Антология встреча двенадцатая

Антология встреча двенадцатая

СОВРЕМЕННИКИ ЧАСТЬ 2



ЕВГЕНИЙ  ВИНОКУРОВ


Поэт, прошедший Отечественную Войну, поэт которого никогда не забудут по песне, написанной на его стихи и ставшей народной в самом простом, изначальном смысле этого слова «… Сережка с Малой Бронной и Витька с Моховой…»
Первым исполнителем был Марк Бернес, его голос до сих пор не могу забыть, как и его неброскую, но берущую за душу манеру исполнения.
Но достоинства  ВИНОКУРОВА, как поэта, этим не исчерпываются. Он был мастером короткого, отточенного стиха, иногда , быть может, слишком рационального по форме, но всегда с глубоким философским смыслом. Но и неожиданная нежность к самой простой, окружающей нас жизни прорывалась в строки его стихов.


Моя любимая стирала

Моя любимая стирала.
Ходили плечи у нее,
Худые руки простирала,
Сырое вешая белье.

Искала крохотный обмылок,
А он был у нее в руках,
Как жалок был ее затылок
В смешных и нежных завитках!

Моя любимая стирала.
Чтоб пеной лба не замарать,
Неловко, локтем, убирала
На лоб спустившуюся прядь.

То плечи опустив, родная,
Смотрела в забытьи в окно,
То пела тоненько, не зная,
Что я слежу за ней давно.

Заката древние красоты
Стояли в глубине окна.
От мыла, щелока и соды
В досаде щурилась она.

Прекрасней нет на белом свете,-
Все города пройди подряд! –
Как худенькие руки эти
И этот грустный-грустный взгляд.


               Адам

Ленивым  взглядом обозрев округу,
Он в самый первый день траву примял,
И лёг в тени смоковницы и руку,
Заведши за голову, задремал.

Он сладко спал. Он спал невозмутимо
Под тишиной эдемской синевы.
…Во сне он видел печи Освенцима
И трупами заваленные рвы.

Своих детей он видел!.. В неге рая
Была улыбка на лице светла.
Дремал он, ничего не понимая,
Не ведая ещё добра и зла.
 

Из цикла “‘Эллада”

      Эвридика

Не услышу
голос Эвридики,
буду, как и прежде,
одинок...
Стебель придорожной повилики
вдруг увижу
возле самых ног.
И цветок в ладонях разминая,
ощущу невидимую связь...
Я стою,
и благодать земная
широко и просто
разлеглась.
Нет небес на свете беззаботней,
но угрюм полузаросший дот...

Тонкий голосок из преисподней
до меня вот так
и не дойдет.   



                АЛЕКСЕЙ РЕШЕТОВ.

Мы разминулись с ним. В 70-е я бывал часто и подолгу в Березниках в связи с пуском новых мощных агрегатов химической промышленности и не знал тогда, что он был коренным жителем Березников. А когда узнал об этом после выхода в свет антологии и в очередной раз побывал в командировке, захватив в подарок томик антологии, он, к сожалению, уже переехал в другой город. Я ему благодарен за два стихотворения, приведенных ниже. Так тонко писать о поэтах далеко не всякий одарённый поэт сможет. Если кто-то думает, что первое из стихотворений о лягушках, он глубоко заблуждается. Это о поэтах.
Прежде всего о поэтах и писателях эпохи политических репрессий
в области литературы в период 60-70 годов ("Хрущево-Брежневский" период)


          

              *    *    *
Любители лягушечьего пенья,
Я понимаю ваше нетерпенье:
Уж спать пора, а их все нет и нет...
Но горевать и хмуриться - не след.

Сейчас у них глаза нальются кровью,
Растянутся резиновые рты,
И все ночные звуки перекроет
Мелодия волшебной красоты.

И всем лицом - безжизненно-спокойным -
Насторожится бледная луна.
И словно перезвоном колокольным
Душа людская будет смущена...

Пускай на них царевичи плюют,
Пускай их глупый селезень проглотит,
О боже, как на клюквенном болоте
Лягушки беззащитные поют.
               
         
            Дельфины

Дельфины, милые дельфины,
Мы вас научимся беречь -
Уже почти до половины
Мы понимаем вашу речь.

О разыгравшиеся дети!
Вас не обидят корабли,
И вашей кровью красить сети
Отвыкнут жители земли.

