Путешествие по жизни Поэма

             1
Откуда  я  беру  свои  стихи?
Наверное,  из  сердца  вынимаю.
Прощая,  отпускаю  всем  грехи,
Хотя  себя  Всевышним  не  считаю.
Но  точно  знаю:  под  Его  крылом   
В  какое-то  чудесное  мгновенье
Рука  моя  Божественным  стилом
Рождает  для  тебя  стихотворенье…
Ну вот  и  все.  Уже  не  будет  песен
И  стихов,  наполненных  тобой.
Мир  со  мной   тебе   всегда  был  тесен.
Но  просторным  будет  ли  другой…
Да,  страна  березового  ситца
Сплошь  была  страной  из  деревень.
Где   крестьян   улыбчивые  лица?
Где   избушек   бабушкиных  сень?
Сколько  их,  таких  «бесперспективных»,
Заросло  крапивою  до  крыш.
Мир  трудяг,  веселых   и  наивных,
Накрывает  траурная  тишь.
Я  свое  Дубровино  над  Обью
Отыскать  студентом  еще  смог.
Моих  ног  мальчишескою  дробью
Здесь  помечен  каждый  уголок.
Где-то  здесь,  на  улице  песчаной,
Дедушку  с  дежурства  я  встречал,
С-под  полы  плаща  его  случайно
Каждый  раз  конфетки  получал.
Он  берданку  нехотя  вручал  мне,
Про  себя  тихонько  матерясь.
В  Обь  с  обрыва  осыпались  камни,
Видно,  деда  строгого  боясь.
Дедов  мат  включал  всего  три  слова.
Я  на  них  учился  говорить.
И  сегодня,  если  мне  хреново,
Не  стесняюсь  их  я  повторить.
Кое-что  еще  скажу  про  деда.
Как  он  жил  –  он  так  и  умирал.
Помню… появился  до  обеда.
- Стол  собрать!  -  домашним  приказал.
Баба  Аня,  Юля,  моя  тетка,
Девочка  четырнадцати  лет,
Я,  трехлетний  постреленок,  кротко
Ждем-пождем…  чего  промолвит  дед.
За  окном  катилось  солнца  блюдце.
Шел  войны  второй  труднейший  год.
 - Господи!  Пущай   сыны   вернутся.
Батька  твой  пущай  живым  придет.
С  вами  расставаться  мне  не  хоцца.
Чую  я…  сегодня  мой  черед.
К  Кешке  в  город  ехать  вам  придется.
Славку  мать  приедет… заберет.
Мы  мальчонку  с  вами  подымали.
Он  же  там  концы  чуть  не  отдал.
Молоко  парное  доставали.
Вишь…  похож  на  человека стал…
И  прошлась  по  детской  головенке
Дедушки  горячая  ладонь.
До  сих  пор  во  мне,  уж  не  ребенке,
Тлеет  ее  ласковый  огонь…
А  в  ту  полночь  в  духоте запечной,
Ничего  постигнуть  не  успев,
Я  услышал  тоненький,  извечный
Похоронный  бабушкин  напев.
Дед  лежал  с  закрытыми  глазами,
Как-то  непривычно  присмирев.
А  над  ним  печальными  крылами
Бился  в  стены  бабушкин  напев…
Трех  солдат,  трех  сыновей  родимых
Они  с  дедом  отправляли  в  бой.
Но  живым,  почти  что  невредимым,
Лишь  отец  мой,  Петр,  пришел  домой…
Я  к  чему  все  это  про  деревни?
Ты  ведь  горожаночка, мой  свет.
Я  же  деревенский,  ты  поверь  мне…
«Перспектив»  у  нас  с  тобою  нет.
Ты  идешь,  проснувшись  зябкой  ранью,
По  асфальту,  легкая,  как   лань.
И  лежит  меж   нами   вечной  гранью
Древняя  речушка   Потудань…

              2
Откуда  я  беру  свои  стихи?
Вот  за  окном  в  листве  гнездо  воронье,
Укрытое  от  хищников  лихих,
Не  видное  для  взоров  посторонних.
За  ним  давно  я  тихо  наблюдал.
Но вот  и  время  в  августе пришло.
И  я  уже  нетерпеливо  ждал,
Когда  же  птенчик  встанет  на  крыло.
Я  слышу,  как  «беседует»  мамаша
С  супругом  серым  о  своем  птенце.
А  он  в  ответ  крылом  усталым  машет
С  нехваткой  черных  перьев  на  конце.
Им  сверху  видно,  как  метлой  казенной
Пылищу  поднимая  до  небес,
Узбек  Ахмет,  батыр  неугомонный,
Лишает  сна  весь  наш  второй  подъезд.
Мы с  ним  недавно  встретились  в  подвале,
В  соседнем  доме.  Он  его  снимал
С  женой…  Они  меня  сердечно  приглашали
На  плов  узбекский…  Я  не  отказал…
Не  смог  я  отказать  призыву  сердца,
Тепло  которого  запомнил  с  детских  лет.
Никто  ведь  не  откажется  погреться,
Ступив  на  воспоминаний  теплых  след.
Под  сводом  полутемного  подвала
Со  стенами  под  панцырем  ковров
Меня  чета  узбеков  угощала.
И  главным  был  на  достархане… плов! 
Узбекский  плов! О,  ты  достоин  гимна,
В  котором  пышет  яростный  восторг.
В  тебе  слились  волшебно  и  незримо
И  жаркий  Юг,  и  сказочный  Восток!
Я помню  это  сверхгостеприимство,
Наполненное  супер-добротой
Оно  не  знало  зла  и  лихоимства,
Не  отступая  перед  беднотой.
Вернее,   бедностью  тех  лет  послевоенных,
Которая  накрыла  всю  страну,
Но  не  убила  в  людях  сокровенных
Цветов души,  поистине  бесценных.
И  все-таки  имеющих  цену.
Цена  была  тяжелая  не  в  меру.
Война  оставила  глубокие  следы.
В  семье  узбека… друга… офицера
Нет ничего… ну  кроме  лишь  воды.
Ее  в  арыке  под  айвой  хватает.
Ты  хочешь  пить?  И  тут  же  наливают.
Своих  детей  здесь  было…  восемь  пяток.
Добавил к  ним  чужих  двойной  десяток.
Избавив   от  блокадной  их  беды.
Да,  без  детей  узбеку… никуды!
Чтоб  нас  принять  на  уровне…  достойно,
Вся махалля…  все,  что  могла… спокойно
К  Саиду-офицеру  принесла. 
Не  достархан,   а  скатерть-самобранка
Перед  гостями  наяву  была.
Мы  вылезли  потом  из-за  стола,
Как  будто  выползали  из-под  танка.
У  нас  троих  не  доставало  слов –
Так  были  благодарны  мы  Саиду.
Я  вспоминаю  тот  узбекский  плов
В гостях,  где  гостю  рады  лишь  для  виду…
Признаюсь,  я  совсем  не  удивился,
Когда  Ахмет  передо  мной  открылся,
Сказав,  что  знал  и  он  мою  семью.
Гостепримную  историю  сию
Услышал  он  от  офицера-деда.
- Народ  война  сплотила… и  Победа.
Два  офицера - русский  и  узбек –
В  Коканде  встретились.  Два  фронтовика.
Мы  не  могли  семейство  кунака
Не  встретить,  чтоб  запомнили  навек.
Гостеприимство – это  наше  кредо…
Потом  из  ниоткуда  желтый  чайник -
Большой  пузатый - на  столе  возник.
А  в  памяти  моей  бувально  в  тот  же  миг
Сюжет  возник – и вовсе  не  случайно –
Лихих  военных  лет  звонок  печальный.
Тех  лет,  где  я  еще  детеныш,  не старик…   
 
