Дегуманизация любви

«Анализируя новый стиль, можно заметить в нем определенные взаимосвязанные тенденции, а именно: 1) тенденцию к дегуманизации искусства; 2) тенденцию избегать живых форм; 3) стремление к тому, чтобы произведение искусства было лишь произведением искусства; 4) стремление понимать искусство как игру, и только; 5) тяготение к глубокой иронии; 6) тенденцию избегать всякой фальши и в этой связи тщательное исполнительское мастерство. Наконец, 7) искусство, согласно мнению молодых художников, безусловно чуждо какой-либо трансцеденции».
 (Здесь и далее Хосе Oртега-и-Гассет. Дегуманизация искусства.)

Я в Египте, в Шарм-Эль-Шейхе. Мой отель стоит в районе Наама Бэй, который я называю про себя Намибией. Я на краю света. Я сижу за стойкой пляжного бара, пью пиво и наслаждаюсь скукой. Анимация небогатая, каждый день одно и то же – акваджем, belly dance и волейбол. В волейбол я не играю, аква-аэробикой и танцем живота занимаюсь в Москве, и мне совершенно ни к чему повторять за толстым Максом его убогие телодвижения.
Русских почти нет, а те, что есть, не вызывают особого желания общаться. Иногда какой-нибудь бармен пытается заговорить со мною, что-то я даже понимаю, но отвечаю по-русски, - абсолютно не хочется говорить на птичьем английском. Язык Шекспира я учила довольно давно, и, если честно, так и не выучила.
 “What is your name? Are you married? How old are you?”
 «Мария. Не замужем. Не скажу».
Некоторые, пытаются назначить мне свидание – милая улыбка с моей стороны. Один из них, Али, самый глупый и самоуверенный, пообещал принести мне прямо to room большой стакан чая с лимоном, в тот день я сильно кашляла.  Я только рассмеялась в ответ. Но он, действительно, принес чай и долбился в номер целый час с небольшими перерывами. Мне пришлось на него прикрикнуть через дверь: “I don’t open. Go out!” Не знаю, что именно я сказала, но он ушел.
Египтяне действительно очень хотят секса с туристками, об этом я читала. И еще они любят деньги. Десять долларов, даже один доллар для них имеют значение, обычная сумма чаевых здесь два местных фунта, то есть всего девять рублей.
Циничные немки в возрасте упрощают любовь до предела, не мудрствуя лукаво, передают записку официанту или бармену с указанием суммы.

 «Неизбежная пространность данного анализа  оправдана, если в результате нам удается с определенной ясностью установить шкалу духовных дистанций между реальностью и нами. В этой шкале степень близости  к нам того или иного события соответствует степени затронутости наших чувств этим событием, степень же отдаленности от него, напротив, указывает на степень нашей независимости от реального события; утверждая свободу, мы объективизируем реальность, превращая ее в предмет чистого созерцания».