И вы, поэты, как дельфины,
Не избегайте с нами встреч -
Уже почти до половины
Мы понимаем вашу речь.


Писать о творчестве такого поэта как АНДРЕЙ ВОЗНЕСЕНСКИЙ задача не из простых. Меня спасает его непреходящая популярность, его стихи  и песни на его тексты ещё на слуху у многих его современников. Ну а «Юнону и Авось» уже в двух составах исполнителей Ленкома не знает и не любит из новых поколений молодёжи только ленивый. Итак, ему слово:



     АНДРЕЙ ВОЗНЕСЕНСКИЙ
 
             *    *    *
В воротничке я, как рассыльный
среди кривляк.
Но по ночам я -  пес России
о двух крылах.

C обрывком галстучка на вые,
и дыбом шерсть,
и дыбом крылья огневые.
Врагов не счесть.

А ты меня шерстишь и любишь.
Когда ж грустишь,
рассказываешь мне, что людям
не сообщишь.

В мурло уткнёшься меховое
в репьях, в шипах.
И слезы общею звездою
в шерсти шипят.

И неминуемо минуем
твою беду
в неименуемо немую            
минуту ту.

А утром я свищу насильно.
Но мой язык -
что слезы слизывал России
чей светел
лик.
               
   
      По мотивам Микеланджело
           ( фрагмент )
   

Кончину чую. Но не знаю часа.
        Плоть ищет утешенья в кутеже.
        Жизнь плоти опостылела душе.
        Душа зовёт отчаянную чашу!
Мир заблудился в непролазной чаще
        Средь ядовитых гадов и ужей.
        Как черви, лезут сплетни из ушей.
        И Истина сегодня - гость редчайший.
Устал я ждать. Я верить устаю.
        Когда ж взойдет, Господь, что Ты посеял?
        Нас в срамоте застанет смертный час.
Нам не постигнуть истину Твою.
        Нам даже в смерти не найти спасенья
        И отвернутся ангелы от нас.


            Тишины!

Тишины хочу, тишины!..
Нервы, что ли, обожжены?
Тишины...
              чтобы тень от сосны,
щекоча нас, перемещалась,
холодящая, словно шалость.
Вдоль спины, до мизинца ступни.

Тишины...

Звуки будто отключены.
Чем назвать твои брови с отливом?
Понимание -
                молчаливо.
Тишины.

Звук запаздывает за светом.
Слишком часто мы рты разеваем.
Настоящее - неназываемо.
Надо жить ощущением, цветом.

Кожа тоже ведь человек,
с впечатленьями, голосами.
Для нее музыкально касанье,
как для слуха - поет соловей.

Как живется вам там болтуны,
на низинах московских, аральских?
Горлопаны, не наорались?
       
Тишины...

Мы в другое погружены.
В ход природ неисповедимый.
И по едкому запаху дыма
мы поймем, что идут чабаны.

Значит, вечер. Вскипает приварок.
Они курят, как тени тихи.

И из псов, как из зажигалок,
Светят тихие языки.


ВЛАДИМИР РЕЦЕПТОР. Удивительный человек, талантливый актёр, театральный режиссёр, а какой поэт, иди, поищи такого. Так органичен и мудр, и тонок, и трогателен. Действительно РЕЦЕПТОР жизни, открывающейся за его словом:



   ВЛАДИМИР  РЕЦЕПТЕР

         *    *    *
Актёр уходит из актёров,
из бедняков, из прожектёров,
благословляемый женой,
непостижимое затеяв,
из ёрников и лицедеев
уходит будто из пивной.

Актёр уходит из актёров
и думает: он - как Суворов,
ещё опомнятся цари,
те, что его не оценили,
и призовут, он будет в силе,
тогда - иди, тогда твори.

Актёр уходит из актров
из дураков, из волонтеров,
благословляемый женой,
чужим занятием утешен,
печален и уравновешен,
актёр уходит в мир иной.

Но где-то в глубине сознанья
таятся смутные признанья
и образуют злую связь,
мол, потому он не был признан,
что к сцене небом не был призван
и просто жизнь не удалась.


            Двойник

И вот я отделился от тебя
и, сам не свой, среди толпы спешащей
заковылял... Экранная судьба
соединилась с музыкой бодрящей...