               3
Откуда  я  беру  свои  стихи?         
Они  мне  тайны  детства  раскрывают.
С  зарею  утренней  они,  как  петухи,
Все  громкоговорители  врубают.
И  я,  проснувшись,  вниз,  к  реке  бегу,
Чтоб  смыть  водой  обскою  сновиденья.
Я  память  детства  очень  берегу.
Сибирь. Дубровино.  Вот  здесь мое  рожденье.
Умывшись,  поднимаюсь  на  обрыв.
К  разваленному  зданию  шагаю.
Стою,  смотрю,  волнения  не  скрыв.
Среди  развалин  медленно  брожу.
Вот  здесь  родился  я – определяю.
Здесь  был  роддом.  Его  не  нахожу,
А  нахожу  сплошное  разрушенье…
Как  это  сложно – нить  соединить.
Твое  «позавчера»  с  твоим  «сегодня».
Наверно,  надо  просто  жить  и  жить,
Не  помнить  и  о  позапрошлогоднем.
Но  что-то  не  дает  мне  думать  так.
Ведь  не  случайно  родом  мы  из  детства.
Будь  ты  мудрец,  да  даже  и  простак -
Нам  в  детстве  счастьем  заряжают  сердце.
А  мы  потом  не бережем  его,
Счастливого  наследства  своего,
Считая - никуда ему  не  деться…
Пузатый  чайник – мой  дружок 
С  военных  детских  лет.
Как  крепко  память  бережет 
Все  то, чего  уж  нет.
Я  и  сейчас,  когда  пью  чай 
За  завтраком,  в  обед,
Вдруг  вспоминаю  невзначай 
Морковный  чай  тех  лет.
Я  вспоминаю  город  Томск.
Четвертый  год  войны.
В  чьих  пальцах  траурный   листок?
Чьи  брови  сведены?
И  ни  слезиночки  в  глазах.
Лишь  скул  бугристый ход.
Жизнь  не  спустил  на  тормозах 
Войны  четвертый  год.
У  мамы  на  плечах  медпункт. 
И  беленький  халат.
И  я – мальчонка-шалопут. 
И  город  Ленинград.
Где  муж  ее,  а  мой  отец 
У  Пулковских  высот
Кольцо  блокады…  как  венец…
Несет  который  год.
Барак  наш  прямо  у  ворот 
Стоит - у  заводских.
И  шпалы  гонит  наш  завод, 
На  Запад  гонит  их.
Он  гонит,  гонит  их  туда, 
Где  фронт,  где  немцев  бьют.
Мы  с  мамой  ждем-пождем,  когда 
Победный  наш  салют…
Но  тише!  Слышу  скрип  дверей 
Барака,  стук  подков.
Я  под  кровать  свою  скорей 
Протиснуться  готов.
И,  одеяло  приспустив 
Почти  до  пола,  я
Лежу,  рукой  глаза  прикрыв, 
Дыханье  затая.
Вот,  заворчав,  открылась  дверь. 
В медпункте  пациент!
Я  затаился,  словно  зверь 
В  предсмертный  свой  момент.
Вот  шаг…  второй…  все  ближе  он, 
Знакомый  стук  подков.
Я  словно  вижу  страшный  сон, 
Я  умереть  готов.
Вот  чья-то  страшная  ладонь 
У  лика  моего.
Меня  не  тронь…  меня  не  тронь… 
Я  к  стенке  от  него!
Мальчонка  в  ужасе  дрожал. 
Он  умереть  был  рад.
Но  страшный  гость  в  руке  держал 
Всего  лишь…  рафинад.
Четыре  беленьких  куска  - 
Он,  пленный,  свой  паек
Для  фрау-докторши  сынка 
Заботливо  сберег.
Заметив,  что  контакта  нет 
К  нему  у  малыша,
Он  от  кровати  в  кабинет 
Проходит  не  спеша.
Прошло,  быть  может,  пять  минут, 
А  может  и  не  пять,
Когда  пацан  посмел  вздохнуть, 
Покинувши  кровать.
В  конце  барака  стук  подков 
На  выходе  угас.
Мальчонка  вновь  шалить  готов –
Как много жизни в нас!
Он  к  маме  в  кабинет вбежал… 
И  там  остолбенел.
На  блюдце  рафинад  лежал, 
Кусочками  белел.
А  мама,  опустив  глаза, 
Салфетку  мнет  в  комок,
Не  зная,  как  ему сказать, 
Чтобы  понять  он  смог.
Сказать,  что  Курт  признался  ей, 
Что  он  для  нас  не  враг.
Что  он  в Германии  своей 
Входил  в  союз  «Спартак».
Что  Гитлер  гнал их  на  убой, 
Мозги  запудрив  им.
И  шли,  оставив  за  собой 
Пожарищ  черный дым.
Да,  перед  нами  их  вина –
Ее  не  отмолить.
Скорей  бы  кончилась  война.
Как  хочется  дожить.
А  маме  только  двадцать  три. 
Жена или вдова?
Скорей  бы  почту  принесли –
Ее  уж  нет  дня  два.
- С  такой  занозой  Курт  пришел - 
И  острой,  и  большой.
Понятно,  повод  лишь  нашел. 
К  тебе  он  всей  душой…
Слеза  по  маминой  щеке 
Росинкой  протекла.
А  я  припал  к  ее  руке, 
Забыв  про  все  дела.
А  после,  зимним  вечерком,
Мы  три  часа  подряд
С  пузатым  чайником–дружком 
Громили…  рафинад.
И  с  ним  морковный  чай  для  нас 
Был  сладкое  ситро.
Мы  сводки  ждали  каждый  час 
От  Совинформбюро.
Стекала  светлая  слеза 
С  любимого  лица.
Молилась  мама  молча  за… 
За  моего  отца.
И  он  вернулся  к  нам  живой, 
Хоть  ранен  был  не  раз.
Он  в  детский  сад  вбежал  за  мной, 
Взорвав  наш  тихий  час.
А  я  ни  капельки  не  спал.
Как  будто  знал  птенец…
В  дверях  распахнутых  стоял,   
Весь  в  орденах,  отец!
............................
Моих  волос  седой  лужок. 
Прошедшие  года.
Пузатый  чайник – мой дружок 
Со  мною  навсегда.

