Тогда кто-то заново родится

Под лестницей, будто в тёмной грязной гавани,
   вполоборота, бесновато плесенью поганью
      застыл. Топорщатся волосики жесткими клочьями.
         Невдалеке толстая кормит подвальный ряд плотный.
      Он в сторонке. Сам отполз. Встал на ножки.
   Поднялся на лапочки, пёсик-котик-мошка.
И шёрстка трогательно торчит в сторонки клочьями.
   Показывает паспорт чужой, с червоточиной.
      Столбенеет. Косит глазом. ХитрО, но жалко.
         В сердце криком диким, воем лезет. Валко.
      Она застывшим ужасом смотрит: ему больно!
   Лишь крепость глиной лежит, всем довольна.
У маленького ротик пастью дикой рвётся,
   и бурое что-то гниющим сыром отдается.
      Разрывает. Но тепло здесь и не сыро. Мило.
         Однако, так кричит он! Не проходит она мимо.
      Пасть его чуднУю в ручки брезгливо, но берёт,
   и ком рыбы из зубиков крысиных решительно рвёт.
Далеко бросает смрад. Он ротик облегчённо закрывает.
   Рад. В благодарность,  смешно спинку выгибает:
      гладь спинку, гладь. К руке девушки льстится.
         Секта воет: не смей, к ней ластится!
      Дальше: она вверх по лестнице к себе идёт.
   На ступеньках соседку ветхую встречает:
-Так не должно быть, - говорит. - Кормятся в подвале.
   Их всех поднять бы. А его домой бы мы взяли.
      Соседка: - Им там хорошо, пока растут,
         пока пачкают, сквернословят, пока лгут. Пусть
      учатся сначала за собою убирать, посуду мыть,
   людей уважать, тогда сами себя сумеют поднять.
А тот кусок,  что гнилью-рыбиной громадной зацепился,
   когда сгниёт в углу, из него кто-то заново родится:
      человек, иль тот ник, что вечным злом крутится?