал учителем, потом был рукоположен и назначен в Малявский приход священником. После революции Владыко Сергий одним росчерком пера превратил нас всей епархией в обновленцы. Когда поменялись границы епархий я стал благочинным в Толочине. Три года назад мне предлагали публично раскаяться, но я отказался. Тогда Малявскую церковь закрыли, а меня перевели священником в Шепелевичи. Через два года меня арестовали.
  Та же камера. Ночь, близится утро.  Дверь в камере открывается и заходит человек в длинном плаще и скрывающем лицо капюшоне. Это Никодим, бывший председатель райисполкома. Рядом с ним охранник. Он подзывает к себе Федота. Священник подходит.
Никодим. Не ожидал меня здесь  встретить?  Думаю, меня ты не забыл?
Федот. Как же забыть того, кто тебя пытались склонить к измене самому дорогому, что было в жизни – Вере в Бога, Вере в Любовь.
Внимательно смотрят друг на друга.

                Сцена четвёртая
                В райисполкоме
Кабинет председателя райисполкома. За столом сидит председатель. На стене портрет Сталина. На окнах простые белые занавески, на улице пасмурно, в комнате горит свет. Лицо председателя, оплывшее после вчерашней попойки, с мешками под глазами. В кабинет заходит священник, отец Федот.
Федот. Ну, привет, Никодим. Не плохо устроился. От меня что хочешь, для чего вызывал? Соскучился что ли? Чай после Михайла в прошлом году не виделись.
Никодим. Кому Никодим, а для тебя сейчас Никодим Сильвестрович. Вот видишь, меня здесь ценят. Скоро и в партию примут. Я как, объявил о публичном отречении от Бога, стал уважаемым человеком. Тебе же тоже предлагали, зря отказался. Сейчас такое время, надо приспосабливаться. Может быть, надумал, переступил через свою гордыню?
Федот. Вечно ты куда нибудь вступаешь. Из священников православных перешёл в обновленцы. Да и всю епархию туда приписали. А кто уполномочил на это? Ты думал, кому надо был раскол?  Сначала элиту православия уничтожили, а потом решили стравить друг с другом. Это известный приём убийц.  А когда всё было сделано, прикрыли вашу лавочку. Но вы и здесь выкрутились. Один владыкой снова стал, а ты теперь в партию лезешь. Не в охранке ли ты опыт приобрёл? А теперь на кого служишь?
Думаешь с ОГПУ спокойно проживёшь? Знаешь,  чем это закончится? В клоаке сгниёшь, и душу погубишь, хотя ты её давно заложил.
Никодим. Ну, это ты зря сказал. Не хочешь отрекаться, не надо. Поступай, как хочешь. Но к тебе меры будут приняты суровые. На тебя уже есть заявления колхозников о том, что ты собираешь их у себя в доме, и проводишь агитацию против колхозов. А это ведь политика партии. Сколько уже арестовано, не знаешь что ли? Разотрут в порошок, стенка будет обеспечена.
Федот. Какие колхозники, Никодим, что ты мелешь. Если только бездельники завистливые. Им бы ничего не делать, а есть хочется. Да я же публично призвал не противиться власти. А в дом, если приходят, так уважают меня. Пока обо мне никто плохого слова не сказал. Ты же сам был священником. Забыл что ли? То исповедаться придут, то причаститься. Я ничего плохого против власти не советую, Господь с тобой.
Никодим. А кто сказал на проповеди, что православная вера победит. Это что ты имел в виду? Что, не знаешь, государство считает религию опиумом для народа. Да ты же самый первый враг!
Федот. Ты вспомни, что услышал Пилат от Иисуса. Будет  у всех нас Суд. Но верю я в то, пройдут года и Правда восторжествует. Ещё много испытаний придётся перенести людям, пока они не придут к пониманию великой Любви (крестится). Нет Никодим, я свой путь выбрал ещё в детстве после похорон отца. Отречься для меня это то же, что продать свою душу Дьяволу.
Никодим. А о семье подумал? Закроют Малявскую  церковь. Работы тебе не будет, пенсии не получишь. Жену вряд ли будут держать в школе. Дочерям придётся идти в прислугу, если возьмут. Сына из техникума выгонят, как сына священника. Сам придёшь проситься, но будет поздно.
Федот. У каждого своя стезя и свой крест. А крест каждый выбирает по своим силам. Я буду с Богом.