             4
Откуда  я  беру  свои  стихи?
Сюжетов  много жизнь  мне  предлагает
На  выбор  –  и хороших,  и  плохих.
Какие  выбрать? Бог  мне  помогает.
Я  вспомнил  август.  Сорок  пятый  год.
Берлин  повержен.  Знамя  на  рейхстаге.
Теперь  черед  японцев  настает
Почуять  тяжесть  сталинской  отваги.
Пока  стоял  военный  эшелон
Под  Томском  в  ожиданье  пополненья,
Отцу  был  отпуск  «сутки»  разрешен.
И  он  рванул  к  семье  без  промедленья.
Я  через  семь  с  лихвой  десятков  лет
Запомнил  до  деталей  эту  встречу.
- Ну  наконец-то… Ты надолго?  –  Нет,
У  нас  с  тобой  всего  лишь  этот  вечер…
- Как?!  Мы  опять  со  Славкою  вдвоем?!
Ведь  без  тебя   нам   очень  тяжко  было?!
И  я  твое  лицо…  тебя  почти  забыла…
Хотя  не  забывала  ни  о  чем…
Когда  же  наконец-то  вы  вернетесь?
Вас  там  еще  не  всех  поубивало?!
А   нас   для  вас  не  станет  слишком  много?!
А   вас   для  нас  не  станет  слишком  мало?!
Клянись,  что  ты  найдешь  домой  дорогу,
Придешь  ко  мне  во  что  бы то  ни  стало,
Когда  вы  там  с  врагами  разберетесь!
И  мать  моя,  забывши  обо  всем,
Ослепшая   в   отчаянье   своем,
Отца   своими   кулачками   била.
И  ненавидела…  и  до  смерти  любила.
А   он   стоял,   не   опуская   глаз.
С  нее,  любимой,  взгляда  не  спуская,
Ударов   милых   рук   не   ощущая.
И   ждал,   когда   же   кончится  экстаз.
Экстаз   любви…  и   горечи   без   края...

               5
Откуда  я  беру  свои  стихи?
Сказать  конкретно  мне  довольно  сложно.
В  них  листьев  блажь  зеленая  ольхи,
Которую  в  окно  увидеть  можно.
В  окно  я  вижу  круглое  гнездо.
Оно  пустое!  Значит,  вороненок
Встал  на  крыло.  Но  мне  не  повезло -
Не  видел,  как  он  вылез  из  пеленок…
Я  видел  детство.  Грай  вороньих  стай.
Сентябрь.   Наш   поезд  по  Турксибу  мчится.
В  окне  плывет  степной  унылый  край.
Нас  ждет  Ташкент –  узбекская  столица.
Там  на  вокзале  встретит  нас  отец,
И мы в Коканд приедем, наконец.
А там уже нас ждет военкомат,
В котором дослужить он будет рад,
Долечивая фронтовые раны.
Война права качает ветерану...
Ну а пока наш  путь - сквозь  Казахстан.
Сплошная  степь.  Одни  горизонтали.
Целинные  безлесные  места.
Глаза  смотреть  на  это  уставали.
Но  вдруг…  себе  поверить  я  не  мог…
Я  никогда  не  видел  столько  танков.
Вернее,   неподвижных   их   останков,
Застывших   на   обочинах   дорог.
Но  здесь  в  степи  боев  ведь  не  бывало.
Бои  все  шли  за  Волгой,  на  Дону.
Под  Сталинградом,  Курском  их  немало
Сырьем  «обогатило»  всю  страну.
На  этом  тихом  танковом  погосте
Покоились  и  «звезды»,  и  «кресты».
«Кресты» - для  тех,  кто  шел  незваным  в  гости.
А  «звезды» - тем,  кто  к  нам  их  не  пустил…

               6   
Откуда  я  беру  свои  стихи?
Начитанность  моя  мне  помогает.
Ведь   книги  мне  квартиру  заполняют
Воспоминаньями…  не  для  сердец  глухих.
Читаю  вот  немецких  генералов.
Бедняги…  Им  морозы  в  двадцать   баллов
Закрыли  путь  к   Москве.  А  у  Москвы
Их  бездорожья  слякоть  задержала –
Их  техника  в  грязи  забуксовала.
Мороз  и  грязь… вот  что  им  помешало
План   «Барбаросса»  претворить,  увы!
С  одним   «крестом»  их  был знаком  я  лично.
Уже  я  в  школу  в  Асино  ходил.
Путейцам   я   поставил   бы   «отлично»
За  то,  что  «тигр»  к   нам  в   лапы   угодил.
Песчано-желтый,  полуобгорелый, 
С  дырой  в  боку,  он  был  находкой  нам,
Послевоенным,  не  по-детски   смелым,
Отчаянным  сибирским  пацанам.
Мы  этот  «тигр»  с  боями  окружали.
Мы  брали  этот  «тигр»  на  абордаж.
И  мои  руки  вовсе  не  дрожали,
«Рассстреливая»  вражий  экипаж.
Ребятам  этот  дохлый   «тигр»   немецкий
Помог  войны  минувшей  смысл  принять.
Игра  в  войну  была  игрой  не  детской.
И  мой  отец  сумел  меня  понять -
Не  пожалел  шинелки  офицерской
Из  желтого  английского  сукна
Мальчишке  перешить.  И  гордость  с  детства
Влила  в  меня  минувшая  война!
Мне  эта  гордость  в  жизни  помогла
Найти  свой  путь,  прямой,  довольно  дерзкий,
И по нему упрямо провела.
Но  если  б  мне  промолвили  тогда,  что  наяву
Я  из-под  Томска  милого  в  Москву
Рвану – учиться  на  журфаке,
В  ответ  бы  я  сказал,  что  это – враки…
А  в  Асино,  в  той  школе  двухэтажной,
В  спектакле  был  я  капитан  отважный. 
Я  Ваню  Солнцева  от  гибели  спасал.
Его  я  перед  боем  в  тыл  послал.
Приказ  мой  был по-командирски  резкий.
Мальчишку я  прекрасно  понимал,
Когда   его  я  крепко  прижимал
К  шинели  перешитой  офицерской.
Я  понял  в  своей  жизни  под  конец,
Как  много  дал  мне  мой  родной  отец…
Ну  а  тогда,  смотря  на  эту  свалку,
Тянувшуюся   вдоль  стальных  путей,
Мы  с  мамой  слушали  воронью  перепалку
Над  жутью  бронетанковых  костей…