Раньше после обеда я спала. Но недавно в Египте перевели время на час назад, теперь солнце садится чуть ли не в пять, и стало жалко терять возможность лишний раз искупаться и позагорать. Самые жаркие часы я провожу под крышей пляжного бара и лишь иногда отхожу поплавать.
Отдыхавшие в отеле арабы исчезли, как только начался рамадан. В первые дни я видела на пляже ливанцев. Приходят целыми семьями, мужчины и дети - в трусах, женщины в платках, длинных платьях до щиколотки, из-под низу видны штаны, отойдут от берега чуть-чуть, сядут на дно и мокнут. Потом в этих мокрых платьях ложатся прямо на матрасы, полотенца им не нужны.
Египетские женщины тоже купаются в платках, но на них закрытые обтягивающие купальники типа водолазных костюмов, только потоньше, фигуру оценить можно.
Местные, кстати, арабами себя не считают, они египтяне. Впрочем, теперь нет ни тех, ни других, только служащие отеля.
В определенные часы из мечети слышна молитва. Что из себя представляет ислам, мне известно очень приблизительно.  Рамадан – это что-то вроде нашего поста. Мусульманин должен несколько раз в день в определенные часы совершать намаз, как это удается работникам отеля, не понятно, может быть, для них есть какие-то послабления.  Еще им совсем нельзя спиртного, поэтому наш князь Владимир и не выбрал ислам: «На Руси без пития не можно быти».
Но бармен Али, за ним я наблюдала вчера от скуки, целый вечер прикладывался к пиву, спрятанному под стойкой.
- How do you do? - это новенький какой-то. Смуглый совсем немного, правда, на солнце загар не так заметен.
- Спасибо, хорошо. А ты?
- O’key.
- Тогда дай мне, пожалуйста, стаканчик пива.
Он послушно наливает. Улыбается.
- What is your name?
- Маша.
- Mohamed.
- Я так и поняла, - киваю на бейджик. Красивое лицо, точеное. Длинные черные ресницы. Модная прическа, как у продвинутых чернокожих парней. Совсем молоденький. Белая рубашка с коротким рукавом и шорты, в этой форме он похож пионера. К тому же он все время опускает глаза.
- «Артек», - говорю я вслух.
- What? - он, конечно, не понимает. – Russian?
- Yes. А ты откуда? Where do you live?
- Kair. How old are you?
- А сколько ты мне дашь?
- What?
- What do you think?
Не совсем поняла, тридцать или сорок.
- Сколько?- переспрашиваю я.
Опять не понимаю, то ли thirty, то ли forty. Если сорок, это досадно, я не выгляжу на свой возраст. Впрочем, какая разница, и то, и другое верно.
- Yes, - отвечаю я. - А тебе?
- Twenty five.
Кого не спросишь - всем по двадцать пять, куда они потом деваются, непонятно.
Интересуется, насколько я приехала.
- One week.
- Are you alone?
Киваю.
- Только я бесперспективная.
- I don’t understand.
- Во вторник уезжаю. Завтра на экскурсию, потом еще один день, и все. Самолет, - я показываю рукой. – Улетаю в Москву. Fly to Moscow .
- To Moscow? When?
- Tuesday.
- O’key.
- Ну, окей не окей, а придется.
- After tomorrow I have birthday.
- Твой день рождения? Really?
- Yes. My birthday.
Подходит Али, сменить Мохамеда.
- Good buy, Masha – мое имя он произносит полувопросительно, с легким придыханием. И прячет глаза.
- Good buy, Mohamed, - кричу я вслед.
Мне тоже пора идти, завтра экскурсия, рано вставать, надо поспать перед ужином. Я слезаю с высокого стула.
- Mohamed is twenty two.
Я делаю вид, что не слышу.
Очень милый парень этот Мохамед. Двадцать два года… Надо же, наврал. 

В автобусе по пути в порт нас просвещают по поводу местных нравов. Оказывается, мужчины, работающие в Шарме, в основном из Каира, а женщина должна работать обязательно рядом с домом. Девушки в Египте честные, поэтому представители сильного пола, в не зависимости от наличия жены, вечно голодные. Интересное замечание, а мы и не заметили.
Я на носу двухпалубного катера, плывем на коралловые острова. Ветер дует мне в лицо, я люблю это ощущение, может быть, больше всего на свете. Брызги летят сильные, приходится часто протирать очки. Иногда качает так, что сложно передвигаться. Перед отплытием наш гид Шериф предложил всем таблетки от укачивания, я приняла одну, и мне сейчас хорошо, а кое-кто из туристов не вылезает из туалета. Сам Шериф  тоже страдает, ему очень плохо, таблетку принимать он не стал,  - в рамадан, оказывается, с восхода до заката нельзя есть, пить, курить и смотреть на женщин.
- Вы часы перевели, чтобы закат был пораньше? - подшучиваю я над Шерифом, в ответ он вяло улыбается.
При входе на судно нас просили разуться и сложить обувь в специальный ящик. У всех арабов толстые, даже пухлые ступни. Это никак не вяжется с картинками из детства, где египтяне  в профиль-анфас-в профиль имели полузасушенный вид.
Как и Шериф, наши инструкторы, весьма плотного телосложения. Один из них, пухлый веселый парнишка, очень симпатичный, все время улыбается.  Второй, постройнее и повыше, - просто красивый мужчина. Он серьезен. Мне нравятся эти ребята, жаль, что они не говорят по-русски.
 Я плыву в маске вокруг рифа и рассматриваю кораллы. Хотя рядом инструкторы, мне немного страшно. Я всегда боялась заглянуть в бездну и могла плавать в море, только, если не смотрела вниз и отключала фантазию. А теперь я плыву и не верю своим глазам – подо мной известковые чаши, лабиринты, каменные цветы, косяки рыб, даже, наверно, русалки. Рядом проплывает красивая яркая рыбка в желто-синюю полоску. Разве такие бывают, кроме как в сказках? Да вот она, рядом, плывет! Я протягиваю руку, хочу схватить ее, но она ускользает. Это вода все приближает, на самом деле рыбка далеко, и мне до нее не дотянуться.