Никодим. Я был терпелив к тебе, ведь пытался помочь и спасти. Но всему есть предел. Считай что это предупреждение. Завтра приедут закрывать церковь. Сдай все имущество. Дом освободи, не личный, а церковный. Сарай подремонтируй и к весне переселись. Это я тебе по старой памяти поблажку делаю, да и Любы жалко. Пока пойдёшь священником в Шепелевичи. Это не далеко, около двадцати километров. А пока иди и думай, всё в твоих руках. Надумаешь, приходи. Лишь бы поздно не было. Сильно грамотных этой власти не надо.
Федот уходит 
                Сцена четвёртая
                Суд
Та же камера. Заходит дежурный по тюрьме и вызывает шесть человек на суд, в том числе и Федота.
Федот. Ну вот, и закончились эти унизительные допросы. Ни одного действительного обвинения, одни призывы.
Федота, вместе с пятью проходившим по делу крестьянами, вывели из камеры, и повели рядом стоящее двухэтажное здание.
Федот, обращаясь к идущему рядом Власу  Головкову. Высокий и стройный он был на голову выше Федота
А до революции, что здесь было? Ты же в тюрьме служил.
Влас.  Здесь помещалась казарма жандармов, охранявших эту тюрьму.                Федот. А сейчас, в этом помещении,  нас будут судить.
.
Выйдя из тесного непроверяемого полуподвального помещения на свежий воздух, у Федота закружилась голова, он приостановился.  На дворе лежал снег, резкий ветер со снегом забивал глаза. Идти было недалеко, но затекшие ноги не хотели слушаться. Казалось,  шёл как на протезах. Рядом виднелась колокольня, и купола церкви, куда при приезде в город часто заходил Федот. Глядя на маковки церкви, Федот перекрестился, про себя произнося молитву.    
Голос за сценой. Федот не верил, что его осудят. Ведь ни в чем он виноват не был, а всё что ему приписывали, были сплошные наговоры. Но по отношению к себе при аресте, в камере для подследственных сначала в райцентре, а потом в тюрьме он на непредвзятое отношение не рассчитывал. После двадцать второго года в семье его жены были репрессированные служители церкви. Но на дворе хоть и холодная, но была весна, и даже в камеру доносилось иногда чирикание воробьёв. Да чего там говорить, хотелось жить. Но Федот готовился к худшему. Зная, о высылке на север семей осуждённых, он, предчувствуя репрессии, официально развёлся с женой.
Войдя в здание, где должен был пройти суд, Федот стряхнул с себя снег и по узкой лестнице поднялся на второй этаж. В довольно большой комнате, куда их ввели, за столом сидело три человека в форменной одежде, но без знаков различия. Рядом стоял столик секретаря суда.
Заняв места на лавке, расположенной в углу комнаты, в окружении охраны Федот начал осматривать помещение. Стены были выкрашены в грязно-зелёный цвет, от которого исходило неприятное ощущение. На привычных для прокурора и защитников местах никого не было. Видимо этой троице и предстояло решать судьбу подсудимых. В свидетелях были милиционеры из райцентра.
Начали рассмотрение дела с Федота.
Судья. Осипов Федот Григорьевич, 1874 года рождения, место рождения деревня Гили. Встаньте.
Федот встал, зябко поёживаясь. Он собрал все силы, чтобы казаться спокойным.
Судья. Вы обвиняетесь в том, что, будучи попом, во время службы агитировали против Советской власти и колхозов, и даже объявили о свержении её в 1933 году. Кроме этого  в доме, где вы снимали комнату, постоянно собирали единоличников и там, под предлогом выпивки агитировали за саботаж, в том числе и этих, находящихся под следствием.
Федот. Нет, Ваша честь. Такого не было. А что касается выпивок, так это было редко и то на праздники.
Судья. А как понять факт отказа от уплаты налога? Это же прямой подрыв Советской власти.
Федот. Ваша честь, посмотрите, какой мой приход. Да если что и приносили мне за службу, так только для пропитания самому. А мне налог установили в 500 рублей. Да где ж мне взять такие деньги? Церковная касса пуста,  а иконы я продавать не мог, грех. Беден я, как церковная мышь.
Судья. А заявление в церкви о том, что ваша власть победит? Это что, заговор организовали?
Федот. Я не знаю, кому пришло такое сказать, но у меня и в мыслях даже не было.
Судья. А при допросе показали, что после службы вы сказали: –«Вы, миряне, не ропщите против власти, наша вера победит».
