Николай Зиновьев. О стихах

Я КАЖДУЮ НОЧЬ СВОИМ СЕРДЦЕМ КОРМЛЮ СВОЮ СУМАСШЕДШУЮ МУЗУ...

О предках и цивилизации

"Зеленый месяц смотрит в лужу, мерцают звезды, воздух чист..." Такой вот чистой пасхальной ночью, когда воздух напоен ожиданием весны и чуда, прадед поэта выходил из беленой хатки в селе Братковском, замирал на крылечке в немом восхищении перед красотою Божьего мира, выразить которую словами не мог. Не умел. Но ощущал всей душою. И сокрушаясь своей немотой, он степенно крестился, читал молитву, внутренне настраиваясь на нелегкую дорогу к храму. До соседней станицы двенадцать верст - путь не ближний. Но он верил, что одолеет дорогу. С Богом одолеет.

Душ любимых спасения ради,
Богомолом прослывши окрест,
Раз в году в церковь хаживал прадед.
На коленях...
В соседний уезд.

Утоптанной тропкой мимо темных хат, мимо несмело зацветающих вишен, мимо почерневшей от дождей горбылины колодезного журавля, мимо, мимо. На чернеющий влажной землей проселок, на простор зеленеющего озимого поля, мимо спящей речушки. Мимо, мимо. Божий мир накануне Христова Воскресения чист и благостен. Из необъятной небесной тверди смотрит Господь глазами звезд на неоглядный земной простор, на маленькую человеческую фигурку, залитую лунным светом, упрямо ковыляющую своей дорогой к храму. Стерлись в лохмотья штаны, кровоточат исцарапанные колени, но он не даст себе поблажки. Он будет ползти из последних сил за все свои грехи, за грехи детей и будущих внуков, один из которых много лет спустя напишет:

Равнодушный к бесславью и славе, я
По родимой плыву стороне
На своем островке Православия,
Подгребайте, кто хочет, ко мне.
На земле все сгорит и расплавится,
Все сожрет ненасытный огонь,
Только мой островок и останется,
Потому что он - Божья ладонь.

А дед по отцовской линии сочинял стихи. Он записывал их в большую амбарную книгу. Бабушка вспоминала: книга была. Вечерами, когда все дневные труды завершались, когда наступало время отдыха, дед открывал заветную книгу. Эх, жаль не уберегла бабушка этот рукописный стихотворный сборник. Но как ее винить? До стихов ли ей было! Четверо детей на руках, хозяйство. Дед хворал. Он и умер-то совсем молодым, в тридцать три года. Но душа у него пела, и неспетая песня эта вместе с прадедовой истовой верой в Бога чудным образом сплелись и проросли в душе внука стихами пронзительной силы и мощи:

Сердцу грустно, духу нище.
Жизнь права, и смерть права.
Лето. Сельское кладбище.
Ни крестов, ни звезд. Трава.

Но среди травы могильной,
Бледен, тонок и высок,
Колосок - гербом фамильным.
Тонкий, хлебный колосок.

Н. Зиновьев: Мы считаем себя цивилизованным народом, Европой. Но взять наши корни - редко, кто дальше прабабушки, прадедушки что-то знает о своих предках. А африканские племена, дикари с нашей точки зрения, до 27-го колена знают, кого как звали, кто чем занимался, кто там был шаман, кто колдун. Ну, и кто из нас цивилизованней?

Н.Роженко: Обидный вопрос. Вот мы живем, не зная предков, и ничего, не кашляем. Живем себе, живем, и даже не плохо. Во всяком случае, в юбочках соломенных не бегаем, а носим цивильную одежду, ездим на хороших автомобилях.

Н.Зиновьев: Это одна сторона жизни, не духовная. Даже не душевная. Просто материальная.

Н.Роженко: Цивилизованность не в этом?