Я стою на верхней на палубе и смотрю, как внизу красивый инструктор из душа смывает с себя соль. Он оттягивает плавки и поливает себя там особенно тщательно.
- А я все вижу! – кричу я ему по-русски. Он смотрит на меня в упор, не взирая на рамадан, и продолжает свое занятие, абсолютно не смущаясь. Мне становится неловко, и я отхожу.

Я ищу в открытках ту рыбку, которую мне не удалось поймать. Это Pomacanthus maculosus, рыба-ангел пятнистый, 50 сантиметров, глубина обитания 4-50 метров, дневной вид, наблюдается при дайвинге и сноркелинге. Оказывается, то, чем я сегодня занималась, называется сноркелинг!

В последний раз иду на море, завтра я уезжаю. Конечно, можно было бы искупаться прямо перед отъездом, но тогда придется рано вставать, потом принимать душ, переодеваться, совать в сумку мокрый купальник... Надо все успеть сегодня. Завтра – финиш, Москва!
- Masha! – конечно, это Мохамед, только он так произносит мое имя,  полувопросительно, с едва заметным придыханием. И опять опускает глаза. Теперь я знаю почему - рамадан. Кажется, он говорил, что у него сегодня день рождения.
- Happy birthday! -  целую его в щеку. – I go to swime. Пока!

- Are you married?
- К счастью уже нет.
- What?
- Свободная. I haven’t husband now. Only daughter.
- Why?!
Ну, что он так страшно удивляется?! И что можно ответить на этот вопрос, тем более по-английски?
- Ну, вышло так… - я развожу руками.
- Let’s go to “Panorama” at nine o’clock ?
Так… А почему нет? Надо спросить, кто будет платить. “Who will pay?” Но я зачем-то говорю:
- What point? (Какой вопрос?)
- It’s not problem.
- O’key. At eight o’clock.
- O’key .
Он говорит что-то про reception, наверно, это место нашей встречи. Спрашивает номер моего мобильного и тут же перезванивает. Я сохраняю его номер. Я говорю:
- I saved.
- It’s my birthday today.
Я все время путаю слова. Вместо того чтобы сказать, “I remember”, изрекаю: “I forget”, - «я забываю». Я «заговорила» по-английски, но ничего не помню и не знаю.
- I haven’t sex one month.
Целый месяц? Конечно, врет. Я мило улыбаюсь. Сказать, что я ему сочувствую (I’m sorry!), я не могу, это звучит так же, как «извините меня». В любом случае я не считаю это большой проблемой:
- It’s not promlem.
- Do you want to be my wife?
Я смеюсь и показываю ему крест на шее:
- Ты покрестишься?
Он отвечает, что он мусульманин.
- Тогда свадьба отменяется. No.
Можно ли придти ко мне в комнату в семь часов? Ничего себе! О! Я, кажется, сказала ему, что это не проблема!
- No sex! No room!
- Why?! – он так искренне удивляется, что мне становится даже неловко.
- I have dinner at half past seven.
- Why?! – его не устроил мой ответ.
Я пожимаю плечами.
- У меня рамадан.
Он смеется, говорит, что уже есть пять часов. Действительно, последние несколько минут он смотрит мне в глаза, не отрываясь. Ему уже можно.
- Do you want me, Masha?
- I don’t know.
- Why?
- Before “Panorama”, then I will think.
- Do you want me, Masha?
- I don’t know. Before “Panorama”, then I will think.
К бару подходят туристы, наша война полов прерывается. Я допиваю свое пиво и собираюсь уходить.
- One minute.
Я жду. Мохамед выполняет заказы, подходит ко мне и шепчет:
- I can’t go any way besides your room. I haven’t money.
Он не может пойти со мной куда-нибудь, кроме моей комнаты?! У него нет денег?! А зачем тогда он звал меня в кафе?! Я смотрю на него с недоумением. Он молчит.
И я ухожу. Спать перед ужином.
Но уснуть я не могу. “Do you want me, Masha?”
Около семи начинает звонить мобильник. Вызов сразу сбрасывается, номера определяются разные. Конечно, это Мохамед, зачем-то звонит мне со всех телефонов подряд. Интересный способ ухаживания, или он думает, я буду перезванивать?
Потом идут длинные, номер его. Я не снимаю трубку. Я не хочу выяснять отношения по телефону, да еще по-английски. Я не смогу втолковать ему, какая разница между словами «хотеть» и «захотеть».