За двойником моим из-за угла
следили скрытой камерой прилежно;
любовь его в неволю завлекла;
и то и это было неизбежно...

Ему давалось полтора часа -
поди успей! - на счастье и сомненья.
Во весь экран широкий полоса
естественного длилась невезенья.

Мне так хотелось чем-нибудь помочь
ему, существовавшему отдельно,
или себе, ушедшему, как в ночь,
но и пытаться было бы бесцельно.

Я знал конец, а мой двойник в сетях
пустых надежд барахтался и бился;
но тем давал мне выход; я укрылся   
у запасного выхода, в дверях...   


            
             Возвращение

                Сохранились легенды:
                одна из них - потаенная
                петербургская любовь;
                другая о том, что поэт
                остался жив и дервишём
                отправился в скитанья.               


Халат в лохмотьях, и горят рубцы.
Открыта грудь и борода седая.
И в такт шагам щебечут бубенцы,
на колпаке дервишеском сверкая...
               
Ступая тяжело, как по песку,
он молча шёл, не подавая знака,
и пот стекал по пыльному виску,
но приближенья не было однако.

Она его узнала: “Значит спас
от смерти бог!.. От славы и от страха
ты убежал!..”
              А он пустился в пляс,   
перечисляя имена аллаха.

Кренился Невский...Желтая луна
скатилась по Садовой до мечети...
И, далеко подавшись из окна,
вослед ему
одна в неверном свете   

глядела та, которую он скрыл
так тщательно,
не дав ей воплощенья,
и белой шали, будто белых крыл,
переливалось бледное свеченье...

Так снова уходил он, как чужой.
И вновь она, отчаянье изведав,
его звала: “ Не уходи!.. Постой!..
Ты для чего вернулся, Грибоедов?!”

Но бубен бил.
Но пыльная тропа
возвысилась над уровнем дороги.
И европейца узкая стопа
растаяла на облачном пороге.


                ВЛАДИМИР ВЫСОЦКИЙ.

Как мне уже приходилось писать в коротком эссе, «О друге, который меня не знал», опубликованном в первом номере альманаха «На солнечной сторонев 1993 г.я высказал всё, или почти всё, что думал о нём. Может за исключением благодарности ему, что своей безвременной смертью он устыдил меня и заставил вернуться к перу.
Как стремительно летят годы, те кто родился в год его смерти, уже достигли возраста Иисуса. За это время появилась огромная литература,  тысячи публикаций о нём,  Но и теперь я бы хотел  кое что  сказать об этом человеке,  сотворившем  часть нашей истории. Время - лучший эксперт и судья. В  2013 г. личность  Высоцкого на фоне  культурного  потенциала  России выглядит  менее искажённо, не  гипертрофирована мощным эмоциональным всплеском,  той  волной горя  и осознания невосполнимой  утраты,  которые владели почитателями его таланта и его человеческой  сущности в  первые  годы  после  безвременной  смерти. Более того,  проделана поистине гигантская  работа по сохранению  и изданию  его наследия. Наконец-то   (37 лет - огромный срок) можно с уверенностью утверждать о соотношении  влияния на  самосознание  нации  таких поэтов  как  Вознесенский, Евтушенко,  Окуджава,  Рождественский  и  "непрофессионального" поэта Высоцкого. Разница огромна. Не умаляя вклада в культуру и первых четырёх поэтов . всё же нужно сказать в чём отличие от них Владимира Высоцкого, как поэта.
Если говорить о среде духовного обитания  искусства первых четырех поэтов,  то это прежде всего интеллигенция.
У Владимира Высоцкого все было на особицу:
Масштабность - он греб широко и свободно - театр, кино,  литературное творчество которое все более преобладало в нем, эстрада;
Темперамент - невероятный, страстный - "на разрыв аорты";
Невероятная работоспособность - всегда черта большого таланта;
Демократизм искусства - неподдельный, незаёмный, богатейшая народная лексика.
Впрочем, говорить о нём и его творчестве, о том как и почему за каких то пятнадцать лет он сумел от последнего бомжа до кабинетов на Старой площади сделать своё искусство средой обитания всей нации – можно до бесконечности. Это исторический феномен, аналог которому трудно найти в культурной жизни России за последние 200 лет. Он творил свой эпос в пучине народной жизни. И успел
высказаться так, как иным и за 60 лет не удавалось

"В синем небе, колокольнями проколотом
Медный колокол, медный колокол,
То ли возрадовался, то ли осерчал,
Купола в России кроют чистым золотом,
А чтобы чаще Господь замечал..."

