Фляжка

Кто пил — ушёл, кто пьёт — уйдёт!
Но разве вечен тот — кто ничего не пьёт?!
Хайям.

      Сказать, что это случилось, как гром среди ясного неба – не скажешь. Андрон пил, и пил по тяжёлой, почти что, каждый день на протяжении лет двадцати пяти. Плюс ко всему толком нигде не работал. И лечили его, и кодировали, и вшивали, всё бесполезно, он был стойким идолопоклонником, нет адептом и жрецом самого бога Бахуса.
      Сам ломаный переломанный, штопаный перештопанный. Били его «добрые» люди смертным боем. Лицо обезображено шрамами, вечно опухшее и красное от алкоголя и болезней. Худой, но кость тяжёлая. И из-за этого казался больным рахитом. Как-то в последний раз я его отвозил домой с больницы, где ему вправили ключицу и облачили в гипсовый панцирь, закрепив руку на груди. Тогда в машине я ему сказал, что не обязательно быть Нострадамусом, что бы предсказать, как он закончит свою жизнь. Есть два варианта, уйдет на небеса тётя Оля, его мать и тогда, сбежавшая в Ленинград на заре брака, его лучшая половина отберёт дачу, квартиру и машину. Потом подохнешь бомжём, где, ни будь в подвале. (Бомж, для тех, кто не знает или позабыл – без определенного места жительства).  Второй – уйдёшь первым, для тебя это будет самым оптимальным вариантом … Как вводу глядел. Видит Бог, смерти я ему не желал. Хотел только попугать, а как гадко вышло…
      Какой Андрон был в юности, белокожий, златокудрый, ну прямо Есенин в молодости.  Стрелял как ковбой, бегал как его лошадь, фехтовал как Боярский, плавал как Ихтиандр, ну а лошадей любил до беспамятства, и всё это воплотилось когда-то в кандидаты мастера спорта по пятиборью. Тренера приезжали к нему домой на мотоцикле «Урал», отлавливали, сажали в люльку и увозили его не заводя домой, то на сборы, то на соревнования. Конечно же, после звонили Андроновской матери, тёте Оле.
      Тётя Оля, великий человек, двужильная, нет даже трехжильная. Всю жизнь работает, даже сейчас в свои семьдесят с лишним лет. А как она готовила! До сих пор помню вареники с вишней в белоснежной сметане, пирожки, печённые с рыбой, рисовая каша в горшочках, открываешь крышечку, а там спекшаяся пенка, обалдеть не встать! Тётя Оля в те года работала паспортисткой в РОВД. Она была высокая, стройная, красивая, вот только несчастна, дядя Миша, отец Андрона, пил и пил страшно, но работал и работал как вол, да и сам он был большой, костистый с огромными ладонями-лопатами. Тоже ушёл молодым борцом с «зелёным змием». Тогда пИли все, пилА и вся огромная страна Советов. В те времена я и приметил в их аккуратно и светлой квартирке в панельном доме фляжку. Она была оловянная, ручной работы и необычной формы, в чехле из чёрной кожаной плетёнки.
      Вот эту фляжку, на девять дней, без малого через тридцать лет, тётя Оля подарила мне, в знак памяти об Андроне. Удивительно, прошло столько лет, а она всё как новая! Даже кожа не потеряла свой насыщенный черный цвет и не протёрлась нигде. И вот иду я домой с дорогим подарком, а на встречу из подъезда выходит сосед и говорит, что у него умерла тёща и предлагает помянуть её, а то одному пить как-то не вжилу. Мы идем к нему домой, по дороге я ему рассказываю, что у меня тоже горе, умер кентюшок по песочнице. Открыли мы это торжественное траурное мероприятие по полстакана водки и отъехали в "Бухару" по полной программе.
      Пошли сальные анекдоты про тещ, под картошечку, жаренную по-домашнему, еще по полстакана холодненькой. За упокой души Андрона под селедочку с лучком на чёрном хлебе ещё по полстакана. Только вот под щучьи головы не пили, по той простой причине, что их небыло.