«Самые укоренившиеся, самые бесспорные наши убеждения всегда самые сомнительные. Они ограничивают и сковывают нас, втискивают в узкие рамки. Ничтожна та жизнь, в которой не клокочет великая страсть к расширению своих границ. Жизнь существует постольку, поскольку существует жажда жить еще и еще. Упрямое стремление сохранить самих себя в границах привычного, каждодневного – это всегда слабость, упадок жизненных сил. Эти границы, этот горизонт есть биологическая черта, живая часть нашего бытия; до тех пор, пока мы способны наслаждаться цельностью и полнотой, горизонт перемещается, плавно расширяется и колеблется почти в такт нашему дыханию. Напротив, когда горизонт застывает, это значит, что наша жизнь окостенела, и мы начали стареть».

Я заканчиваю ужин около восьми. Сейчас я пойду мимо рецепции и поищу Мохамеда, может быть его первое предложение еще в силе. В холле его нет. Я выхожу на улицу, звонит мобильник. Он ждет меня, но я не понимаю где. Я перехожу дорогу, наверно, ему неудобно стоять у входа в отель.
- Came! – говорит мне красивый молодой парень в джинсах. И я следую  за ним.
Я сразу сообщаю, что денег с собой не взяла, потому что не знала “I go or not go”.
- No problems, – отвечает Мохамед.
Мы поднимаемся по лестнице в кафе «Панорама», Мохамед берет меня за руку, мы идем как мальчик и девочка. Наверно, он очень гордится мной. Это смешно и приятно. He is so nice, so young!
Кафе располагается под открытым небом на склоне скалы, это несколько плоских террас на разных уровнях, соединенных между собой ступеньками. Мой спутник по-арабски о чем-то договаривается  с официантом. Нас отводят на пустую террасу, и мы садимся на диванчик. Здесь темно и кроме нас, никого нет. Мохамед заказывает себе пепси, и спрашивает, чего хочу я. Пиво «Стелла». Таким поят в отеле “all inclusive”, наверно, оно самое дешевое.
Он обнимает меня одной рукой. Без формы он почти похож на обычного парня, каких много на улицах Москвы, - бежевые ботинки с острыми мысами, узкие джинсы, обтягивающая синяя футболка с длинным рукавом. Я хочу потрогать его мышцы, но мне это не удается. Я не вижу, какое у него тело. Я чувствую его через одежду, но я плохо чувствую его.
Ему часто звонят.
- Birthday, - объясняет он мне. - My sister - и сует мне трубку. В растерянности я беру ее. Я не знаю, о чем разговаривать с его сестрой.
- Hallo! My name is Masha. I’m Russian. I don’t know, what  speake.
Мне что-то отвечают.
- Good buy! - я улыбаюсь и отдаю трубку Мохамеду.
Он обнимает меня одной рукой и прижимает к себе. Сейчас этот мальчик меня поцелует. Меня не всегда целуют мужчины, чаще они понимают, этого делать не стоит - я им не поверю.
…Сейчас между нами образуется вольтова дуга… Нет. Между нами теплое встречное течение-истечение. Мы медленно подплываем друг к другу… Он проводит щекой по моей щеке… И я этому верю.
Мы целуемся очень долго и иногда постанываем.

- I can seven ones.
Я усмехаюсь. Как ему объяснить, что это не имеет большого значения?
- Is your  name “7 up”?
Он смеется:
- It’s good joke!
Он кладет мою руку себе на колено, я оглядываюсь по сторонам. Мы одни на террасе, но в любой момент сюда могут прийти.
Наши вздохи становятся все громче, иногда к нам подходит официант и что-то говорит Мохамеду по-арабски.
- It’s problem?- спрашиваю я.
- No problem.
Похоже, у Мохамеда с ним какая-то договоренность, официант нас охраняет. Некоторое время мы ведем себя тише.
- Quickly! – просит он меня. И я чувствую через штаны его трепет под своей ладонью.
- Finish… - выдыхает он. На джинсах расплывается большое spot.
- It’s sea, – я показываю на пятно.
- It’s milk. I will wash it later.
Он прижимает меня к себе, задирает майку и целует грудь. Я не убираю руку. Его “7 up” не уменьшается в размерах.
- Quickly!
Я показываю ему два пальца, потом пять. Он счастливо улыбается.

«В искусстве, как и в морали, должное не зависит от нашего произвола: остается подчинится тому императиву, который диктует нам эпоха. В покорности велению времени – единственная для индивида возможность устоять; он потерпит поражение, если будет упрямо изготовлять еще одну оперу в вагнеровском стиле или натуралистический роман».