- Какой же ты Бог, если только блеск золота может обратить твой взор
на униженных и оскорблённых детей твоих?
- Вот так, в лицо самому Небу от лица народа
посмел сказать только он.


       *    *    *
Мосты сгорели, углубились броды,
И тесно - видим только черепа,
И перекрыты выходы и входы,
И путь один - туда, куда толпа.


И парами коней, привыкших к цугу,
Наглядно доказав, как тесен мир,
Толпа идет по замкнутому кругу...
И круг велик, и сбит ориентир...


           *    *    *
Ну вот, исчезла дрожь в руках,
       Теперь - наверх!
Ну вот, сорвался в пропасть страх -
       Навек, навек.
Для остановки нет причин -
       Иду скользя...
И в мире нет таких вершин,
       Что взять нельзя!
Среди нехоженых путей
       Один путь - мой,
Среди не взятых рубежей
       Один - за мной!
Кто не доплыл и в волны лег -
       Тем бог судья...
Среди не пройденных дорог
       Одна - моя!

Мой океан со всех сторон
     Штормит, штормит,
Он тайну чьих-нибудь имен
      На дне хранит.
А я гляжу в свою мечту
      Поверх голов
И свято верю в чистоту
      Глубин и слов!

И пусть пройдет немалый срок -
      Мне не забыть,
Что здесь сомнения я смог
      В себе убить.
Я слышал - пела мне вода:
      Удач - всегда!
А день...  какой был день тогда?
      Ах да - среда!..



       *    *    *
 
      Михаилу Шемякину - чьим   
      другом мне посчастливилось быть

Как зайдешь в бистро-столовку,
По пивку ударишь, -
Вспоминай всегда про Вовку -
"Где, мол, друг-товарищ?!"

И в лицо трехстопным матом -
Можешь хоть до драки!
Про себя же помни - братом
Вовчик был Шемяке.

Баба, как наседка квохчет
(Не было печали!)
Вспоминай!!! Быть может, Вовчик -
"Поминай как звали!"

M.Chemiakin - всегда, везде Шемякин.
А посему французский не учи!..
Как хороши, как свежи были маки,
Из коих смерть схимичили врачи!
Мишка! Милый! Брат мой Мишка!
Разрази нас гром!
Поживем еще, братишка,
По-жи-вь-ем!
Po-gi-viom.


            Осторожно! Гризли!
                (отрывок)
   
             Михаилу Шемякину с огромной
             любовью и пониманием

Однажды я, накушавшись от пуза,
Дурной и красный, словно из "парилки",
По кабакам в беспамятстве кружа,
Очнулся на коленях у француза -
Я из его тарелки ел без вилки
И тем француза резал без ножа.

Кричал я, "Друг! За что боролись?!" - Он
Не разделял со мной моих сомнений.
Он был напуган, смят и потрясен
И пробовал прогнать меня с коленей.

Не тут-то было! Я сидел надежно,
Обняв его за тоненькую шею,
Смяв оба его лацкана в руке,
Шептал ему: "Ах! Как неосторожно
Тебе б забыться, спрятаться в траншею,
А ты рискуешь в русском кабаке!"

Он тушевался, а его жена
Прошла легко сквозь все перепетии:
"Знакомство с нами свел сам Сатана,
Но - добрый, ибо родом из России."

Француз страдал от недопониманья,
Взывал ко всем: к жене, к официантам, -
Жизнь для него пошла наоборот.
Цыгане висли, скрипками шаманя,
И вымогали мзду не по талантам,
А я совал рагу французу в рот.

И я вопил: "Отец мой имярек -
Герой, а я тут с падалью якшаюсь!"
И восемьдесят девять человек
Кивали в такт, со мною соглашаясь...


                ЕВГЕНИЙ РЕЙН
 

Иосиф Бродский  называл  Евгения  своим учителем. Наверное в этом есть немалая доля правды. Мне же РЕЙН представляется огромной мощной глыбой, как ледокол, врезающийся в такую скрытую от посторонних глаз, но страшную, где то на дне нравственности, обыденную нашу российскую дикость.