      И тут меня прорвали воспоминания об ушедшем друге. Я пересказал всю истории короткой, но жестокой жизни Андрона. О том, каким он был замечательным спортсменом, о том, как его кинули тренера перед поступлением в физкультурный институт. Потом, под хруст маленьких маринованных огурчиков, выпили за Советский спорт.
      О том, как его бросила молодая, любимая жена и сбежала к родителям в Ленинград, прихватив маленькую дочурку, о том, что это окончательно надломило Андрона. Выпили за любовь и верность.
      О том, как его левший дружбан, уезжая навсегда в Калининград, насрал ему в душу, сказав, что Он, уважаемый человек с высшим образованием, а Андрон никто, просто шоферюга и всё, так что гусь свинье не товарищ. Тост за верных друзей и ценность высшего образования.
      И, наконец, самое главное, хоть и жизнь у Андрона была грязная и чёрная, душа у него была белая и пушистая. В доме всегда были кошки и собаки. Он даже прикармливал на крыше пятиэтажки голубей. Безвозмездно и всегда помогал соседям, вечно что-то им таскал, убирал и ремонтировал. Приводил в дом бомжей, предоставлял им ванну и кормил их, а как-то привел в дом монаха, который впоследствии возглавил районную церковь. И ещё от тёти Оли на похоронах узнал, что Андрон, живя на даче, целую неделю кормил хлебом и незрелыми абрикосами и яблоками малолетних детей выпивохи соседки, пока она была в запое где-то в другом садоводческом обществе. Вот в этом он и был весь...   
      Потом помню, пили у меня, потом снова у соседа, потом куда-то ушли с детьми жёны. Потом пили за свободу стоя, пили за всё, за жизнь, за её разнообразие и её непредсказуемость, потом за Ильфа и Петрова, и даже за ирригацию Узбекистана. Потом вообще картинка потерялась. День на третий или четвертый проснулся в кресле перед работающим телевизором, от невыносимой трели дверного звонка. Голова раскалывалась, сердце бешено клокотало, где-то возле кадыка, ноги ватные, сухой язык, прилипший  к нёбу при попытке отлипления, слегка хрустел.
      И вот торжественность момента, "два генерала дружественных армий" встретились на пороге квартиры, без галстуков, но в трусах. Следующее, что я увидел, это то, что сосед из-за спины вытащил фляжку и показал мне. Это произвело на меня неизгладимое впечатление. Сосед, при этом, проконстатировал, что я забыл её у него в квартире в первый день нашего забега в ширину. И вдруг, мне сделалось очень дурно, я ветром влетел в любимый клозет и минут десять обнимал родной унитаз. Сосед всё это время стоял на пороге и понимающе кивал головой.
      Первое, что посетило мою затуманенную голову, это то, что от фляжки надо избавиться и избавиться очень срочно, то есть немедленно. Косой луч солнца, через сетку кожи, выхватывал один бок фляжки и он ослепительно заблестел. Я сказал соседу, что сгоняю в магазин, а ему предложил завалиться в кресло и послушать, что творится в мире и его окрестностях. Быстро одевшись и схватив фляжку, я пулей выскочил из квартиры. Желание избавиться от фляжки было невыносимым. Я посмотрел на неё, и мне показалось, что она сверкает, не так уж ярко, а кожаная сетка не такая уж чёрная.
      В магазине, я краем глаза возле входа увидел картонную коробку наполненную мусором. Не сбавляя хода и не смотря на фляжку, я скинул её в коробку. И вдруг моментально почувствовал облегчение. По крайней мере, сердце перестало стучать в горле. На прилавке стояла водка трех объемов. Я подумал ноль пять мало, литр много, ноль семьдесят пять самый раз. Подходя к кассе, я увидел кильку в томатном соусе и желудок неодобрительно заурчал. Расплатившись за две банки кильки и водку, я бегом понёсся домой.