Мы фотографируемся. Сначала я делаю два снимка, при этом Мохамед принимает раскованную позу, затем он просит официанта снять нас вдвоем. Мы обменяемся мылом, и я пришлю ему фотографии по интернету. Я не очень понимаю, зачем, но обещаю.
Он достает из кармана деньги и говорит, это все, что у него есть. Ну и что? Зачем нам деньги? Нам и так хорошо.
- I have 200 pounds on a month.
- 40 dollars?!
- Yes.
- Ну, это ты врешь.
- What?
- Врешь. Two years ago one barmen of Shar-El-Sheyh have sad me, that he have 100 dollars without tea on month.
- I have only 40 dollars.
Я пожимаю плечами. Я должна работать целый месяц, чтобы неделю отдохнуть в Шарме. Меня напрягает этот разговор о деньгах. Я курю и прихлебываю пиво. Мохамед отбирает у меня бокал, тушит мою сигарету и целует меня. Он кладет руку мне на колено и начинает подбираться к шортам.
- Not here. Let’s go to hotel…
- Do you want me, Masha?
- Yes, I do.
- Do you want me, Masha?
- I want you.
Он высвобождается, делает глоток пепси и долго смотрит на банку.
- I can’t came to hotel now. It’s  impossible.
Он говорит, что охрана его не пустит сейчас. Он может потерять работу, если его увидят в отеле в это время. Он мог прийти ко мне только после работы, в семь часов.
- Why you didn’t tell about it before?!!
- I told. I have sad you: “May I came to your room at seven o’clock?” You have sad: “No room”. I have asked: “Do you want me, Masha?” “I don’t know”, - он передразнивает меня. - “Do you want me, Masha?” “I don’t know. No sex! No room!”.
Но я действительно не знала тогда, хочу я или нет.
- But I really  didn’t know befor …
А теперь мне кажется невозможным не узнать его.:
- Is any dark place near the sea? - я показываю на берег залива, усыпанный огнями.
- No, it‘s  not.
И он перечисляет, все, что там находится – отели, казино, дайвинг клуб… Мы не можем подойти к берегу вдвоем.
Я начинаю смеяться. I want him so mach! Я хочу, чтобы это было по-настоящему, а завтра  утром я уезжаю! Я цепляюсь за последнюю соломинку:
-  I want to see you early in the morning! At seven o’clock.
- It is impossible. Ramadan.

А потом в нашем общении наступает какой-то провал. Да моего сознания с трудом доходит, что он говорит мне, что-то про рыбный ресторан, пати, какой-то swimming ball. Я напрягаю мозги, но, убей меня, не понимаю, зачем он все это рассказывает.
- Have you sixty dollars?
60 долларов?! Зачем так много?!
- Have you sixty dollars?
Но зачем? Проще сказать, что у меня их нет:
- I havn’t.
Он достает мобильник, показывает sms и сообщает, что в двенадцать часов его ждет lover. Я не отвечаю, просто молча сижу и курю.
- What?
- Nothing!
Несколько раз он что-то спрашивает меня. Я не отвечаю.
- Are you angry?
- Yes. I’m angry. Man in my country hasn’t told about woman with any other woman.
- I see. O’key.
На соседней площадке звучит восточная мелодия, и я чувствую, как мое тело начинает ей отвечать.
- Do you want to dance?
- Yes, I  do. I have learned belly dance in Moscow.
Хочу ли я танцевать? Да ты даже представить себе не можешь, как я хочу!
Это мужчины думают, что танец живота для них, на самом деле belly dance женщина танцует про себя и для себя.
Мы спускаемся по лесенке на террасу, где стоят музыканты. Здесь совсем мало места, и одна пара уже танцует. Я выхожу на площадку и начинаю общаться со своим телом. Медленно. Вот мои руки, вот плечи, бедра, грудь, живот.
Теперь надо почувствовать, как они связаны между собой. Я начинаю волны от головы, затем шея, грудь, бедра, живот, постепенно волны докатываются до кончиков пальцев на моих ногах.
Мне ни нужен партнер, ни зритель, когда я танцую восточный танец. Мне достаточно самой себя. Я в своем потоке, в своей реке, мне хорошо здесь одной. Но он становится где-то рядом и начинает свой танец, совсем не похожий на мой. Я пытаюсь забыть о нем, уйти в себя, но чувствую, как наши мелодии начинают сливаться. Я отчаянно сопротивляюсь. Вот барабанное соло!  Я включаю разряд тока, который проходит сквозь меня, заставляя все тело дрожать. Я вырвалась! Я закрываю глаза.
Он берет меня за руку и ведет: «Stand here».
Я послушно встаю рядом с музыкантом и быстро подстраиваюсь к его несложной мамбе. Мохамед облокачивается на перила и наблюдает за нами.
- You are beautiful! You dance very well! Great! I love you.
- Don’t talk about love. I’m a clever woman. You talk it everybody every day.