Н.Зиновьев: Конечно, нет. Я часто над этим думаю: насколько мы за 1000 лет продвинулись в прогрессе техническом. И ничуть не продвинулись в развитии человеческой личности. Наоборот, сделали шаг назад. Веры, каковая была у наших предков, у нас нет. Христианство у нас лубочное, просто мода на посещение церкви, мода - казаться верующим. Как у нас постятся? Пост, как очередная новомодная диета: я мясо есть не буду. Пошла в магазин, обсчитала, обвесила, а мясо не ест. Да лучше ты налопайся мяса, но не обманывай несчастную пенсионерку. Еда - это только вершина айсберга, а основное в посте - это борьба с самим собой, со своими грехами, со своими пороками. Пост - в душе, а не только в желудке. А если ты съешь кусочек сала или мяса, не такой уж это грех перед Богом, как обмануть, обидеть. Больше народу сейчас стало жить в городах, они оторвались от земли, они стали развращенней. Речь не только о России, о человечестве в принципе. Можно быстро ездить, далеко летать, а толку-то? Душе мы чем помогли? Ничем. Примеров уйма. Да вот, самый простой: раньше в автобусе всегда старикам место уступали. Сейчас этого не увидишь. Сидит молодая мама, рядом ребенок. Заходит старушка, ребенок порывается встать, мама одергивает: "Сиди, мы заплатили за билет деньги." Разве это прогресс?

Н.Роженко: Человек вообще мало меняется. Он сейчас носит другие одежды, ездит не в колеснице, а на автомобиле, но все осталось при нем: зависть, ненависть, любовь. Сумма знаний изменилась. А сам человек - не очень. Может, человек просто не способен к самосовершенствованию? Он может улучшать среду обитания, или ухудшать, но ничего не может изменить в себе.

Н. Зиновьев: Это такие уже философские вопросы, на которые даже трудно ответить. Семьдесят лет мы жили в обезбоженной стране воинствующего атеизма. Мы считали себя кузнецами своего счастья, мы считали - нет Творца! Мы сами себя творим. Ну и что мы из себя сотворили?Нового человека. Советского, так сказать. Пока были какие-то сдерживающие рамки, еще куда ни шло, а вот когда пресловутую свободу нам дали, человек и раскрылся. Какая пальба была в 90-е годы, какой везде ужас был! Вот к чему моральный кодекс строителя коммунизма привел. Какими стали люди! Так в советское время еще боялись. Украл 100 тысяч у государства...

Н.Роженко: Расстрелять!

Н.Зиновьев: Да, к стенке. Сейчас украл несколько миллиардов - пересадили в другое кресло.

Н.Роженко: А разве это правильно - расстреливать людей за деньги? Отнимать жизнь?

Н.Зиновьев: А правильно воровать у вдов? У пенсионеров, у детей?

Где чистых душ высокое родство?
Найти его - искать в стогу иголку.
Нас всех объединило воровство,
Как это ни печально, как ни горько.

И пусть меня хулят лжепатриоты:
"Да как он смеет? Что он говорит?"
Но, мой народ, достоин ли ты оды,
Когда крадешь цветы с могильных плит?

О семье

С районной газетой"Кореновские вести" Николая Зиновьева связывает давняя дружба. Свои первые стихи он принес именно в "районку", а с тех пор, как в газету пришла работать жена Николая - Ирина, отношения стали почти родственными. В юбилейной "горячей линии" с читателями газеты Ирине задали вопрос, интересно ли быть женой поэта? "Если говорить о встречах с читателями и разными интересными писателями и талантливыми людьми, - ответила Ирина, - то, конечно, да. Разве могла я во времена своего студенчества, сдавая экзамены по курсу современной литературы, подумать, что когда-то лично познакомлюсь с автором «Живи и помни» Валентином Григорьевичем Распутиным, побываю у него в гостях на Байкале и больше того - стану помогать мужу разбирать сложный почерк великого писателя в личных письмах? Или побываю в кабинете недавно ушедшего от нас Сергея Михалкова в Доме писателей в некогда знаменитом Доме Ростовых. А поездка на родину Николая Рубцова? А знакомство с нашими Православными Святынями?" Жаль, никто не спросил, легко ли быть женой поэта? Речь не о поклонницах, которые одолевают звонками и письмами со всех концов России. К известности мужа и восхищению читателей Ирина относится с пониманием. Она, как добрый дух семьи, создает все условия, чтобы Николай мог спокойно писать стихи. Чтобы ничто его не отвлекало, не мешало. Она оградила мужа от всех житейских забот, мужественно взяв их на свои плечи. Ирина не просто жена, она и личный секретарь, ведущий переписку мужа, и советчик, и первый читатель и критик стихов. Она - ангел-хранитель семьи:

Пришла, как день приходит ясный,
Руками отвела беду,
Мне стало ясно, что напрасно
Я буду ждать ее в аду.

