Из юношеской тетради. Отрывок третий

     Мне казалось, что в тоске моего бесплодного существованья напрасно хотеть изменений в моей жизни…
     Но однажды, бродя на речном острове с желаньем немного рассеяться от чувства  пустоты вокруг меня, не заметил я, как душа моя целиком погрузилась в чудесный мир осени. Но, когда я это заметил, то сделал так, чтобы и рассудок мой был весь направлен на её созерцанье. Ещё через несколько мгновений я почувствовал, что мне стало легче, и я, чтобы продлить это чувство, представил, что в этом мире среди мёртвых листьев, сухой травы и чудно-прохладного ветра стоит фортепиано, и вдруг я вообразил, как сажусь я за чёрный инструмент и опускаю пальцы на клавиши. И, представив слушателей, я сообрази, что моя музыка в эти мгновенья могла бы сделать с ними всё то, что я захочу. Но болезненная мысль в одно мгновенья измучила меня, а истомило меня осознанье того, что, какой бы чудесной ни была моя игра, но я не умею записать её, ибо я никогда не интересовался этим, помня о фразе Сократа, что «написанное всегда говорит одно и то же». Мне захотелось заплакать, но я подавил это желанье и принялся в своём сознании описывать музыкой осенние чудеса. Иногда моя внутренняя музыка описывала рисунки Леонардо да Винчи, но самой прекрасной была музыка, описывающая природу такой, какая она есть. Тогда в моих мелодиях появлялись движенья осени вкупе с зарождавшейся во мне любовью. Но огорченье не оставляло меня, и, дойдя в музыке до предела красоты, который был для меня возможен, я оставил звуки и, поскольку давно сочинял стихи, то я начал и теперь их мысленно сочинять, и вскоре я испытал прежнее чувство. Это чувство было для меня тем более глубоким, что я болезненно стремился достичь именно такой красоты, какой понимал её именно я, а не кто-то другой, и осознанье того, что я прав, дарило мне уверенность, что я теперь могу овладеть любым человеком. И мне страстно захотелось любви…
     Но такое желанье было в значительной степени вздором, ибо я понимал, что при моей способности полюбить весь мир я из эгоизма не умею любить конкретного человека. 
     «О, если бы, – подумал я, – могла появиться на свете женщина, которую я непрестанно воображаю…» Но упованье на такое волшебство было совершенно нелепо, и я пошёл домой. Уходя, я чувствовал дыханье ветра, и страстная, но обезличенная любовь снова охватила меня, а затем у меня появился страх, что такая любовь пропадёт втуне. Деревья шумели, и сыпались листья, а солнца не было видно из-за серых облаков, и чудилось мне, что мир целиком сливается с моей душою, и было мне мучительно и сладко.
     И мне подумалось, что, если Платон уверяет, что зрелище прекрасного на земле, как воспоминанье о красоте горней, способствует тому, чтобы окрылять душу и возвращать её к божественному источнику всякой красоты, то я полагаю, что истинная красота убийственна для души, ибо нет божественного источника и, значит, не будет соответствующих воспоминаний, но есть мучительная тоска от непостижимости истинной красоты. Ведь истинная красота включает в себя бесконечное множество качеств, и каждое качество состоит из такого же множества. Как же постигнуть бесконечность и вспомнить то, чего не существует?.. И я понял, что в красоте я не понимаю ничего!..
     И томленье моё всё более возрастало, и решил я постичь таинство красоты…