Мохамед расплачивается за пепси и пиво, сует чаевые в карман официанту. У меня кончились сигареты и вода, а у него деньги, которые он был готов на меня потратить. Я иду в отель, а он садится на высокий тротуар и ждет меня. Он кричит вслед, чтобы я взяла деньги. Мог бы и не напоминать, я уже решила, что 10 долларов меня не разорят.

«Для современного художника нечто собственно художественное начинается тогда, когда он замечает, что в воздухе больше не пахнет серьезностью, и что вещи, утратив всякую степенность, легкомысленно пускаются в пляс… Если и можно сказать, что искусство спасает человека, то только в том смысле, что оно спасает его от серьезной жизни и пробуждает в нем мальчишество. Символом искусства вновь становится волшебная флейта Пана, которая заставляет козлят плясать на опушке леса».

Мы возвращаемся в «Панораму». Теперь мы уже на другой террасе. Мы лежим по разные стороны углового дивана, голова к голове, и курим кальян. Мы обнимаемся, но мы не можем лечь вместе. Он не достижим для меня. Может быть, к счастью.
- I want to see it, - говорю я.
Он начинает расстегивать джинсы. Ему тяжело, штаны слишком узкие, похоже, на нем нет белья. О! Какой красивый! Это не penis, это идея penisa! Красивый обрезанный член цвета очень крепкого чая с молоком.
- It’s big, - радостно говорит он.
- No big, normal.
- It’s big, - повторяет он настойчиво.
- No big, normal. But it’s very nice. May I kiss you?

Он лежит на диване, задрав ногу на спинку. Прижимает к уху мобильник, слушает, говорит что-то по-арабски, смеется. Он почти похож на обычного парня, каких много на улицах Москвы.
- My brother, - он сует мне трубку. В растерянности я беру ее. Я не знаю, что говорить.
- Hallo! My name is Masha. I live in Moscow. I don’t know, what  to talk.
Мне что-то отвечают. Я улыбаюсь и отдаю трубку Мохамеду.
Я достаю из сумки недопитую бутылку «Мартини» и предлагаю ему.
- I can’t drink alcohol.
- In Ramadan?
- Never. I’m Moslem.
Я пытаюсь рассказать ему историю, почему Владимир не выбрал ислам, но Мохамед прерывает меня:
- I’m Moslem. It’s good. You are Christian. It’s good. Don’t talk about it.
Я с удивлением замолкаю.

Я глажу его по голове. Почему женщина гладит мужчину так? Что в этом? Ласка? Нежность? Желание защитить? Так гладят своих сыновей. Но у меня нет и, наверное, уже не будет сына. Мне было семнадцать, был большой срок, но мама все устроила. Мне сказали, что был мальчик.
У Мохамеда волосы жесткие.
- Your hair is hard.
- Жель…
- Гель?
- O! Yes! It’s gel.
- It’s very nice, but it’s bad for touch.
Но я продолжаю гладить его волосы.
- Ты мой мальчик…
- What?
- You are my boy.
Кажется, он не понимает, что значит для русской женщины «мой мальчик».
- Ты мой котенок…
- What?
- Котенок – это значит “little cat”.
- O! A understud you.
- Russian women say “kotionok” to favorite men.
- I understand, - он улыбается. – In Russia call for cat: “Ks-ks-ks”.
- Yes.
- In Egypt call for cat: “Ps-ps-ps”.
- Really? In Russia say “Ps-ps-ps” to little children, when they do toilet.
- Really?! Toilet?! – Мохамед чуть не падает с дивана. Я тоже смеюсь.
- Mohamed, I have never lover of other country. Only Russian.
- I see.

«С человеческой точки зрения вещи обладают определенным порядком и иерархией. Одни представляются нам наиболее важными, другие менее, третьи – совсем незначительными. Чтобы удовлетворить страстное желание дегуманизации, совсем необязательно искажать первоначальные формы вещей. Достаточно перевернуть иерархический порядок и создать такое искусство, где на переднем плане окажутся наделенные монументальностью мельчайшие жизненные детали».