Помню день крещения маленького Илюшки: темные загадочные глаза старшей дочери Арины, взволнованные лица Ирины и Николая, умиленно-восторженные лица крестных родителей. Теперь пятилетний Илюшка активно осваивает окружающий мир, обожает ходить в гости и есть шашлык, гоняет на маленьком велосипеде и время от времени подбегает к маме, обнимает ее и шепчет :" Как я тебя люблю, мамочка! Какая ты у меня красивая!"

Дорогой мой сын Илья,
Когда в землю лягу я,
По земле шагай ты споро,
Можешь даже побежать,
Под ногами я опорой
Буду намертво лежать,
И чтоб там не говорили,
Нет опоры крепче в мире.
Ну, конечно, кроме Бога.
Разве мы Его враги?
Шествуй смело, зри глубоко,
Сын мой… маму береги.

Н.Роженко: Как-то один человек мне сказал, что семья, все связи родственные, они ему мешают полностью отдаваться делу. Они его связывают.

Н.Зиновьев: Какому делу отдаваться?

Н.Роженко: Не важно. У каждого человека есть свое дело.

Н.Зиновьев: Вот это-то и плохо, что у каждого есть СВОЕ дело. А у верующих людей есть одно дело - спасение души. Все остальное приложится. Вот это их объединяет. И нет более важного дела, чем спасти свою душу.

Когда так небо бирюзово,
И так медвяны облака,
Я словно слышу эхо зова
Издалека и свысока.
Чей голос душу мне тревожит?
Откуда он такой родной?
Не может быть... Или, быть может,
То тихий зов души самой.
Сквозь мрак, рожденный злобным словом,
Сквозь кровь и месть, сквозь ложь и лесть
Она своим негромким звоном
Благую весть мне шлет:"Я есть".

Н.Роженко: И все-таки, что для тебя семья?

Н.Зиновьев: Поддержка. Ну, как же я без семьи?

Н.Роженко: Скажи, вот до рождения сына ты как-то по-другому на мир смотрел? Изменилось что-то в твоем мировоззрении с его рождением?

Н.Зиновьев: Скажу честно: кардинально - нет.

Н.Роженко: У женщин это по-другому. До рождения ребенка - одна, после рождения - другая.

Н.Зиновьев: Мать есть мать. Священники говорят, что первая, самая сильная любовь к человеку - у Бога, вторая - у матери. А об отце даже не упоминается. Ну, никакого внутреннего перелома во мне не произошло. Просто радость. Сын ! Хорошо!

Какой подарок от родителя
Сынок мой, ждешь ты своего?
А если Ангела-хранителя
Тебе отдам я своего?
Пусть у тебя их будет двое,
И безопасней станет путь -
Ведь время нынче-то какое!
А я? А я уж как-нибудь...

О сострадании и любви

Мы переживаем сложное время. "А когда времена были простыми?" - спросите вы. И что мне на это ответить? Когда человеку легко было противостоять злу, подлости, жестокости, негодяйству? Малолетние подонки пинают ногами старую учительницу физкультуры, снимают это непотребство на видео и выставляют в Интернет. Пассажиры на платформе столичного метро бросаются к упавшей на рельсы девушке не для того, чтобы помочь выбраться, не для того, чтобы предупредить машиниста, нет! Они спешат сделать "редкий кадр". Достают телефоны и снимают, снимают, как девушка гибнет под колесами. Бабушка пытается продать родного внука на органы. Родного внука! После взрывов в московском метро раненые, перепуганные люди ищут, на чем уехать. Таксисты тут же увеличили плату за проезд. В 10 раз! Спешили нажиться на несчастье. Что должно было случиться, чтобы мы стали такими?

О, дни лукавства! Злобы лета!
Лжи и предательства стезя.
Отрадней в дуло пистолета
Взглянуть, чем ближнему в глаза.
Тут даже мало быть поэтом,
Здесь только Богом надо быть,
Чтобы людей за все за это
Не ненавидеть, а любить.