         Над Фонтанкой

Над Фонтанкой развал и разруха,
Дом на Троицкой тоже снесён,
Вылезает мерзавец из люка -
Волосат, до пупа обнажен.
На груди его синею вязью -
Серп и молот, двуглавый орёл,
Самогоном набухли надглазья,
На висках золотой ореол.
Душной ночью идёт он к собору,
На облезшую бронзу плюёт
И навстречу родному простору
Ненавистную песню поёт.
Капитальный ремонт и разруха,
Довоенная заваль и дичь,
ГПУ, агитпроп, голодуха
Залегли под разбитый кирпич.
И оттуда тяжелою пылью
На развалины сели мои -
Отлетающая эскадрилья
В боевой предрассветной крови.
Рассыпайся же, многоэтажный
Дом презрения, кражи и лжи,
Невский сумрак, сырой и бесстрашный,
Заползает в твои этажи.
Возвращайся, дитя и бродяга,
В подворотню, где баки гниют.
Все, что надо - судьба и отвага -
Этой ночью тебя признают.
Дом на Троицкой - темные флаги
На развалинах веют, клубясь,
И летят в подворотню бумаги,
Чернокнижьем твоим становясь.


                АЛЕКСАНДР ГАЛИЧ.

Мне рассказывала одна пожилая писательница, к сожалению её давно нет в живых, как исключали Галича из Союза советских писателей. Он сидел в коридоре, красивый высокий, голубоглазый человек, сидел ожидая приговора и из глаз катились слёзы.. Да, в те годы быть профессиональному писателю изгнанным из СП означало запрет на профессию и жизнь с волчьим паспортом. Ему, популярному автору сценариев комедийных пьес и фильмов.
За что же? А за правду его песен, признанных злостно антисоветскими. Потом эмиграция. И подозрительно быстрая смерть от короткого замыкания в душе. Очень подозрительная смерть, если вспомнить судьбу, например Александрова, написавшего книгу «Бабий яр», одобрительно встреченную руководством страны. Но когда он не вернулся из Англии, став невозвращенцем, очень скоро был сбит на смерть машиной то ли в самом Лондоне, то ли в предместьях. А уже отснятый по его сценарию фильм о послевоенной деревне и размноженный в тысяче экземпляров, был безжалостно уничтожен и не дошёл до зрителя. «Система» карала безжалостно и по идиотски.


  Памяти Б. Л. Пастернака
     (фрагмент )

Разобрали венки на веники,
На полчасика погрустнели..
Как гордимся мы, современники,
Что он умер в своей постели!

И терзали Шопена лабухи,
И торжественно шло прощанье...
Он не мылил петли в Елабуге,
И с ума не сходил в Сучане!..

...Ах, осыпались лапы ёлочьи,
Отзвенели его метели...
До чего ж мы гордимся, сволочи,
Что он умер в своей постели!..
........................................................

Вот и смолкли клевета и споры,
Словно взят у вечности отгул...
А над гробом встали мародеры,
И несут почетный...
                Ка-ра-ул!   

       Слава героям
(в соавторстве со Шпаликовым)

У лошади была грудная жаба,
Но лошадь, как известно, не овца!
И лошадь на парады выезжала
И маршалу про жабу ни словца.

А маршал, бедный, мучился от рака,
Но тоже на парады выезжал,
Он мучился от рака, но, однако,
Он лошади об этом не сказал.

Нам этот факт Великая Эпоха
Воспеть велела в песнях и стихах,
Хоть лошадь та давным-давно издохла,
А маршала сгноили в Соловках.


       Я выбираю Cвободу
         ( отрывок )
   
     ...Я выбираю Свободу, -
     Пускай груба и ряба,
     А вы, валяйте, по капле
     "Выдавливайте раба"!

     По капле и есть по капле -
     Пользительно и хитро,
     По капле - это на Капри,
     А нам подавай ведро,

     А нам - подавай корыто,
     И встанем во всей красе!
     Не тайно, не шито-крыто,
     А чтоб любовались все.

     Я выбираю Свободу,
     И знайте, не я один!
     И мне говорит "свобода":
     "Ну, что ж, - говорит. - одевайтесь
     И пройдемте-ка, гражданин".

            

               Последняя песня 
         (написанная в эмиграции)               

За чужую печаль и за чье-то незваное детство
Нам воздастся огнём и мечом и позором вранья.
Возвращается боль, потому что ей некуда деться,               
Возвращается вечером ветер на круги своя.