- When will you go away?
- At morning, half past teen.
- Will you fly half past teen?
- No. The bus.
- What  is aeroplane name in Russian?
- Самолет.
- Samoliot, - повторяет он задумчиво.
-   What  is this name in Russian?
- Грудь.
- Grut’, - повторяет он. Потом называет по-арабски, но я не могу запомнить, да и зачем мне?
- Your grut’ is big.
- Yes, – смеюсь я. – Do you like it?
- Yes, I do. Your grut’ is beautiful. What  is it ? – он показывает на мои шорты. Я понимаю, о чем он спрашивает, но не могу припомнить ни одного приличного слова. Наконец, меня осеняет:
- Vagina.
- Vagina, - повторяет Мохамед.  – What  is it ?
- Penis.
- And other word?
- Член.
- Chlen, - задумчиво повторяет он. - And other word?
- One bad word. I can’t tell.
- My penis is big, - гордо говорит он.
- No big. Normal! – мы хохочем.
- Your vagina is big! – говорит он, захлебываясь от смеха.
- Я тебе сейчас дам big! No big! I like belly dance, vagina work! It’s no big!
- Little! Don’t be angry!

«Миссия искусства – создавать ирреальные горизонты. Чтобы добиться этого, есть только один способ – отрицать нашу реальность, возвышаясь над нею. Быть художником – значит не принимать всерьез серьезных людей, каковыми являемся мы, когда не являемся художниками».

- Are you happy? – спрашивает он меня. Я мотаю головой. Счастье – это слишком важное слово для меня, как и любовь. Я не хочу бросаться этим.
- Don’t talk about it. I’m philologist. “Happiness” is important word for me.
- I see, – он целует меня.
- I finished five once.
- Врешь ты все!
Мохамед смущенно улыбается.
– No milk now! How mach now?
- Four.
- Right.
- How mach once you finished?
- I don’t finish with men.
- Why?!
- Only myself. Do you understand me?
Он долго молчит.
- I see.
It's strange. I never talked about it anybody.
Он затягивается из кальяна, я припадаю к его губам и вдыхаю яблочный дым. Он кладет руку мне на колено, целует сначала шею, нежно-нежно, потом уши, потом впивается в мой рот. От него пахнет совсем не так, как пахли мужчины в моей жизни. Это запах невиданного зверя, запах свежей крови.
 - Do you happy? – he asks me sometimes later.
- Yes, I’m happy… - тихо отвечаю я.

«Видение – это акт, связанный с отдаленностью, с дистанцией. Каждое из искусств обладает проекционным аппаратом, который отдаляет предметы и преображает их. На магическом экране мы созерцаем их как представителей недоступных звездных миров, предельно далеких от нас. Когда же подобной дереализации не хватает, мы роковым образом приходим в состояние нерешительности, не зная, переживать нам вещи или созерцать их».

- Are you living alone?
Я отвечаю, что у меня есть дочь, и ей девятнадцать лет.
- Nineteen?!!
Все-таки он думал, мне тридцать. А мне сорок. А ему двадцать два.

Он просит у меня подарок на прощание: “I will look to your present and remember Masha”.
Why no? Я и так собиралась сделать ему подарок. Недорогой, долларов за 10.
Я не нахожу в магазинчике отеля ничего подходящего. Придется идти в Наама Бей.
- I want buy present for Egyptian man. Ten dollars.
- For Egyptian man?! -  продавец крайне возбуждается. – Is it your boyfriend?
Вопрос почему-то выбивает меня из колеи. Разве Мохамед мой boyfriend? He didn’t have me. I didn’t have him. It wasn’t really.
Я не буду отвечать на этот вопрос. И не скажу, работает ли он в моем отеле.

Мохамед благодарит меня за сигары. По глазам видно, что он ждал чего-то большего. Он опять старается не смотреть на меня:
- I must not look you now.
- Знаешь, - говорю я ему по-русски. – Это хорошо, что мы не переспали с тобой по-настоящему.
- What?
- We didn’t have sex really. I’m glad.
- Why?
- It’s better interesting for me.
Итак, I paid for that love 22 dollars. One dollar for one year. А, если у него действительно был день рождения, то еще меньше.
Мы обмениваемся мылом, он просит меня прислать ему фотографии по интернету. А еще он ask me to send him sms from Moscow. Я знаю, зачем ему наши фотографии – он будет их всем показывать и хвастаться очередной победой. Ну что ж, я, наверно, тоже буду. Но я не понимаю, зачем ему sms из Москвы? Москва далеко, другая планета…
Перед взлетом я обнаруживаю подавленный звонок. В первый и в последний раз я звоню ему:
- Hallo, Mohamed!
- Masha! Where are you? In Moscow?
- No. In Egypt. В самолете.
- In samolet? Send me sms from Moscow!
- O’key. Good buy, Mohamed!
- Good buy, Masha!