С любовью у нас теперь большие проблемы, или, как говаривала героиня популярного советского фильма - напряженка. С сексом у нас теперь проблем нет, а вот с любовью... Особенно с любовью к ближнему... Вспомним! Русскую литературу всегда отличало милосердие, "милость к падшим" призывал еще Александр Сергеевич Пушкин. Николай Васильевич Гоголь вывел на страницы своей повести бедного чиновника Акакия Башмачкина, жизнью заплатившего за новую шинель, - и мир заплакал, жалея несчастного. Большая литература не развлекала, она заставляла думать. Сердцем думать. Большая литература выполняла Божественную миссию воспитания любовью, учила сострадать.

Вослед прошедшей нищенке любой
Болит душа, как рана ножевая.
Но как отрадно сквозь тоску и боль
Подумать о душе своей: "Живая!"

Это уже Николай Зиновьев, но посыл тот же: жалеть человека. Жалеть! Иначе гибель всем и всему.
Как-то у одной литературствующей дамы прочитала рассказ о бомже, которого били в электричке. Ни грамма сострадания, ни йоты сочувствия. Холодный текст, равнодушная констатация факта. Как у видеокамеры, что увидела, то и записала. Не более. А между строк читалось брезгливое "фи". Конечно, за что любить бомжа? И пахнет он плохо, и глаз не радует. И облик человеческий почти утратил...Не смогла промолчать. Послала даме письмо и привела в пример два коротеньких стихотворения Николая Зиновьева. В первом - бытовая картинка:

А я видел, как били бомжа
За кольцо колбасы. Били долго.
Били с толком его, не спеша,
С беспощадной улыбкой -
Как волка.
Он пытался им туфли кусать,
Под прилавок хотел закатиться.
И никто не посмел заступиться.
Только я вот решил...написать.

Всего-то девять строк, но они переворачивают душу. Конечно, нас, закаленных кровавыми зубодробительными боевиками, сводками новостей, поставляющими смерть и к завтраку, и к ужину - нас трудно пронять. У нас уже не тонкая чувствительная кожа, а броня непробиваемая. Нас голыми руками на слезу не возьмешь. Но поэт берет наши души в ладошки, бережно берет, и словом счищает коросту равнодушия. И вдруг, будто пелена спадает с глаз, и ты понимаешь, что били-то не волка. Били ЧЕ-ЛО-ВЕ-КА. И ему, человеку, было больно и страшно. И ты чувствуешь эту боль, как свою, так, словно это ты валяешься под грязным прилавком, закрывая лицо разбитыми в кровь руками. А вокруг улюлюкает безжалостная толпа. По нынешним жестоким временам - это высшая доблесть человека, поэта - жалеть ближнего. Не человечество в целом. А того, кто рядом - вокзальную шлюшку, вонючего бомжа, потому что они - люди, потому что в каждом из них образ и подобие Божье.

Спали вместе пес с бомжом,
Выбрав место, где посуше.
А над ними виражом
Пролетали клином души.
Застонал бомж и застыл,
А душа прибилась к клину.
Пес проснулся и завыл
На всю русскую равнину.
Ну а клин, кренясь немного
В сизо-облачном дыму,
Полетел в объятья Бога,
А куда ж еще ему?..


О Родине

Коротенькое стихотворение "Ласточки" очень образно и емко, на мой взгляд, раскрывает человеческую сущность поэта:

Живут без отчества, без имени,
Но по приказу не поют,
Не мечут бисер перед свиньями
И на чужбине гнезд не вьют

Николай Зиновьев - русский человек не только по рождению. По духу. Он не просто поэт, пишущий на русском языке. Он, наверное, - последний рыцарь России, он служит ей преданно и страстно, он ее певец, и ее бескорыстный защитник. Его сердце мучительно пылает и плавится в огне этой жертвенной любви. И поэтому каждое его стихотворение о Родине как ожог души. Прочитал - и уже никогда не забудешь, словно отчеканен, остается след:

В степи, покрытой пылью бренной,
Сидел и плакал человек.
А мимо шел творец Вселенной.
Остановившись, он изрек:
"Я друг униженных и бедных,
Я всех убогих берегу,
Я знаю много слов заветных.
Я есмь твой Бог. Я все могу.
Меня печалит вид твой грустный,
Какой бедою ты тесним?!
И человек сказал: "Я - русский",
И Бог заплакал вместе с ним.