Мы со сцены ушли, но ещё продолжается детство,
Наши роли суфлёр дочитает, ухмылку тая,
Возвращается вечером ветер на круги своя,
Возвращается боль, потому что ей не некуда деться.

Мы проспали беду, промотали чужое наследство,
Жизнь подходит к концу, и опять начинается детство,
Пахнет мокрой травой и махорочным дымом жилья,
Продолжается детство без нас, продолжается детство,
Продолжается боль, потому что ей некуда деться, 
Возвращается вечером ветер на круги своя.

                ГРИГОРИЙ ПОЖЕНЯН

   О Григории Михайловиче в Стихах РУ я опубликовал (см. от 19.08.13) небольшое эссе «Разведка боем», из книги «Записки любознательного человека». В нём я достаточно много рассказал о его творчестве, о нём, как о личности незаурядной и знаковой, учитывая его военную молодость и жизненный путь, омраченный в последние годы трагедией. К стихам, опубликованным в антологии я добавил стихи из книг, подаренных  мне Поженяном.
   О его стихотворение "Не легенда, не миф, не музей..."
Он сам рассказывал мне в его переделкинском литфондовском домике о том, как
его живого включили в число моряков, погибших во время легендарного подвига
в период блокады Одессы. Когда этот отчаянный отряд отбил у немцев станцию,
подающую воду в осаждённую Одессу. Он сам принимал  участие в этой героической
вылазке, но остался жив. А спустя много лет об этом подвиге по его же сценарию
был поставлен фильм. И вот по ошибке военных архивистов он  на всю свою
оставшуюся жизнь оказался на мемориальной доске среди погибших братишек черноморцев.


Севастополь 1941 года 

Когда война приходит в города,
они темней становятся и тише,
А он казался мне светлей и выше,
значительней и строже, чем всегда.
Он был почти что рядом,
                где-то тут,
за сопкой, за спиною, за плечами.
Бомбят его и мы не спим ночами,
так боя ждем,
как только боя ждут.
Шел сотый день,
                сто первый,
                сто второй.
Над нами с ревом оседали горы,
но только почта покидала город
и только мертвый мог покинуть строй.
А он горел, и с четырех сторон
от бухты к бухте подползало пламя.
А нам казалось - это было с нами,
как будто мы горели, а не он.
А он горел. И отступала мгла
от Херсонеса и до равелина.
И тень его пожаров над Берлином
уже тогда пророчеством легла. 

    Предчувствие стиха

   Снега съедят туман,
   а солнце съест снега.
   Ромашковый обман
   качнет мои луга.
   И поплывут они,
   а может, полетят.
   В неведомые дни
   за стаями утят.
   Пригреются холмы,
   оттает окоём.
   А там, глядишь, и мы
   оттаивать начнём.
   Я вызываю сны,
   где вся в смоле сосна.
   Предчувствие весны
   сильнее, чем весна.
   И ты, как я, - лови
   неслышный звук губой.
   Предчувствие любви
   Сильнее, чем любовь.
   А даль, что так тиха,
   укроет нас двоих.
   Предчувствие стиха -
   вот, что такое стих

Из стихов, подаренных мне Григорием Михайловичем уже после выхода в свет антологии

       *   *   *.
Кружат старые ветра            
новых кресел карусели.            
В те же дачи пересели,          
лечат те же доктора,            
те же руки руку жмут,            
в тех же залах те же речи.            
Жёстко связывает плечи            
той же мягкой вязки жгут.          
И от имени меня,   
приглушив ночные стоны,            
вмазывают мне законы,            
чуть головку наклоня.               
Не за совесть, а за страх
оплетают вздох строками,
нагло разводя руками
с вязкой вкрадчивостью свах.
И, конечно, райский вздор
обещают нам по праву.
Но работает затвор
Справа-вверх-вперёд-направо.
И не жди от снайперов
снисхожденья ненароком.
Белые бока сорокам
мажет, мажет, мажет кровь.

           *   *   *
Не легенда, не миф, не музей,
но из плоти и крови – реальный.
На доске моей мемориальной
я живу средь погибших друзей.
Никому не желаю быть мной.
Просыпаться живым среди мёртвых,
словно вечными льдами затёртый,
по небрежной ошибке штабной.
Свет дробится, и день ото дня
неземные границы смещая,
я физически ощущаю,
что всё меньше и меньше меня.
А они всё живей и живей,
и с годами их больше и больше.