      Что удивило это то, что сосед был уже одет, и жарил яичницу на кухне. Когда первая волна тепла покатилась по жилам, он сказал, что, наконец-то утолил какую-то непонятную жажду, мучившую его всё это время и пора завязывать бухать. Сказал, что очень сильно соскучился по жене и детям. Не допив и не доев почти, что бегом умчался, громко хлопнув за собой дверью. Я сидел в кресле, а телевизор бухтел о том, как космические корабли бороздят Большой театр. А мысли были не в Большом, и не дома, мысли были все о фляжке. Сейчас какой-нибудь кекс подберёт эту грёбаную фляжку и …
      Я соскочил с кресла и побежал в магазин. Фляжка лежала в коробке. Сердце вновь продемонстрировало свое присутствие в горле. Я вытащил фляжку, она была какой-то мутной, с какими-то жёлтыми потёками, а кожаная сеточка поблекшей, высохшей и шершавой. Я снова бросил её в коробку, сказал продавщице, что безвозмездно, т.е. даром хочу выбросить коробку с мусором в мусорный контейнер. Не встретив ни какого сопротивления со стороны администрации магазина, я торжественно, с коробкой мусора прошествовал к вонючим бакам.
      Сидя в кресле, я доедал чайной ложкой содержимое банки кильки в томатном соусе, в голову опять лезли мысли о фляжке. Я знаю, что на городской свалке живет малочисленный, но гордый народ бичей. Кстати, БИЧ, - это бывший интеллигентный человек, хотя мне кажется, бывшей интеллигенции не бывает. Интеллигент всегда останется интеллигентом, даже на городской свалке. И вот какой-нибудь из них нарвется на фляжку. У него и так вся жизнь кверху кАком, а тут ещё фляжка…
      Я опять соскочил с кресла, но план в голове уже был. Я долго рылся в мусорном баке и всё же фляжку нашёл. Она была помята, какая-то почерневшая, кожаная сеточка светло-коричневая, и кое-где порвана. В двух кварталах от дома была строительная барахолка и прилипшая к огромному телу базара, маленькая мастерская по изготовлению из оцинкованного железа отливов, водостоков, дымоходов и другой металлической дребедени. В заваленной металлом комнатушке, деловито шипел и бумкал пресс. Я подошёл к работяге и, протянув фляжку, торжественно  сказал ему: - «Вот!!!». Он, прищурившись, внимательно посмотрел на фляжку, не отрываясь от работы сквозь зубы, сигарету и дым процедил, что экземпляр очень интересный, можно сказать штучный, вмятины выправить можно, можно и почистить её особым раствором, а вот  чехол, чехол надо идти к обувщикам.
      И тут работяга от неожиданности вздрогнул, почти, что в ухо я ему выкрикнул: - «Нет!!! Её надо сломать, расплющить и утопить в реке!». Он, молча, взял у меня фляжку, щёлкнул каким-то тумблером на станке, тот понимающе ещё больше зашипел. Пресс – клац, над фляжкой, а она моментально в ответ глубоко и гулко – буххх. В этот момент я почувствовал, как у меня из левого полушария, в затылочной части головы выдернули длинный и ржавый гвоздь.
- Что это было? Спросил работяга.
- Джин! Ответил коротко я.
- Слышь, мужик, а тебе надо меньше пить, а то и до "белочки" недалеко.
- Постараюсь, сказал я и взял ещё теплую "лепёшку".
      Мне показалось, что "лепёшка" слишком долго летела к воде. И ещё дольше тонула. И прежде, чем навечно нырнуть в черноту омута блеснула, как большая рыба своим серебристым брюхом. Я ещё долго стоял на мосту в размышлениях о том, что же на самом деле произошло и вообще, было ли всё это? Какое отношение фляжка имеет или не имеет к судьбе дяди Миши и Андрона?  Откуда она взялась, кто её сделал, и в конце концов, как она попала к тёте Оле? Думаю, что хотя бы на часть вопросов я найду ответы у самой тёти Оли…, на сорок дней по Андрону...