             7    
Откуда  я  беру  свои  стихи?
Мне  словно  кто-то  шепчет  их  с  похмелья.
Или  как  будто  воробей  из-под  стрехи
Шуршит,   гнездо  готовя  к  новоселью…
Отец  в  Ташкенте  ночью   нас  встречал.
Мы  тут  же  в  электричку  заскочили.
Коканд… Коканд… наш  солнечный  причал
В  долине  Ферганы.  Два года  мы  там  жили.
Фронтовику  приказ:  Хоть  год,  но  дослужить!
Коканд.  Военкомат.  Начальник   третьей  части.
И  нам  втроем  настало  время  жить,
Под  знойным  солнцем  строя  свое  счастье…
Военкомат – кирпичный  ханский  дом -
Краснеет  огороженным  квадратом.
Его  ворот  узорчатый  проем
Под  взором  часового  с  автоматом.
Я  каждый  раз,  идя  мимо  него,
Невольно  тоже  в  струнку  выпрямляюсь
И  в  меру  пониманья  своего
В  ответ  его  приветствовать  стараюсь.
Он  стал  меня  как  друга  привечать,
Свой  автомат  потрогать  разрешая.
И  как  приятно  было  мне  узнать,
Что  он  земляк  мой,  родом  он  с  Алтая.
Мы,  ребятня  послевоенных  лет,
Друзьями  становились  с  первой  встречи.
Что  из  Коканда  дворник  наш  Ахмет,
Узнал  я  ненароком  в  этот   вечер.
- Наш  дом  саманный  был  наискосок
От  вас…  от  дома  горвоенкомата.
Мой   дед   с   отцом  твоим  на  волосок
От  смерти  были  много  раз  в  солдатах.
И  твой  отец   про  деда  не  забыл.
Ведь он,  пока  вы  рядом с нами  жили,
Продукты,  как  кунак,  нам  приносил.
И  мы  про  это  тоже   не  забыли.
Ты  знаешь,  сколько  дед  имел  детей?
Аллах  хвалиться  не  велит…  скажу,  ну  ладно.
Он к четверым  своим  прибавил  без  затей
Десятерых  «шкилетиков»  блокадных.
Мой  дед  с  твоим  отцом  кормили  их.
И  эти  дети  стали   нам  родными.
Ты  знаешь,  с  высоты  годков  моих
Я  помню… помню  каждого  их  имя!
- Постой,  Ахмет,  ну  что  ты  говоришь?
Они  же  ведь  одно  со  мною  племя.
Ты  на  два  поколенья   отстоишь.
Тебя  в  проекте  не  было  в  то  время!
- О  аксакал!  Снега  твоих   волос
Мне  разум  мой  еще  не  перекрыли.
Не  раз  встречаться  с  ними  мне  пришлось -
Они  в  Коканд  дорогу  не  забыли.
О  время!  Как  же  быстро  ты  прошло!
Как  много  вобрала  пространства  чаша.
Сегодня  с  вороненком  на  крыло
Я  вновь  встаю,  припомнив  детство  наше.
Ты  видишь - я  уже  и  аксакал.
По-тюркски  значит - я  белобородый.
О  память!  Как  вернуть  те  годы,
Когда  мне  мир  приоткрываться стал…

              8   
Откуда  я  беру  свои  стихи?
Особо  мне  не  нужно  напрягаться.
Как  борозды  на  поле  от  сохи -
Они  в  душе  умеют  прорезаться.
Все  реже  я  включаю  телеящик,
Вхожу  в   него  лишь  ради  новостей.
Добра  в  них  мало,  зло  же злей  и  злей.
Вот  я  и  вырубаю  его  чаще.
Однако  день  без  утренних  газет
Как  старый  репортер  не  начинаю.
Мне  открывался  грамотности  свет
С  «Военной  азбуки».  Я снова вспоминаю.
Любовью  к  книгам  я  обязан  маме.
В  библиотеках  стали  мы  свои.
Отца  с  его  военными  делами
Нам  заменило  чтенье  на  двоих.
Бывало  так… Мне  мама  вслух  читала
Толстого,  Лермонтова,  Пушкина  и  Фета.
А  я  сидел,  прикрыв  глаза  от  света,
И  слушал  все.  Моя  душа  витала…
Но  вот  однажды  к  нам  в  «избу-читальню»
Отец  пришел  пораньше  на  обед.
Принявши  вид,  что  нет  его  печальней,
Дожевывая  мамин  винегрет,
Он  мне  шепнул: - Послушай,  Буратино!
Я  вижу,  что  ты  книги  обожаешь.
Мне  жаль  тебя…  печальная  картина…
Ты  что…  их  лишь  на  слух  воспринимаешь?
А  в  школу  тоже  с  мамочкой  пойдешь?
Тебя  ребята  сразу  же  осудят.
Тебе  и  самому  же  стыдно  будет
За  то,  что  в  класс  неграмотным  войдешь.
Так  вот,   как  командир  задачу  ставлю.
Три  дня  на  размышления  даю.
Тебе  я   «Азбуку  военную»  оставлю.
Проверю  выполнение  в  строю.
Вы  с  мамой  встанете  по  стойке  «смирно».
Я  дам  вам  текст –  придется  зачитать.
У  дома  территория  обширна.
Не  стоит  про  соседей  забывать…
И  он  ушел,  сменив  печаль  на  юмор
В  своих  глазах  и  в  уголочках  губ.
А  я,  тебе  признаюсь,  чуть  не  умер,
Поспешно  доедая  мамин  суп.

              9
Откуда  я  беру  свои  стихи?
Я  раскрываю  памяти  просторы.
Раскидывая  насыпи  трухи,
Я  расчищаю  в  детство  коридоры.
О  память!  Словно  Ариадны  нить,
Меня  ведешь  сквозь  множество  преград.
Ну  как  мне  без  тебя  соединить
И  шум  тайги,  и  южных  гор  парад…
И  что  вы  думаете?  Дни  стрелой  летели.
Я  продырявил  «Азбуку»  до  дыр.
Но  буковки  упрямо  не  хотели
В  словах  представить  мне  военный  мир.
На  третий  день  после  бессонной  ночи,
Когда  и  завтрак   в   горле  застревал,
Заметил   я,  что  из  отдельных  точек
Мой  глаз  словечко  вдруг  образовал.
Я  не  поверил,  снова  присмотрелся.
Под  буквой  А  рисунок  -  «автомат».
Под  буквой  Б  мне  «броневик»  виднелся.
Но  не  рисункам -  я  словам  был рад!
Под  буквой  В  я  прочитал   «винтовка».
Под  буквой  Г  –  «граната»  прочитал…
Мужчине  вроде  хвастаться  неловко.
Но  я  от  счастья  хвастунишкой  стал!
- Мамулечка,  ведь  я  теперь  не слушать
Буду  книги  -  я  буду их читать.
И  утруждать  тебя  не  стану.  Лучше
К себе   начну  я  книги  приучать.
А  вечером  -  волнуясь,  даже   слишком -
Мы  с  мамой  всем  соседям  у  крыльца
Прочли  «Приказ  о  грамотном  мальчишке»,
Полученный  от  моего  отца…
Сегодня  в  городской  своей  квартире,
В  которой  полок  с  книгами  не  счесть.
Я  счастлив  знать,  что  в  этом  сложном  мире
Есть  и  Любовь,  и  Книги  тоже  есть!
             10    
Откуда  я  беру  свои  стихи?
Но если  честно,  точно  я  не  знаю.
Бывает,  их  во  сне  запоминаю
Как  модный  интересный  новый  хит.
Я  вспомнил  песню  в  фильме  «Два  бойца».
Его  мы  в  горсаду  сто  раз  смотрели.
А  на  сто  первый  мы  с  Бернесом  пели
И  петь  готовы  были  без  конца.
Мы  эту  песню  пели  темной  ночью
Семейным  трио  по  пути  домой.
Отца  и  маму  эта  песня  очень
Сближала  прошлым,  связанным  с  войной.
Да,  вот  такими  темными  ночами
Под  пенье  пуль  в  такой  же  тишине
Как  в  этой  песне  теми  же  словами
Мечтал  о  сыне  он  и  о  жене.
О  маме,  значит…  ну  и  обо  мне.
Комбат  так  отдыхал   между  боями.
А  маме  вспоминался  снова  Томск.
Медпункт  в  бараке  на  Шпалопропитке.
И  немец  пленный  рыженький  Курт  Шнитке,
Куда-то  вдруг  исчезнувший  потом.
И  медсестра  медпункта  тетя  Лиза.
И  дядя  Степа,  верный  ей  супруг.
Их  хлеб,  их  молоко  как  бы  сюрпризом
В  моем  меню  оказывались  вдруг.
Но  с  этой  песней  связана  проблема.
Она  и  необычна,  и  тонка.
И  пусть  тебе,  читатель,  эта  тема
Не  кажется  надуманной  слегка.
Представь  себе  обычную  картину.
Война  продлилась  чуть  не  на  пять  лет.
От  жен…  детей  оторваны  мужчины.
Об  их  разлуке – песни  той  куплет.
Но  вот  к  жене  вернулся  самый-самый
Любимый,  самый  любящий  супруг.
А  как  же  перемену  в  жизни  мамы
Воспримет  сын,  поняв  ее  не  вдруг?

