Остап Сливинский. Беглый огонь

Простыня, нагретая за вечер испарениями реки, разодранная тройным
ножом следа; что-то преследовало нас – сломанная ветка,
куриная кровь – всю дорогу. Помнишь, когда ты впервые ощутила страх?
Звезда, казалось, светит изнутри, из-под смятого брезента, со дна
того мусорного озера, источники которого мы неосторожно открыли.
Раз и два, можно не считать, ты уже спишь, вписанная в полукруг палатки,
и далее – в неправильный многоугольник карьера, забыв о велосипеде,
который мокнет под дождём.
Беглый огонь, Lauffeuer, так мог бы называться межконтинентальный экспресс
или какая-нибудь международная разведывательная операция, но почему-то здесь,
на краю обжитой части Европы, это слово возвращается, как пароль,
блестит на мокрых наэлектризованных рельсах, дважды вспыхивает в тёмной будке
обходчика. Кто-нибудь там проснулся?
Сколько знаков ещё нам нужно, чтобы мы повернули назад?
Из-за густого дождя, наверное, не воспользуемся приглашением пропахших глиной
и овечьим сыром пастухов из долины,
так и останемся тут, среди вспышек, от которых полотно просвечивает каждой ниткой.
Застывшая кровь оставляет за собой вулканические русла, сожжённые травы; мы
ещё чуть-чуть на плаву, а потом – уже навсегда на плаву, непотопляемые, как ливень,
стоим под плотно окружённым небом, откуда что-то слышно сквозь охрипший мегафон, как
с места катастрофы. Кто-нибудь заточён в перевёрнутом вагоне?
Река где-нибудь сорвала мост, по которому ехал автобус с побеждённой футбольной командой?
На этот час новостей больше нет, приходят туманные слухи. Тем не менее,
неподписанным можно и пренебречь.
Неиспользованный свет вернётся назад, по неизвестному тебе адресу.
На рассвете я иду на берег искать забытый тобой купальник, момент запоздалой,
да ещё и очень сомнительной близости. Велосипед лежит там, где и должен,
политый, проросший отблесками. Всё работает в заданном ритме:
дыхание реки, перестук рельсов,
дождь погасил солому, которая горела, как маяк, разложенная на железных прутьях.
Огонь остановился в этой обугленной клетке.
Его последний вздох был около четырёх утра, когда живые редко думают о тех,
кто уже почти там.