Страшно, берег теряя, – не бойся.
Ржа от сырости лет – не ржавей.
И порою мне не по плечу,
но без этой судьбы не могу я.
Выбирал бы – не выбрал другую.
Рад, не рад, но иной не хочу.


           *    *    *
Когда настанет ясности пора
развеять осужденья и участья,
И осветитель мой, после причастья,
погасит надо мной юпитера.
И, отойдя безмолвно в мир теней,
ничей я распорядок не нарушу.
Ничью с собой не унесу я душу,
не знавший на земле, что делать с ней.
Без сожаленья знаю наперёд,
как неизменен мир под облаками:
ось не прогнётся, не смягчится камень,
звук не растает, коршун не замрёт.
Но, миг продлив, останутся стихи.
Они, как травы, сквозь асфальт пробьются.
Товарищи помянут и напьются,
А женщины простят мои грехи.


АЛЕКСАНДР ГОРОДНИЦКИЙ
О поэте, учёном, барде, телеведущем, о разностороннем человеке, знаковом для десятилетий российской культуры можно говорить долго. АЛЕКСАНДР ГОРОДНИЦКИЙ для моего поколения по большому счёту начался с его «Атлантов», хотя многие его песни уже бродили по стране, многие вначале просто безымянные. Как то, не помню в какой публикации Александр Моисеевич высказал такую мысль: «Я мечтаю написать такую песню, чтобы она стала народной и чтобы никто не знал, что я автор». А написал он стихов и издал сборников очень много.
А недавно в публикации «Новой газеты» посвящённой его юбилею, рассмешил до слёз историей песни «На материк». Будучи в очередной геолого-разведочной экспедиции на Востоке страны, совсем  ещё молодой человек, он у костра обмолвился, что он автор этой песни, а она уже к этому времени разлетелась по лагерям ГУЛАГА. Работяги из его собственной команды отвели в сторону и пригрозили, если он ещё раз скажет, что это его песня, то ему, пацану, не поздоровиться. Эту песню написал де большой человек, чуть не вор в законе. А ещё несколько лет спустя такие же работяги из его партии уже на Кольском полуострове под Мончегорском, на полном серьёзе показали  могилу автора этой знаменитой в лагерных зонах  огромной  страны песни
В каком-то смысле мечта Городницкого сбылась.
У нас с ним, как и с Жигулиным, как и с Поженяном был  «бартер». В обмен на антологию он подарил один из своих сборников. Но стихи, приведенные ниже, я взял, кажется, из «Нового мира»


       АЛЕКСАНДР ГОРОДНИЦКИЙ

           Два Гоголя

Два Гоголя соседствуют в Москве.
Один над облаками пыльной гари
Стоит победоносно на бульваре,
И - план романов новых в голове.
Другой неподалеку, за углом,
Набросив шаль старушечью на плечи,
Сутулится, душою искалечен,
Больною птицей прячась под крылом.
Перемещен он с площади за дом,
Где в тяжких муках уходил от мира,
И гость столицы, пробегая мимо,
Его заметит, видимо, с трудом.
Два Гоголя соседствуют в Москве, -
Похожи и как будто непохожи:
От одного - мороз дерет по коже,
Другой - сияет бронзой в синеве.
Толпой народ выходит из кино,
А эти две несхожие скульптуры -
Два облика одной литературы,
Которым вместе слиться не дано.


              Рембрандт

В доме холодно, пусто и сыро.
Дождь и ветер стучат о порог.
Возвращение блудного сына
Пишет Рембрандт. Кончается срок.
Сын стоит на коленях, калека,
Изможденных не чувствуя ног,
Голова - как у бритого зэка,
Ты откуда вернулся, сынок?
Затерялись дороги во мраке.
За порогом не видно ни зги.
Что оставил ты сзади? Бараки?
Непролазные дебри тайги?
Кто глаза твои сделал пустыми -
Развратители или война?
Или зной ханаанской пустыни
Все лицо твое сжег до черна?
Не слышны приглушенные звуки.
На холсте и в округе темно.
Лишь отца освещенные руки
И лица световое пятно.
Не вернуться. Живем по другому.
Не округла, как прежде, Земля.
Разрушение отчего дома,
Как сожжение корабля.
Запустение, тьма, паутина,
Шорох капель, и чаячий крик,
И предсмертную пишет картину
Одинокий и скорбный старик.