             11
Откуда  я  беру  свои  стихи?
Порой  мне  их  домой  заносят  птицы.
Люблю  цветов  пахучие  петлицы.
И  тихий  ропот  тополей  сухих.
Люблю  ритмичный  звонкий  амфибрахий.
И  мудрость  тихую  старинных  фотографий.
И  башен  звон  древнейшего  Кремля.
Люблю  тебя,   Российская  Земля…
В  моей  квартире  среди  книжных  полок
В  обычной  темной  рамке  под  стеклом
Есть  фотоснимок.  Он  мне  очень  дорог.
Сейчас  тебе  я  расскажу  о нем.
Представь  сибирский  городок  Анжерку.
На  угле  он  стоит  который  век.
С  ним  рядом  шахт  стальные  этажерки
И  терриконов  медленный  разбег.
А  к  ателье  на  площади  центральной,
Насколько  из  рассказов  помню  я,
Примчалась  быстро,  чуть  не  моментально
Воскресным  утром  наша  вся  семья.
В  сибирских  семьях,  детворой  богатых,
Все  жили  часто  дружеским  «котлом».
Любовь  к  отцам  в  них  соблюдали  свято,
А  к  матерям – с  особенным теплом.
Фотограф  всех  расставил  так,   как  надо.
Детей,  конечно,  на  передний  план.
На  заднем  плане  мама  с  папой  рядом.
А  в  центре  на  руках  у  бабушки  –  пацан.
Белоголовый  и  весьма  кудрявый.
Глазами  «птичку»,  видимо,  искал.
Но  взгляд  мой  был  по-взрослому  упрямый
И  невеселый.  Словно  горе  ждал.
И  ведь  дождался,  экстрасенсик  мелкий,
Всего  полметра,  кажется,  в  длину…
Над  площадью  из  радиотарелки
Нам  Молотов  прокаркал  про  войну.
             12
Откуда  я  беру  свои  стихи?
Они – итог  игры  воображенья.
Они -  как  свежий  ключ  в  камнях  сухих.
Попробуй  запретить  ему  движенье!
Вот  так  и  память  слабеньким  ключом
Пробьет  в  твоем  сознании дорожку.
И  в  детство  открывается  окошко,
Когда  нам  все  бывало  нипочем...
Я  всем  гостям,  знакомым  и  не  очень,
Короче,   всем,   кому  душой   я   рад,
Показываю  как  бы  между  прочим
Вот  этот   снимок,  словно  экспонат.
Я видел -  мама  плачет  почему-то.
Никто  из  взрослых  выходным  не  рад.
Отец  мой,  не  теряя  ни  минуты,
Мать  чмокнул  и  рванул  в   военкомат.
Тогда  мне  было  годик  и  полгода.
Всего-то!  А  в  конце  войны,
Когда  орденоносную  пехоту
Встречали  жены,  радости  полны,
Я  был  уже  почти  что  пятилетний,
Худющий,   прыткий   маменькин  сынок.
Подумай  сам,  читатель,  и  ответь  мне.
Стать  «конкурентом»  мне  отец  не  мог?!
Ведь  я  привык  к  тому,  что  каждый  вечер
Мне  перед  сном,  на  самый  на  чуток,
Она  в  ладошку  мне  свой  локоток
Сует   привычно,   обнимая   крепче.
И  сказочку  на  ушко  шепчет  мне.
Ее  дослушиваю  я  уже  во  сне.
Ну,  а  в  Коканде  этого  не  стало.
Я  оказался  мамочкой  забыт.
Она  меня  укроет  одеялом.
Погладит,  чмокнет.  Все.  Ребенок  спит.
А  я  не  спал.  И  было  не  до  сна  мне.
А  где  же  сказка?!  Где  же  локоток?!
Их  шепот жаркий  бил  мне  в  уши  камнем.
А  мамин  смех  стучал  как  молоток.
Я  понимал,  что  папа – это  папа.
Я  понимал,  что  трое  нас – семья.
Но  воспринять  не  мог  спокойно  я,
Когда  на  мать  не  я  накладываю  лапу.
Бессонницею  стал  страдать  мальчишка.
Ну  разве  он  по-детски  ведать  мог,
Что  о  любви  соскучились  все  слишком,
Что  за  родителей  возрадовался  Бог.
Прости  меня,  читатель  мой  любимый.
Но  после  той  разлучницы-войны
Возврат  отцов,  живых  и  невредимых,
Для  сыновей  и  дочерей  родимых
Проблемой  стал  большой  величины.