Двенадцать строк! А в них - вся многострадальная история русского человека, России, терзаемой то набегами кочевников, то княжескими распрями, то кровопролитными войнами, то революциями, то реформами.

Не потому, что вдруг напился,
Но снова я не узнаю -
Кто это горько так склонился
У входа в хижину мою?
Да это ж Родина! От пыли
Седая, в струпьях и с клюкой...
да если б мы ее любили,
Могла бы стать она такой?!.

Порой, в своих стихах поэт поднимается до высоких философских откровений, порой, его строки о Родине пронизаны вполне земным сыновним чувством. Но безусловно одно: Зиновьев - очень искренний поэт, он не допускает ни одного фальшиво звучащего слова. Поэтому остаться равнодушным не получится. Николай Зиновьев забирает читателя в плен своих мыслей, чувств и переживаний навсегда. И уже не отпускает.

Я люблю эти старые хаты
С вечно ржавой пилой под стрехой.
Этот мох на крылечках горбатых...
Так и тянет прижаться щекой.
Этих старых церквей полукружья
И калеку на грязном снегу
До рыданий люблю, до удушья,
А за что — объяснить не могу.

Что-то удивительное происходит с нами, когда мы встречаемся с настоящей поэзией. Что-то, похожее на чудо. Мысли и чувства обретают ясность и глубину. И приходит понимание смысла происходящего, очищение души от всего наносного, случайного. И думается мне, что это Бог стихами поэта разговаривает с нами, посылают благую весть.

Пусть ваши дни напрасно не мрачатся,
Не привыкать с Россией нам прощаться.
Такая доля нашей выпала Отчизне:
Ни смерти не дает ей Бог, ни жизни.
Стоять ей так на грани, на краю,
Оплакивая избранность свою
До самого до страшного суда,
Покачивая нас туда-сюда
В душевной смуте вечной и надрыве
Рябиновою рощей на обрыве...

Дух захватывает от этих строк!

О счастье и свободе

Вот и я уже столько лет в плену удивительных неповторимых стихов Николая Зиновьева. Они звучат в моей душе, всплывают в памяти, когда душа томится непонятным томлением, когда одолевают смятение и грусть. Когда опускаются руки и кажется: все! Больше не могу! Я читаю вот это коротенькое,в восемь строк, стихотворение и мне становится нет, не легче, мне становится понятней:

В тупике, где заправляют
Маневровый тепловоз,
Непонятно, как, но вырос
Куст душистых чайных роз.
И, дрожащий дрожью частой,
Он в мазутном тупике
Был нелеп, как слово «счастье»
В нашем русском языке.

Есть у Николая еще одно стихотворение о счастье, пронизанное грустной самоиронией. И это подкупает. Человек, который умеет посмеяться над собой, явление не частое. Это великое достоинство — смеяться над своими бедами и сострадать чужим.

В обнимку с утренним туманом
Течет под ивами река.
Сиди и тешь себя обманом,
Что счастье есть наверняка.
А что твое не объявилось,
Ты не труби о том, как лось.
Наверно, где-то зацепилось
И, как блесна, оборвалось.

Н.Роженко: Судя по твоим стихам, ты не интернационалист.

Н.Зиновьев: Ни в коем случае. Хватит с нас интернационализма, дети по-руссски разучились говорить. Образование... Недавно статью читал: до революции Россия была безграмотна, но она была образована. То есть каждый человек, вплоть до безграмотного крестьянина, имел образ.

Н.Роженко - Образ Божий? То есть образование - это не сумма знаний.

Н.Зиновьев: Это стержень. А мы все со средним и высшим образованием, очень грамотны, информации много знаем, а ОБРАЗА не имеем. Аморфность какая-то. Сегодня сюда качнулся, завтра — туда. Чтобы как-то от этого уйти, я пишу стихи. Это одна из причин.
О поэзии

Все в мире заняты делами
Какое множество судеб!
Кто камни делает хлебами,
Кто камни превращает в хлеб.
Найдите дело мне, поэту:
Лишь я один — ни то, ни сё,
Сижу, верчу в руках планету,
Где происходит это всё.