Мои попытки послать ему sms, ни к чему не приводят. Потом до меня доходит, что его номер начинается на 01, и я пишу в пожарную службу. Забавно. Пусть приедут и польют меня холодной водой из брансбойта!
Какой же надо набирать код? Только Египта, или Шарм-Эль-Шейха тоже? Время от времени он звонит мне подавленными звонками. Милый, потерпи, я никак не могу разобраться с этими кодами!
Я пробую один вариант, другой… Я жду,  я больше не знаю, что придумать. Наконец, я получаю ответ:
 “Habibi if  I can talk with u every time all day I will do but all that not enough for me really I love u so much I want to be near u always do u?”
Любимая если бы я мог говорить с тобой все время каждый день я бы делал это но этого недостаточно для меня я люблю тебя так сильно я хочу быть с тобой всегда а ты?
Я забрасываю его эсэмэсками. На моем прикроватном столике лежит англо-русский русско-английский словарь. Он пишет мне:
“ I really happy speaking to you! I hope you writte me a message sometimes”.
I think about Mohamed every time. I write him some on day.

«Эстетическая радость для нового художника проистекает из этого триумфа над человеческим; поэтому надо конкретизировать победу и в каждом конкретном случае предъявлять удушенную жертву».

“Hi, my HABIBI! I didn’t write SMS for you, because I afraid, that you forgot me. (Какое странное письмо! Он никогда не писал мне “Hi”, он никогда не писал мне “you” полностью… И вообще я получила его послание всего два часа назад!) I love you, I miss you, want to be your wife! :-) ( Я хочу быть твоей женой?!) From this week. Kiss
Это sms от другой женщины. Он переслал мне его случайно. Или нарочно…
 “ I don’t understand it. Did u send me sms from other woman?”
 “U can have 10 brothers
U can have 100 friends
U can have 1000 lovers.
But U have only one ready to die for U”.
Ты можешь иметь 10 братьев, ты можешь иметь 100 друзей, ты можешь иметь 1000 любовей, но ты имеешь только одного человека, готового умереть за тебя.
Ну, как можно продолжать обижаться после этого?!
Вскоре я получаю еще одно sms:
“Habibi u are my soul my life I breathe u love I can’t leave without u. U in me my body u  can’t get out of me don’t ever leave me”.
Любимая ты моя душа ты моя жизнь я дышу любовью к тебе я не могу жить без тебя. Ты в моем теле ты не можешь выйти из меня не покидай меня никогда.
Это он мне? Мне?! Как можно МНЕ писать такую муть?! Я же филолог!
А мне ли?
Он пишет и отправляет одно послание нескольким женщинам. Может быть, они даже забиты у него в шаблоны. Это просто такая игра. It’s game not interesting for me.
“My boy, u can’t live without so many women! Why u didn’t die still? Don’t write about love! I don’t believe u. Really u love only your penis and money”.

«Исида тысячеименная, Исида о десяти тысячах имен!» - взывали египтяне к своей богине. Всякая реальность в определенном смысле такова. Ее компоненты, ее черты неисчислимы. Не слишком ли смело пытаться обозначить предмет, пусть даже самый простой, лишь некоторыми из многих имен?»

Звонок моего мобильника  похож на журчание ручья, или на шорох камешков, прыгающих по лестнице, очень тихий, я не всегда его слышу. Я все время ищу стрелочку на экране своего телефона, может, он все-таки написал мне? Нет, она больше не появляется. 
Sometimes я отправляю sms в никуда: “Mohamed! It was very interesting for me…”
It was very interesting for me… It was very interesting for me…

«Очевидно, что это предназначение нового искусства – быть непременно ироничным – сообщает ему однообразный колорит… Однако эта окраска вместе с тем сглаживает противоречие между любовью и ненавистью… Ибо если ненависть живет в искусстве как серьезность, то любовь в искусстве, добившемся своего триумфа, являет себя как фарс, торжествующий над всем, включая самого себя, подобно тому, как в системе зеркал, бесконечное число раз отразившись друг в друге, ни один образ не бывает окончательным – все перемигиваются, создавая чистую мнимость».