             13
Откуда  я  беру  свои  стихи?
Откуда-то  берутся,  без  сомненья.
Причем,  диктуют  сами  настроенье,
Как  терпкие  бодрящие  духи.
И  погружаясь  в  эту  атмосферу,
Я  берегу  всплывающий  мотив,
Его  каскадом  слов  обогатив,
Конечно,  чувств  и  мыслей  моих  в  меру.
В  стихах  моих,  прошу  у  вас  вниманья,
Вам  не  найти  пустых  высоких  слов.
Пусть   претворятся   ваши   пожеланья.
Об   этом   всех   святых   просить   готов.
Себе   же  попрошу   я   без   стесненья:
Пускай   в  душе   пылают   вновь   и   вновь
Лишь  три  свечи  –  созвездье   вдохновенья  –
Мои   Надежда,   Вера  и  Любовь… 
Однажды  утром,  все  пока  что  спали,
Я  встал,  оделся,  выскользнул  за  дверь.
Мои  глаза  кого-то  очень  ждали.
А  мозг  мой  знал,  что  делать  мне  теперь.
Военкоматский  дом  был  двухэтажный.
В  нем  кабинетов  было… ну  не  счесть.
Но  я  узнал,  который  самый  важный.
И  вот  к  нему  я  должен  был  пролезть.
Я  по  ковру  пустынным  коридором
Добрался  к  двери,  очень  нужной  мне.
Мой  тихий  стук  казался  перебором
В  густеющей,   как  туча,  тишине.
- Войдите! – слышу  голос  военкома.
Полковник  был  по  дому  наш  сосед.
С  моим  отцом  по  фронту  был  знакомый.
Соседей  лучше  не  было  и  нет.
Увидев  у  дверей  меня,  мальчишку,
Поднялся  сразу,  подошел  ко  мне.
- Ну,  ты  даешь!  Поднялся  рано  слишком.
Ты  посмотри – ведь  темнота  в  окне.
Тут  у  меня  скопилися  делишки.
Часа  за  два  решу я  их вполне.
Ну,  пять  минут,  я  думаю,  нам  хватит?
Что  у  тебя  серьезного  стряслось?
У  мамы  как  там  со  здоровьем,  кстати?
С  давленьем  все  нормально  обошлось?
Его  спокойный  голос  басовитый,
Его  приятный  дружественный  взгляд
Меня  настроили  на  разговор  открытый…
Как  меж  собой  мужчины  говорят.
Я  рассказал  полковнику  подробно,
Почувствовав  симпатию  его,
О том,  что  жить  мне  стало  неудобно
И  трудно,  сам  не  знаю  отчего.
Наверно,  потому  что  папа  с  мамой
Совсем  ночами  перестали  спать.
Хихикают…  шушукаются  в  самый
Момент,  когда  глаза  пора  мне  закрывать.
Скажите,  разве  офицер  военный
От сына  может  маму  отбирать?!
Хотя  и  петь  умеет  он  отменно…
И  на  баяне  здорово  играть…
Я  сообщил  спокойно,  деловито.
Про  сказки  мамы  и  про  локоток.
Смотрел  я  на  полковника  открыто.
Как  на  старшого  младшенький  браток.
Полковник  был  серьезен  до  предела.
Вот  только  покраснел  он,  словно  рак.
И  слушал  меня   как-то  обалдело.
А  выслушав,  промолвил тихо:  - Так,
Спасибо,  что  доверился  мне,  Слава!
Проблему ты  серьезную  поднял.
Я  обещаю -  на  отца  управу
Найду.  Поверишь,  не  пройдет  и  дня…   

              14
Откуда  я  беру  свои  стихи?
Из  слов  простых.  Как   по  Бажова  сказу,
Невзрачный   горный   камень   малахит
Преображается   в   прекраснейшую  вазу.
Я  с  детства   чудной    вязью   слов
Обычных  восхищался.  Как  Данило-мастер
Заворожен  и  все  отдать  готов
Был   ради   «малахитной»   своей  страсти…
Уже  захлопнув  дверь  военкомата,
Я  вздрогнул  так,  как  будто  грянул  гром.
Там…  хохотом…  ну  как  из  автомата
«Отстреливался»  бедный  военком.
Ну,  а  на  завтра  как  бы  между  прочим
Спросила  мама,  мне  скормив  обед:
- Ты   говорил,   что   прогуляться   хочешь
В   горсад.   Сегодня   там  мульфильмов  нет?
Вот  тебе  деньги.  Нынче  ты  богатый.
Базар,  если   захочешь,  посети.
Тебе всегда же было интересно
Ходить туда со мною в день воскресный.
А  кстати,  где  японские  солдаты
Кладут  сейчас  трамвайные  пути?
Ведь  ты  же  с   ними,  помню,  подружился.
И  даже  офицер  к  тебе  привык.
Ты  же  хотел,  чтоб  ваш  контакт  продлился.
И  даже  изучаешь  их  язык…
Короче,  признаюсь  тебе,  читатель.
Отныне  я,  закончив  свой  обед,
Своих  карманных  денег  обладатель,
Мог  изучать  Коканд…  и   белый  свет.
А  вечером,  довольный  и  уставший,
Ложась  ко  сну,  своих  не  чуя  ног,
Держал  в  ладошке  за  войну  мне  ставший
Необходимым  мамин  локоток.

