ЧародеиГлава4ИСКиврин

                “Миша неспешно расчёсывал перед зеркалом
                свои сильно поредевшие русые кудри… Ми-
                ша  крепко взял за локоть и сказал в сторону
                кабинета:
                – Меня зовут Михаил Иванович Смирнов. Я
                – майор  государственной безопасности.”
                А. и Б. Стругацкие. “ОЗ”.

У Чародеев в повести “Стажёры”
Надёжный самый “след на потолке”.
По божьей воле дёргались в ту пору
Они у “Камнеедова” в руке.
“Он атмосферник славный был, от Бога,
Он, да Базанов. И они вдвоём
Наделали там шуму очень много” –
Сказали Чародеи нам о нём
Его там немцем авторы назвали
По анаграмме: Мюллер – М.Ю.Лер –
Монтов. Вот след какой мы отыскали.
Что ж делал на “Дионе” этот герр?

У Киры правил Юлий Камнеедов.
Не “муж”, “любовник” был тогда он ей,
Но дланью каменной обществоведов
Давил он беспощадно много дней.
– Постой, причём же здесь обществоведы?
– Притом, что “атмосферник” – это тот,
Кто изучал ОБЩЕСТВЕННЫЕ среды
Беря в них “атмосферу” на учёт.
(“Друзья, специалист я по общенью
С людьми” – недавно ОН при всех сказал,
Когда от микрофонов, без смущенья,
Вопросы градом сыпал целый зал.)
Так вот, когда у Киры Старым Светом
Здесь Камнеедов правил в НУИНУ,
Герой наш вёл с “холуйчиком”, клевретом
Его, непримиримую войну.
“Холуйчик” всех интригой взять старался –
Доносом, клеветой… Как, бишь, его?
Ну, “самозапиральник”-то взорвался
Под прошлый Новый год в НИИЧАВО?…
Ну, пёс с ним. Я чуть-чуть хочу вернуться
К героя моего земным “следам”
И предыдущего “следа”коснуться,
Чего он в тот же срок коснулся сам.
(На “потолке”, наверно, “камень выпал”,
Поскольку над земным-то нет “следа”.
Да и земной – прах времени присыпал,
Не чёток он. Но это – не беда.)

В тот свой приезд молоденький сотрудник,
Бродя по коридорам НУИНУ
И видя, что здесь пчёлы есть и трутни,
Фигуру ярко выделил одну.
И хоть фигуру видели и редко –
Но впечатленье он производил
Неотразимое. И очень крепко
В сознанье свой портрет запечатлил.
Фигура был начальником охраны,
Красавец Сатанеев молодой.
Он был для всех таинственный и странный,
Грозивший справедливою бедой.
Из тьмы сиял орлиный профиль гордый
И взор огнём неистовым блистал.
В науке бил он многие рекорды
И занимал почётный пьедестал.
Ну и понятно: Китежград далёко,
Он из столицы редко приезжал.
И наш герой, как Парус Одинокий,
Его грозой для Зла воображал.
Ведь Камнеедов сам пред ним трепещет!
Но время шло – и образ потускнел:
Взор Сатанеева, как огнь вулкана блещет,
Но хуже только состоянье дел.
И, как любой Кумир, он с пьедестала
Не снизился, ступеньку поменяв,
А с грохотом упал в дыму скандала,
Для многих быть Кумиром перестав.
И вот, когда опять пора настала,
На нас Степаныч с новою тоской
Взглянул – и на обломке пьедестала
Наш Киврин вывел трепетной рукой:
“Но я не так всегда воображал
Врага святых и чистых побуждений.
Мой юный ум, бывало, возмущал
Могучий образ; меж иных видений,
Как царь, немой и гордый, он сиял
Такой волшебно-сладкой красотою,
Что было страшно… И душа  тоскою
Сжималася… И ЭТОТ ДИКИЙ БРЕД
Преследовал мой разум много лет.
Но я, расставшись с прочими мечтами,
И от него отделался – стихами.”

Вот как его “отделал” он стихами:
Привыкшего всегда повелевать,
Привыкшего командовать царями
И ни пред кем ответа не держать –
Изобразил таким в своей поэме,
Что простодушный нищий богомаз –
У Горького, – в той мастерской, со всеми
Услышавший про Демона рассказ,
Сказал: “Нет, точно книга под запретом!
Что ты мне тычешь разрешенья знак?
Ведь это – Демон, слышишь? И при этом
ЕГО МНЕ ЖАЛКО! Как же это так?”
Да, тяжкую пощёчину отвесил
За то, что злу он склонен потакать:
Что может быть для гордого до спеси
Больней, чем в жалком виде представать?
Ещё когда Вольтер здесь правил миром,
Наш юный Киврин с другом увидал:
Они напрасно кланялись Кумирам,
Здесь Сатанеев правит этот бал.
И в новый свой “приезд” “толпу у Трона”,
Служил чем “регента” того сундук,
Он пригвоздил, как с похоронным звоном
Ушёл отсюда их могучий друг.
“Надменные потомки” вмиг за это
“Под пули горцев” выслали его,
Избавиться надеясь от поэта,
Чтоб не “жалел” он больше никого.
Но он “на цифре 26”, как надо,
Прервал борьбы бессмысленный азарт.
С презрительным, холодным встал он взглядом –
И “попросил” Мартынова “дать старт”.
И Камнеедов, выстрелом взбешённый,
Не мог уже поделать ничего:
Покинул “Мюллер” глупую “Диону” –
И убыл Киврин сам в НИИЧАВО.