Федот. Где же тут агитация, я же наоборот призывал крестьян подчиниться власти, какое в этом преступление?
После были заслушаны и остальные обвиняемые. Никто из них не подтвердил факты обвинения против Федота. Последними были заслушаны свидетели. Но они подтвердили, что слышали лишь от крестьян об агитации, но сами они в церковь не заходили.
Суд был отложен на другой день.
На другой день 21 марта Влас дал признательные показания. Он стоял рядом понурый, с отёкшим лицом и трясущимися руками.
Встать, суд идёт, сказал секретарь суда, невзрачный человек неопределённого возраста в военном френче. Все встали. Был зачитан приговор. За агитацию против Советской власти и попытку создания заговора против неё, а также за саботаж против колхоза Осипов  Федот Григорьевич и  Головков Влас Фёдорович приговаривались к расстрелу. Остальные четверо к разным срокам заключения. Семьи приговорённых к расстрелу предписано было выслать в северные края.
Всё поплыло перед глазами Федота, но он устоял, только глаза стало сильно резать, словно кто-то бросил в них горст песка.
                Сцена пятая
                После суда
После суда Федота и Власа привели в другую камеру, где были приговорённые  к расстрелу. Их долго вели по коридорам, останавливали и ставили к стене перед дверями и при встрече с арестованными, что  бы  не могли видеть их. В этой камере было свободнее, но такой же мышиный цвет стен и атмосфера ожидания конца жизни тягостно давили на обречённых. Только у некоторых сверкали глаза, у остальных был потупленный взгляд и полная обречённость  во всём и позе и движениях. Сколько кому осталось жить, никто не знал. На расстрел уводили перед рассветом. Одно утешало хоть немного Федота, что последний год он служил в другой церкви, и они с Любой жили порознь. По документам он считался бессемейный, и никаких данных  о семье не было записано в его деле. Значит,  выслать её из-за него не должны.
За день до расстрела Федота привели в комнату свиданий. Там в небольшой комнатке, перегороженной металлической сеткой, его ждал Никодим.
Никодим. Ну что, спас ли тебя твой Бог? А ведь всё могло бы быть по- другому.  Помнишь, я тебе предлагал нормальную жизнь? И всё бы у тебя было бы хорошо. А теперь? Твоя жена осталась без работы. Дочерям твоим придётся идти в прислугу, если ещё возьмут. Сына выгнали из техникума, и он болтается в поисках работы по бывшей столице Российской империи. Церковь закрыли. Кому теперь она нужна? Твои прихожане из чувства злобы и зависти оболгали тебя. Тебя сделали предводителем единоличников, приписали то, о чём ты и думать не мог, не только делать. Ибо это по твоим понятиям противозаконно. И вот итог, «тройка» постановила присудить тебя к высшей мере. Сегодня ночью тебя расстреляют. В чём тебе повезло, так в том, что из-за недостатка времени тебя не пытали. У здешних  ОГПУшников план горит. Они даже в твоём деле всех данных о тебе не записали.  Кто ты для них? Никого не интересует, что ты бывший учитель и учил людей мудрости. Она тоже никому не нужна. Сейчас толпой управляет страх. Вот где новая форма правления. А ты со своим Богом им только мешаешь. Но я даю тебе ещё последний шанс. Последуй моему примеру, отрекись публично. Вспомни, как мы раньше жили. Ведь мы вместе учились в семинарии. Я не забыл, как ты мне помогал в науках, к  которым у меня большого стремления не было. Ты ведь за государственный кошт учился, а мой отец был протоиреем, не чета твоему покойному дьякону. Да и рукоположили меня раньше, не то, что тебя. По захолустьям не учительствовал за гроши. Не знаю, что в тебе нашла Любаша. В этом тебе повезло. Как никак дед её был благочинным и имел хорошие отношения с владыкой. Так тебя понесло к чёрту на куличики. Самоё далёкое место в епархии нашёл. У Любаши вся родня имела высокое положение, захотел бы, нашли место получше.
 Федот. Остановись, что ты мелешь. Я уже давно решил служить Богу. А ему всё равно, в каком ты приходе служишь. Главное как служишь. Но ведь и ты был учителем после семинарии.