              15
Откуда  я  беру  свои  стихи?
Ко  мне  они  приходят  часто  сами
Мелодией,  наполненной  словами,
Звучащей  как  органные  мехи.
Задумавшись,  с  закрытыми   глазами
Душой  я  словно  в  сказочном  соборе,
Всем  существом  своим  органу  вторя
Своими   немудреными   стихами…
Я  вернулся,  хоть  вы  и  не  ждали, 
Что  так  быстро с  прогулки  вернусь.
Как  упорно  дожди  убеждали,
Что  утонет  под  паводком  Русь.
Над  Москвой  еще  тучами  небо
Покрывается  утром  и  днем.
Но  циклон  вроде   как  бы  и  не был.
Дождь  грибной  -  это  память  о  нем.
Я  пройдусь  по  Отчизны  просторам.
Я  с  Востока  на  Запад  пройдусь.
Под  моим  жизнерадостным  взором
Расстилается  Матушка-Русь.
Сам  я  родом  из  центра  России,
Где  над  Обью  звенят  небеса.
Где  меня  из  родимой Сибири
Год  за  годом  зовут  голоса.
Голоса  моих  родичей  мертвых,
Но  живых… пока  я  еще  жив!
Я  за  них,  в  справедливость  упертых,
Молю  Бога,  ладони  сложив.
Где-то  здесь  на  заросшем  погосте
Похоронен  мой  старенький  дед.
В  дом  к  нему  был  заброшен  я  в  гости,
Когда  Бог  мне  уж  выдал  билет.
Встреча  с  дедом  в  сознанье  мальчонки
Кадром  будущей  жизни  всплывет.
Но  до  дедовской  теплой  избенки
Будет  встрече  с  волками  черед…
Плыл   морозный   густеющий   вечер.
Над  вокзальцем   «Мошково»   луна
Освещала  театр  нашей  встречи,
Заменяя  софиты  сполна.
Наш  вагончик  как  будто  проснулся.
Словно  дрожь  от  мороза  согнал.
Дважды  дернулся,  будто  споткнулся.
Но  на  рельсах  себя  удержал.
Кто-то  толстый  в  тулупе  овечьем
Меня  с  мамою  с  тамбура  снял
И  кому-то  баском  человечьим
За  задержку  в  пути  попенял.
- Вам-то  што… вы  путейцы - канальи!
Расписанье   на  што  вам  дано?
Штоб  по  нем  вы  людей  доставляли!
Смерз  ребенок… А  вам  все  равно!
Усадив  меня  с  мамой  на сено
(Оно  в  дровнях  лежало  копной),
С  матерком  своим  всенепременным
Дед  в  тулуп  нас  укрыл  с  головой.
Положив  себе  в  ноги   берданку
И  придвинув  к  ногам  патронташ,
Объяснил:  «Тута  я  спозаранку
Кое  с  кем  проверну  арбитраж.
Пару  выстрелов  сделать  придется.
Встречу… мать  их...  с  берданкой  в  руках.
Не  боись… мать  их  так…  обойдется.
Не  догонют  они…  мать  их  так!
Ну,  Каурка  моя,  за  работу!
Я  ж  не  даром  овес  те  скормил.
Чую…  сдюжим  мы  энту  охоту. 
Ведь  не  зря  я  ружжо  захватил».
Моя  мама  почти  не  дышала,
Мои  руки  в  свои  ухватив.
А  лошадка  лениво  бежала,
Слыша  дедушкин  речитатив.
Вы  возили  когда-нибудь  кошек,
Ну,  допустим,  на  вязку  к  котам?
В  темноте  кошка  ехать  не  сможет.
Ну  не  нравится  ей  темнота.
И  потом… ей  обратно  дорогу
Надо  помнить  на  всякий  случай.
Хоть  любовь  и  угодная  Богу,
Но  отход  ты  наметь  невзначай!               
Вот  и  я  из  тулупа  наружу
Во  все  стороны  молча  глядел.
И,  вдыхая  морозную  стужу,
От  восторга  ну  просто  балдел.
 - Деда,  глянь… а  вон  там  огонечки.
И  вон  там… И  вон  там… Посмотри!
Дед  берданку  схватил: - Ни  х…чки!
Мать  их  так…  их  там  дюжины  три.
Хорошо,  что  патроны  мне  бабка
Не  забыла  с  тулупами  дать.
А  то  было  бы  щас   нам  не слабко.
Мать  их  так… без  ружжа  совладать.
Погоняя  одною  рукою
Красотульку  каурую,  дед
Стал  стрелять  из  берданки  другою
По  «огням»,   что  стелились  нам  вслед.
- Деда!  Нет их… видать,  поломались.
Ты  же  в  лампочки  эти  попал?
Вы  бы  тоже…  как  я…  удивлялись.
 Дед  с  саней,  было,  чуть  не  упал.
 Они  с  мамой  от  смеха  лежали.
 Страх  ее  как-то   сразу  прошел.
 А  вдали  «огонечки»  бежали  –
 Между  тем,  я  их  снова  нашел.            
 Вы  представьте  такую  картину.
 Над  тайгою  звенит  тишина.
 С  неба,  словно  сквозь  темную  льдину,
 Наблюдает  за  нами  луна.
 По  пустыне  таежной  морозной,
 Выбивая  подковами  след,
 Мчит  Каурка,  уводит  от  грозной
 Нас  беды  –  самой  грозной  из  бед.
 А  за  тысячи  верст  на  закате
 В  эту  самую  ночь  под  Москвой
 Наш  упрямый  российский  солдатик
 По  «волкам»  бил,  как  дедушка  мой.
 Только  стойкость  дивизий  сибирских,
 В  подмосковную  вброшенных  сечь,
 Всю  Россию  от  полчищ  фашистских
 Помогла  в  эту  ночь  уберечь.
 Мой  отец  в  эту  ночь  в  Подмосковье
 Много  раз в  штыковую  ходил.
 По  снегам,  пламенеющим  кровью,
  На  «волков»  батальон  выводил.
  В  сорок  пятом,  слезами  омытом,
  В  орденах  он  вернулся  домой.
  Но  до  смерти  его  незабытым
  Оставался  тот  яростный  бой.
  Что  погибли  отцовские  братья,
  Двое  ловких,  лихих  жеребят,
  Смог  с  листков  похоронок  понять я.
  Они  в  братских  могилах  лежат…               
  Дед  стрелял  много  раз  этой  ночью.
  Я  патронов  подносчиком  стал.
  Он  меня  похвалил,  между  прочим.
  Даже  матом  кричать  перестал.
  Но  когда  «огоньки»  припустились,
  Нас  желая  в  кольцо  захватить,
  Вдруг  в  заборе  ворота  открылись.
  Мы  в  них  вихрем  смогли  проскочить.
  И  старушка  проворная  мигом
  Заперла  их  на  крепкий  засов.
  Мы  ушли  из-под  волчьего  ига.
  Так  открылся  мне  дедовский  кров.
  Я  в  начале  поэмы   о  жизни
  Рассказал  -  деревенской  своей.
  О  войне,  что  прошлась  по  Отчизне   
  Смертью  для  миллионов  людей.
  Я  ребенком   об  этом  не  ведал,
  Хоть  пришлось  и  хлебнуть  мне  сполна.
  Я со  смертью  родимого  деда
  Постигал,  что  такое  война…
  Я  родился  над  Обью  в  Сибири,
  Где  тайга  словно  море  шумит.
  Нету  края  прекраснее  в  мире.
  Это  сердце  мое  говорит.
  Семь  десятков  годин  пролетело.
  Где  я  только,  друзья,  не  бывал.
  Но  ведь тянет  меня  то  и  дело
  В  край,  где  «лампочки»  дед  разбивал…

              16
Откуда  я  беру  свои  стихи?
Блокноты  репортера  их  скрывают.
И  мой   «командировочный»  бронхит
Их тайны  раскрывать  мне  не  мешает.
Казалось  бы,  бессмысленная  вязь
Значков  слепых,  раскинувшихся  в  строки.
Но  я  кладу,  ликуя  и  смеясь,
Из  них  стихов  рифмованные  блоки…
Все  вокруг  так  просто  и  понятно.
Город.  Парк.  В  граните  берега
Речки.  Всюду  солнечные  пятна
Листьев,  словно  на  картине  у  Дега.
По  утрам  не  тает  на  пороге
Первый  иней  ранней  сединой.
Почему  душа  полна  тревоги –
Непонятной,  тихой,  неземной?
Нет,  земной,  конечно,  и  обычной.
В  общем-то  понятно,  почему
Я  иду  аллеею  столичной
И  грущу  под  листьев  кутерьму.
Осень,  осень,  ты  не  время  года,
Ты  пора  раздумий  и  тревог,
И  надежд,  летящих  с  небосвода
На  ладони  пройденных  дорог.
Все  вокруг  так  просто  и  понятно.
Смотрит  небо  в  зеркало  воды.
Работяга-ветер  аккуратно
Заметает  прошлого  следы.
Я  иду  сквозь  желтые  заносы,
И  в  огнях  давно  угасших  звезд
Оживают  солнечные  плесы
С  островками  лебединых  гнезд.
И  мелькают,  словно  на  экране
Сельской  церкви,  превращенной  в  клуб,
Лица  живших,  как  на  поле  брани,
И  ушедших  без  фанфар  и труб.
Вот  они  шагают  и  шагают,
Пыль  дорог  отряхивая  с  риз,
И  в  глаза  мне  смотрят,  будто  знают
Про  мою  оставшуюся  жизнь.
Будто  знают,  что  грустить  я  стану
Не  о  «звездах»  классовых  побед,
А  о  них,  шагающих  устало
Впереди  моих  полсотни  лет.
Кто  они?  Назвать  бы  поименно
Тех,  кто  юной  матери  помог
Уберечь,  войною  опаленный,
Моей  жизни  слабенький  росток.
В  Книге  судеб  светлою  страницей
Тех  имен  несчетное  число.
Как  огонь  лампадки  под  божницей
Я  храню  их  доброе  тепло.
С  ним  не  жду  я  нового  Мессию,
Не  живу  я  с  согнутой  спиной.
Замять  желтолистья  по  России
Катит  взбаламученной  волной…
Осень,  осень!  Паутиной  тонкой
Ты  плетешь  свой  сказочный  узор.
Я  с  тобой,  как  с  первою  девчонкой
Завершаю  тихий  разговор.
Все  вокруг  так  просто  и  понятно.
Лист  опавший  мне  напомнил  вновь
В  тихом  парке  вечером  закатным
Юных  лет  мальчишечью  любовь.
Я  стою  под  старою  ракитой,
Над  прудом  склонившей  свой  венец.
А  над  парком,  дождиком  умытый,
Вдаль  глядит  Царицынский  дворец.
Два  столетья  на  его  руинах
Бушевал  осенний  листопад.
Знать,  у  Клио  веские  причины
Возвращать  минувшее  назад.
Зелень  крыш  над  желтою  листвою.
Тополей,  упертых  в  небо,  ряд.
Словно  лейб-гвардейцы  четким  строем
Перед  царским  выходом  стоят.
Все  вокруг  так  просто  и  понятно.
Город.  Парк.  Воссозданный  дворец.
Окунуться  в  прошлое  приятно,
Зная,  что  вернешься  наконец.