А там, в НИИЧАВО, случилось чудо –
И кабинет Директора пустой
Обрёл хозяина, что прибыл сам оттуда,
Из НУИНУ, от Киры дорогой.
Она его не больно привечала:
“Сенная девица” в последний раз
Масона в казематы заточала,
Суровой Киры слушая приказ.
Освободившись от её “объятий”,
“На самосвале” прибыл в институт
И, нахлебавшись грязи и проклятий,
В ТОТ САМЫЙ ГОД Директором стал тут.
И вызвав Сатанеева, он в руки
Отдал для озвучения Приказ
По НУИНУ, что замом по науке
Назначен Киврин: “С Богом, в добрый час!”
А чтоб не просто было сей “Ткачихе”
Там подменить означенный Приказ,
Директор “за заслуги”, без шумихи,
“Ткачихе” повышение припас:
Приказом тем же он переводился
В начальники Охраны из И.О.
И как на Киврина наш Аполлон ни злился,
Не оставалось делать ни чего,
Как сдать пакет девице милой Оле,
Секретарю у Киры. Так попал
Бунтарь-ослушник по верховной воле
В начальники заместо всех опал.
На этом отступленье я кончаю –
За след второй приняться мы должны.
Через полвека снова повстречаем
Мы Киврина средь горной стороны.

На этот раз возьмём мы “Понедельник” –
Там “след на потолке” оставлен им.
Не надо лазать нам в колючий ельник –
Очерчен след Корнеевым самим.
Поэту (в «Чародеях» – Ваня  Пухов)
Корнеев грубый говорит: “Учись
У Пушкина иль ПОЧКИНА!” Нам ухо
Сравненье режет. Мы-то ведь всю жисть
Почти через тире писали: “Пушкин
И ЛЕРМОНТОВ”! Такой здесь в “глине” след.
А “Почкин” – с “потолка”! И наши ушки
Не слышали, сколь славен сей поэт.
Зато подсказку пишут нам с тобою
Про Почкина: “Володя был могуч”.
Да, был поэт Володя, с головою
“Скрывавшейся среди тяжёлых туч”.
“Семейным домом” не обременённый,
Он “принимал хозяйство НУИНУ”,
Зам. по науке. Рост имел огромный
И знать хотел он каждую страну.
Да только Кира очень рассердилась,
Что к ней так неожиданно вошёл –
И вмиг “кентавров” группа испарилась.
Но впечатленье всё же произвёл
“Ансамбль” на зама: “Хороши ребята!”
Он “приземлился” в этот раз в горах,
А к ней приехал с стороны Арбата,
Уж написавши “Облако в штанах”.
Вот в нём как раз Иисуса он отважно
“Живым” с Мариею изобразил.
Но с “Облаком” он выглядел не важно –
И шеф его стихи не похвалил,
Всё это так. И в фильме “Чародеи”
Он нам представлен с именем Иван,
Но только с Кирою уже своею,
Влиятельным начальником он дан.
И не бездомный он теперь, а Кирин,
Приказом ей назначенный “жених”.
Поэтому герой и назван “Ки(в)рин”
(Формальности всегда важны для них.
Герой один  с фамилией такою
У них ещё есть и в НИИЧАВО.
Он, правда, слабо связан с ним судьбою –
Так, отдалённый родственник его.)

Конечно, Кира хоть его и старше,
Но нравилась она ему давно.
Её он видел в отдыхе и в марше,
И издали, в “Петровское окно”.
Решительная, умная. Характер –
Точь-в-точь “Солоха”. Не один “козак”
Мечтал, чтоб “провести рукой по плахте”,
Да у “сыночка” тяжек был кулак.
И сей характер очень интересно
Ивану попытаться обуздать.
А ей, старушке, тоже было лестно:
“Вот молодец! Ну как тут отказать?”
И он, “ансамбль” тот посмотрев поближе,
Подумал у вагонного окна,
Что “очень трудно женщине в Париже
На службе, не продажна коль она”.
И он ей “предложенье” снова сделал
И подарил ей вновь часы-намёк:
“Давай-ка, Кира, “замуж” – и за дело.
Ведь мы не вечны и всему есть срок”.