Неизвестный. Был, но где? Рядом было имение известного российского торговца. Его жена, известная меценатка, благоволила мне и даже позволяла вольности со мной. Да я как сыр в масле катался.  А потом мне предоставили должность священника в богатом приходе. Это был не то, что твой. Служить в губернском городе это не в захудалой деревушке. Здесь и жалованье побольше, да и служба полегче. А какой почёт среди местных богачей, а какие перспективы? Не было бы этих голодранцев в семнадцатом, был бы уже рядом с владыкой. Ну да ладно, заболтался я с тобой. Даю тебе последний шанс и час на раздумье. Публично отрекаешься и остаёшься жить. Ведь жизнь дороже. Покорись и приговор смягчат. Ну, если и  пошлют какой нибудь канал рыть, так у тебя здоровья хватает, а потом будешь жить со своей женой.
Федот. Покориться? Кому, тебе или дьяволу? Хотя, впрочем, это всё равно. Нет, это не по мне. Пройдут годы, но наша вера восстанет из пепла, и победит любовь. Уходи. Мне ничего от тебя не надо. Семье ничего не говори, пусть думают, что я жив, где-то в лагерях. Только об одном прошу. Ничего не говори властям о моей семье. По нынешним законам я с ней не зарегистрировал брак. Уходи, оставь мне время помолиться на этом свете, подготовиться к встрече с Всевышним. Это был не суд, а судилище. Это заговор убийц. Один Господь нам судья.
Никодим ушёл, низко опустив голову. После этой встречи Федота привели в другую камеру. Там уже был Влас. В его глазах Федот заметил, что какое то противоречие раздирало Власа. Он просто не находил себе место. Сгорбленный,  и какой-то потерянный, Влас ходил из угла в угол.
- Ну что бесишься, успокойся. Если хочешь, покайся. Мои полномочия останутся, пока я жив. Мне ещё доверены таинства Божьи.
Влас упал перед Федотом на колени и скорее прохрипел, чем сказал, странным гортанным голосом.
-Прости меня, отец Федот, прости, если сможешь. Облегчи душу мою перед казнью. Это я виновен во всём, что случилось с тобой.
Федот. С чего ты взял?
Влас. Помнишь, полгода назад меня выпустили из этой тюрьмы. Здесь я пробыл два месяца, но это был кошмар.  Меня арестовали по доносу за то, что когда-то, до революции был жандармом и охранял эту тюрьму. Я ни в чём не был виноват. У меня была такая служба. Я старался честно выполнять свой долг, только и всего. Над заключёнными не издевался, даже помогал иногда. Письма тайком носил. Так вот какой то из нынешних начальников и узнал меня. Я уж думал, что всё забыто. Жил себе тихо в деревне разом с братом. Был тише воды, ниже травы.  Так нет, арестовали меня. Сначала морили голодом, говорили, что документы на меня затерялись. Они, видите ли, не знали, как и чем меня кормить. Издевались столько, сколько было угодно, потом бить начали. Как только меня не обзывали. Да если бы я так с заключёнными обращался, меня бы со службы в два счёта выгнали. А когда почувствовали, что я «сломался», предложили сделку. Сказали, если я хочу жить и семью не трогали, должен был я втереться к тебе в доверие. Вот и стал я после освобождения ходить на все твои службы в церковь. Потом стал приходить к тебе домой. Каждою неделю я писал отчет о тебе приезжающему работнику ОГПУ. Сначала я не клеветал, писал правду. И тогда меня вызвали в районный ОГПУ и сказали, что если я не найду криминала на тебя, то обратно посадят в тюрьму, а семью вышлют на Соловки. И я испугался. Не за себя, за них. Да и брата с семьёй жалко было. Мне ясно сказали: «сдашь попа, будешь жить». И я согласился. Если бы ты знал, как хотелось ещё пожить. Теперь тексты доносов я писал под диктовку огэпэушника. Это продолжалось два месяца. В феврале тебя арестовали. Но не надолго я успокоился. В марте меня забрали вместе с братом. В первый день суда я говорил правду. Но ночью меня вызвал следователь и дал приготовленный текст, что бы я озвучил его на суде. Сначала я отказался. Меня начали бить. Били профессионально, отбивали внутренности, что бы снаружи ничего не было видно. Они растоптали меня, сделали Иудой. Мне уже хотелось одного, что бы меня оставили в покое, и закончился этот кошмар. Я согласился. Была надежда, что после суда получу срок и останусь живой. Приговор ты знаешь. Нам расстрел, брату восемь лет с конфискацией имущества. Прости меня и помолись за мою грешную душу.