Н.Зиновьев: Кто-то из древних сказал: «Я знаю, что ничего не знаю, но есть люди, которые не знают и этого». А стихи пишутся, в основном, душой, сердцем. Не умом. Как продиктовал кто-то, откуда-то, не знаю: сверху, снизу. Хочется верить, что сверху, конечно. Я же их не придумываю.

Н.Роженко: А как происходит этот процесс? Тук-тук, откройте?

Н.Зиновьев: Сидишь, раз - приходит строчка. Записал. Следом - вторая.

Н.Роженко: А ты долго их потом правишь? Переделываешь? Долго над ними работаешь?

Н.Зиновьев: Нет! Но бывает, одно -два слова исправлю. Ведь читают стихи и люди, кончившие литинститут. Оно бы им слух царапнуло, а так я бы оставил. Я в принципе пишу не для критиков, а для себя и себе подобных, не развращенных образованием.

Чем себя я обнаружу,
Как поэта? Не таю:
Я за словом лезу в душу,
Но не в чью-то, а в свою.
Это больно, очень больно,
Как свои считать грехи,
И поэтому невольно
Коротки мои стихи

Н.Роженко: Это очень тяжелая доля - быть поэтом?

Н.Зиновьев: Для меня - очень! Когда пишешь, и видишь, и чувствуешь, и снятся тебе даже стихи со всеми подробностями, даже паронормальными - это очень тяжело.

Всё мир я спасаю,всё духом скорблю.
Как сбросить мне эту обузу?
Я каждую ночь своим сердцем кормлю
Свою сумасшедшую Музу.
О, как я порой ненавижу её!
За что наказанье мне это?
Но Бог и спасенье мне дал от неё:
Огромное сердце поэта.

Н.Роженко: Чего тогда не пишешь про цветочки? Про любовь?

Н.Зиновьев: Да про это столько написано! Зачем же переводить деревья? Да и сейчас, по-моему, просто кощунственно писать о розах, о соловьях.

Н.Роженко: Значит, у тебя есть миссия?

Зиновьев: Я не знаю. Такие громкие слова. Я просто органически не могу писать стихи о дождике, о солнышке, о том, как хорошо. Кому хорошо?

Н.Роженко: Но ты же человек, стремящийся к православию. А у православных самый большой грех - уныние. Мрачное восприятие жизни. В противоречие не вступает твое стремление быть православным и вот такое видение мира?

Н.Зиновьев: Я тоже об этом думал. И вот к какому выводу пришел: Ни одной иконы, ни одного святого, ни Спасителя нет улыбающихся. У всех скорбные лица. Почему они не улыбаются?

Н.Роженко: Действительно! Видимо, слишком много скорби на земле. Ты много пишешь о предназначении поэта. Каждый поэт пытается определить свое место в мире, свою роль. Твоя поэзия однозначно - не для развлечения.

Н.Зиновьев. Это мне кажется, даже и не поэзия, если она развлекает. Это мелко для поэзии.

Н.Роженко: То есть задача поэзии другая?

Н.Зиновьев: Хотя бы заставить задуматься, зачем мы здесь?

Н.Роженко: И все-таки, мне думается, что Бог разговаривает с человеком через поэта. Если я в церковь не хожу, то Бог разговаривает со мной через тебя.

Н.Зиновьев: У Данте написано, что место всех поэтов в аду. Но там есть тихий сумрачный уголок, где покоятся души некрещеных младенцев. И души поэтов. Потому что каким бы верующим ни был поэт, он натура очень чувственная, увлекающаяся. И поэтому в рай ему путь заказан.

Н.Роженко: Ну, во всяком случае это гораздо лучше раскаленной сковородки. А некрещенные младенцы - это хорошая компания. Неплохое местечко.

Пока я не пошел ко дну,
Одетый в смертную сорочку,
Господь, даруй мне хоть одну
Во мгле мерцающую строчку.
И чтоб от этого мерцанья
Сказали чисто и светло:
«Он был поэтом отрицанья,
Но отрицал он только зло».

Беседовала Нина РОЖЕНКО.

2010г.