И объяснившись в день перед “отлётом”,
“Виском на дуло в 37 он лёг” –
И “убыл он вечерним самолётом”,
Важнейший в жизни подведя итог.
Он убыл “за подарками для Киры”:
– Мне привези “ФАНТАСТИКУ”! – Ого!
Ах, как хотел бы я под звуки лиры
Воспеть немедля счастие его!
Но где там счастье! Разве Сатанеев
Упустит случай, что убыл герой?
И будучи в цейтноте, он, наглея,
Торопится дела валить горой.
Он знал, что это – “шанс его последний”.
И, спрятав шило, как всегда, в мешок,
Интригу вихрем закрутил немедля:
Сорвётся – будет стёрт он в порошок.
Ведь Киврин знает Аполлону цену
И хорошо повадки все постиг.
И коль при нём здесь выйдет он на сцену –
Его сразит он властью в тот же миг.

Хм… “Хорошо постиг”. Но как-то странно
Вмешался он в расследованье то,
Кто автор “чудной формы” безымянный,
В которой не признался там никто.
Ведь слышал, как Фома там оправдался:
“Сам Сатанеев мной руководил!”
И тем не менее, он так вмешался,
Что всё расследованье прекратил.
Ужель по простодушной просьбе только –
“Иван Степаныч, милый, выручай!”?
О, нет! Он знал Арбениных настолько,
Что действовать не стал бы невзначай!
Уж если этот шулер так придумал –
Не надобно ему пока мешать,
До времени не надо делать шума,
А дать ему “крючочек заглотать”.
Вне всякого сомненья, мудрый Янус,
Назначив замом, дал ему наказ:
“Вид сделай, что тебя он водит за нос,
Ведь ты же не плохой артист у нас!

– Да, если напустить я не сумею
Доверчивости глупой здесь туман,
“То будет лишь Бастилия” злодею,
Как скажет этот ловкий д’Артаньян.
– А надо сделать так, чтоб этот Гений
“Возврата точку” смело пересёк,
Не ведая в своей борьбе сомнений,
Чтоб ты наверняка его “подсёк”.
Ведь мне ясна дальнейшая картина:
Не пресечёт “Бастилия” его.
Гарантии даст только “гильётина”,
Когда “башку отрубит у него”.
И он сказал: “А что? Вполне удобно
(И подменить, и спрятать в рукаве!)”.
И Сатанеев выдохнул утробно:
“Ну, пронесло! Победа, даже две!…”

Теперь, по “потолку” скользя “отвесом”,
Посмотрим, “в глине” где следы идут.
Нам этот след – с особым интересом:
Он – свеженький пред нами, тут, как тут.
Ещё не весь тот след прорисовался,
Не камень он, а мягкий и живой.
Но чёток всё же, чтоб я догадался,
Что ОН – пред нами, с русой головой.
И вот почти с портретным сходством дали
В романе Чародеи этот след,
Когда мы на экранах увидали
“Живьём” героя через двадцать лет.
Он был у Демиурга на приёме
В “ОЗ”, госбезопасности майор:
Светловолосый, в службе на подъёме,
С редеющей причёской на пробор.
Он в книге, как в кино, в апартаменты
Не узнанным, “под маской” смог войти,
Хотя там до последнего момента
Скалою – Камнеедов на пути:
Уж Киврин пол-Германии сначала
Объездил, так что стал родным язык,
А Кира всё его не узнавала:
“Что там с картонным носом за старик?”
Полгода вообще он без работы
Стоял “пред Камнеедова спиной”,
Как Собчака убрал он там за что-то –
И Питер стал, как будто не родной.
А он слегка подшучивал над нею,
Чтоб дольше не узнала – всё гнусил,
А время шло – и вот наш Сатанеев
Себя открыто всем разоблачил.
Ковров же – всё из лучших побуждений! –
Чуть замысел тот важный не сорвал,
Но Киврин тут не упустил мгновений,
Чтоб Пухов Сатанеева “достал”.

И он под маской подошёл к Алёне
И подтолкнул тихонько к “жениху”.
И мы все наблюдаем удивлённо –
Уже два года это на слуху, –
Она к нему идёт, а Киврин в уши
Твердит: “Иди же, милая, иди.
Иди, теперь меня лишь только слушай,
Теперь моё всё время впереди!”
В тот полдень начала она движенье,
В последний день на “тыщу девятьсот”,
Когда мы, замирая от волненья,
Узнали, кто ж Алёну поведёт.
И историческою если  меркой мерить,
То очень скоро, “через десять лет”,
Как ОБЕЩАЛ ОН, и хочу я верить,
Исполнится волшебный тот завет:
Губами нежными Алёна прикоснётся –
И вспыхнет молния, и прогрохочет гром,
Все чары рухнут. Аленький проснётся –
“И с вами мы счастливо заживём”!