Федот молчал. Сначала его охватил гнев. Из-за этого ничтожества он потерял всё, службу, семью и жизнь, которой уже подошёл конец. Потом отошло. Он долго смотрел на то, что осталось от этого, бывшего когда-то большого и сильного человека, сейчас растоптанного и униженного.
Федот. Я не гневаюсь на тебя и не проклинаю. Ведь тебя использовали, что бы отомстить мне за убеждения и Веру. Те, которые, предав Бога, освобождали звериные инстинкты у людей, сделали тебя заложником своей власти над людьми.  Значит это мой крест, моё испытание.
Федот положил руку на голову Власа и  ясно сказал, что бы слышали стоящие за дверью.
- Я прощаю тебя.
Потом встал на колени и сказал, опустись рядом, помолимся вместе. В этой последней молитве они последний раз обратились к Создателю с просьбой о прощении грехов своих и спасении душ. За молитвой они не услышали, как бесшумно открылись двери,  вошло два человека. Двое беседовали с Богом, их ждала вечность.
Гаснет свет.
В тишине щелкнули два взводимых курка и два выстрела слились в один.
 
                Акт третий
                Сцена первая
                Очищение
Гроза. Всполохи молний освещают, как бы выхватывая из тьмы здание бывшей церкви без крестов и близстоящие  деревенские дома. Вокруг церкви забор из колючей проволоки. Там находятся привезенные заключённые для строительства автомобильной дороги.
Удар молнии попадает в церковь. Яркая вспышка освещает всё вокруг, раскат грома такой силы, будто бы всё проваливается под землю. Пламя охватывает всё здание. Церковь горит как свеча. Охрана в замешательстве, в церкви паника, крики, стоны. Двери под напором людей раскрываются, и толпа обезумевших от страха людей вырывается из здания. В низко летящих тучах отсветами огня как бы проецируются мрачные тени, призраки. Затем возникает фигура священника в сутане, в поднятой вверх руке – крест. Молния вспыхивает в тучах и появляется лицо священника. На крыльце рядом стоящего вросшего в землю дома на коленях женщина, молящаяся глядя на горящую церковь. Через час на месте церкви оставались горящие остатки.
Сцену пожара сопровождает голос за сценой:
 Федота и всех остальных фигурантов по делу амнистировали в 1964 году. Следователь, проводивший разбирательство установил, что никто из членов суда к 1938 году жив не был. На смену одним убийцам пришли другие.
                Сцена вторая
Окраина города. Возле деревянного креста внук Федота.
Внук. Когда на душе тяжело я прихожу сюда, к бывшему карьеру. Летит время, и в потоке событий мы начинаем забывать о главном своем предназначении – передаче информации следующим поколениям. Передать, чтобы возродиться. Разрыв  связи поколений произошедший после октября семнадцатого года во многом предопределил название могучей страны Советов. Людей, не знающих своих корней можно сравнить только с мутантами. Сейчас, когда мы начинаем возвращаться к образу своей малой Родины, искать корни, чтобы лучше разобраться в себе, общество начинает здороветь. В этом и есть очищение наших душ.
Первый этап духовного возрождения в выполнение 10 заповедей величайшего носителя любви. Он их произнёс, когда общество было разбито  на группы, часто враждующие между собой. «Если ты не со мной, то ты против меня». Но этот закон было предложено заменить другим. «Возлюби ближнего, как самого себя». И теперь, когда до моего окончания земного существования осталось не так много, я решил обратиться к жизни моего деда. Страх пережитый родителями во времена кровавых оргий так и не дал возможности узнать о моем деде. Да и сами они мало что знали. За последние годы я по крупицам восстанавливал его образ. Кем он был не предавшим веры во Христа и за него принявший мученическую смерть. Его духовное завещание из стен тюрьмы состоящее из его одной фразы: “Вы, миряне, против власти не ропщите, наша Вера победит”  можно сравнить только со словами Христа, произнесенными перед Понтием Пилатом. А это дает силы преодолеть страх и усталость, чтобы рассказать людям о моем деде. Жаль только что не всем нынешним священнослужителям это интересно. А ведь церковь не только здание в котором служат. Это и души тех священнослужителей, которые выполнили свой долг и у Престола молятся за нас.
Как память о тех событиях мне досталась в наследство икона,  которой её отец благословили мою бабушку Любу перед свадьбой.



                Леонид Осипов