        БОРИС ПАСТЕРНАК

 Человек эпоха, человек, прославивший русскую поэзию и русскую литературу на весь мир. Его вынужденный отказ от Нобелевской премии за роман «Доктор Живаго» под прессом требований на уровне Политбюро ЦК КПСС – это был акт духовной инквизиции безжалостной, бесчеловечной, сопровождаемой массовой травлей в прессе.  А начиналась его жизнь в атмосфере прекрасной и необычной семьи. Отец – Леонид Осипович Пастернак, замечательный художник, друг и коллега Исаака Левитана и Валентина Серова, все трое преподавали в Московском училище живописи, ваяния и зодчества. Отец, по признанию Льва Николаевича Толстого был лучшим иллюстратором его романов. Толстой любил талантливую молодёжь и среди принятых в Ясной поляне молодых музыкантов, писателей и художников частым желанны гостем был и Леонид Осипович. Мать Бориса, известная пианистка, она уже с 16 лет гастролировала по Европе с сольными концертами. И старшего сына родители видели  в недалёком буду щем как выдающегося пианиста. Он делал большие успехи. Но когда встал вопрос: музыка, или поэзия, Борис Пастернак сделал свой выбор. Как-то в тридцатых годах – это был шок, ему позвонил Сталин и стал спрашивать, действительно ли Мандельштам является очень талантливым, выдающимся поэтом. В ответ Пастернак, не нашёл ничего лучшего, как сказать, «надо бы встретиться поговорить о жизни…» наивный Пастер нак. Может эта наивность и непосредственность и спасла его.
Об истинной причине травли Пастернака за его роман в разгар хрущёвской оттепели я узнал от человека , которому не могу не верить, от Сергея Хрущёва, Сергея Никити ча, с которым мы дружили с начала  80-х и до его переселения в США. Он и передал мне свой разговор с отцом уже смещённым с должности Гегнсека. Никита Сергеевич сказал сыну «Я прочитал «Доктора Живаго",  там же нет ничего  антисоветского, это всё Суслов мне наговорил». Вот этому «серому кардиналу» - негодяю из негодяев, по указке которого было уничтожено и ошельмовано немало народу (архивы закрыты до сих пор) Пастернак был обязан расправе и травле за  свой знаменитый роман. А стихи героя романа вошли в золотой фонд русской поэзии.

            
               
          Гамлет

Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске,
Что случится на моем веку.

На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.
Если только можно, Авва Отче,
Чашу эту мимо пронеси.

Я люблю твой замысел упрямый
И играть согласен эту роль.
Но сейчас идет другая драма,
И на этот раз меня уволь.

Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в фарисействе,
Жизнь прожить - не поле перейти.


             Март 

Солнце греет до седьмого пота,
И бушует, одурев, овраг.
Как у дюжей скотницы работа,
Дело у весны кипит в руках.

Чахнет снег и болен малокровьем
В веточках бессильно синих жил.
Но дымится жизнь в хлеву коровьем,
И здоровьем пышут зубья вил.

Эти ночи, эти дни и ночи,
Дробь капелей к середине дня,
Кровельных сосулек худосочье,
Ручейков бессонных болтовня!

Настежь все, конюшня и коровник,
Голуби в снегу клюют овес,
И всего живитель и виновник, -
Пахнет свежим воздухом навоз.
 


А вот эти стихи я не могу читать, я их могу только петь и читая
пою, с повтором последних двух строк каждого катрена:

      Зимняя ночь.

Мело, мело по всей земле
Во все пределы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.

Как летом роем мошкара
Летит на пламя,
Слетались хлопья со двора
К оконной раме.

Метель лепила на стекле
Кружки и стрелы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.

На озаренный потолок
Ложились тени,
Скрещенье рук, скрещенье ног,
Судьбы скрещенье.

И падали два башмачка
Со стуком на пол.
И воск слезами с ночника
На платье капал.

И все терялось в снежной мгле
Седой и белой.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.

На свечку дуло из угла,
И жар соблазна
Вздымал, как ангел, два крыла
Крестообразно.

Мело весь месяц в феврале,
И то и дело
Свеча горела на столе,
Свеча горела..


До встречи