             17
Откуда  я  беру  свои  стихи?
Слышу их  в  негромкой  детской речи.
В  лязге  сабельном   на  поле  грозной  сечи,
И  в  мерном  топоте  копыт  коней  лихих.
Я  слышал  их  в  походах  у  костров
И  в  песнях  бардов,  всколыхнувших  память
О  том…  ушедшем…  лучшем  из  миров,
Ожившем  сквозь  годов  минувших  замять…
Я  живу  по  законам,
                придуманным  явно  не  мною.
На  скрижалях  души
                начертала  их  четко  судьба.
Коль с  собой  не  дано
                удержать  тебе  сердце  родное,
Отпусти  его  с  миром  – 
                а  иначе  получишь  раба.
За  моею  спиной  груз  весомый  – 
                прошедшее  время.
Годы,  словно  странички 
                с  детства  мной  полюбившихся  книг.
Их  читая,  я  понял, 
                что  родное  славянское  племя
Все  отдаст  ради  воли
                даже  краткий   единственный  миг.
В  нашей  жизни,  друзья, 
                зоны  счастья,  как  правило,  редки.
Как  в  пустыне  оазис, 
                где  ты  можешь  напиться  воды.
Вот  дошел,  отлежался 
                под  тенью  гранатовой  ветки,
И  с  наполненой флягой снова  в  путь, 
                на песке  оставляя следы.
Мне  случались  в  пути 
                совершенно  нежданные  встречи.
Вот,  бывало,  сидишь, 
                для  себя  разведешь  костерок.
Ночь…  луна…  и  созвездий 
                далеких  дрожащие  свечи…
И  усталость  стекает 
                с за  день  так  уходившихся  ног…
Вдруг  я  слышу  шаги  – 
                если  честно,  с  большой  неохотой.
Не  нужна  мне  сейчас 
                никакая  чужая  душа.
Но  славянские  гены  говорят: 
                окружайте  заботой
И  вниманием  тех,   
                кто  прибьется  к  вам,  еле  дыша!
Да,  мужик  был  уставший… 
                лохматый…  совсем  как  Антошка
Из  той  песенки  детской, 
                чей  мотив  в  моей  памяти   всплыл.
Его  всё  приглашали
                копать  почему-то   картошку.
Он   и  деда  не  бил… 
                он,  по-честному,  деда  любил.
Ну,  рассказ  незнакомца   
                беспорядочен  был,   не  логичен.
Шишковали  с  отцом… 
                Вдруг  на  них  косолапый  шатун.
Результат  этой  встречи, 
                как  вы  поняли,  был  драматичен.
- Он  батяню,  однако,  помял…
                Без  врача  ему  тут  карачун…
Телефон  был  при  мне. 
                Связь  была  ну  на  редкость  отличной.
Вертолетом  медслужбы 
                через  час  у  костра  был  хирург.
Для  него  такой  вызов  был, 
                в  общем-то,  самый  обычный.
А  Антон  для  меня  теперь 
                верный  и  преданный  друг.
В  общем,   в  жизни  моей,   
                я  сказал  уже,   было  немало
Встреч  нежданных  и  разных
                по  сути  глубинной  своей.
Репортерские  встречи  у  костра 
                превращались,  бывало,
В  огоньки,  что  по  жизни 
                мне  сверкали  потом  все  сильней.
Я  друзей  находил  – и  мужчин, 
                и,  конечно  же,   женщин.
Только  в  дружбе  своей 
                соблюдал  я  важнейший  закон:
Если  дружба  моя  другу 
                радость  приносит  все  меньше,
Я  его  отпускаю  с сожаленьем,
                но  без  всяких  препон.

              18
Откуда  я  беру  свои  стихи?
Они  в   воспоминаньях  часто скрыты.
И  память  словно  сказочным  магнитом
Выстраивает   прошлого   штрихи…
Лежу   больной,  уткнувшись  лбом  в  подушку.
Глаза   прикрыл,  отдавшись  дремоте.
И  вижу...  свою  сверстницу -  подружку 
В  трамвае  будто  обнял  в  тесноте.
Мне  видится,  что  будто  нам  семнадцать.
Что  едем  вместе  в  университет.
Я   без  экзаменов,  а  ей  еще  пытаться
Сдавать  их,  веря   в   положительный   ответ.
Ах,   город  Томск!  Ты  близкий   и   далекий.
Не  захотел  гидрологом  я  стать.
В   газетке   сельской   первые   уроки
Стал  в   жизни   журналистской  получать.
И  мне  она  такою   показалась...
Ну…  словно  песня…   сказка   наяву... 
Мне   ничего   другого   не   осталось,
Как  только  ехать  на  журфак   в   Москву! 
Города…   города… 
                Как  мне  вас  сосчитать.
Как  тот  город  найти, 
                где  живет  мое  счастье.
До  последнего  дня   
                не  устану  искать.
И  найти,  и  дойти, 
                и  сказать  ему  «Здрасте!»
Может  быть,  шар  земной 
                я  пешком  обойду -
По  широтам  его 
                и  по  меридианам.
Может  быть,   в  океане 
                дорогу  найду,
По   которой   проплыли 
                Колумб   с   Магелланом.
Может   быть,  пришвартую
                я  свой  катерок
Против   пальмы, 
                где  встретились  Кук  и  туземцы.
До   утра   здесь   
                не   гаснул  потом   костерок…
Впрочем,   все   ещё   ищут
                следы  чужеземца.
Но  не  раз  и  не  два 
                обойдя   белый   свет,
Прошерстив   города 
                от  покрышки  до  донца,
Я  пойму  –  счастье  там,   
                где   остался   твой   след.
Первый   след…   
                первый  луч  из   родного  оконца…
Я  родился   в   селе,   
                где   над   Обью-рекой
Облака   журавлями   
                на   юг  потянулись.
И  плывут,  и  плывут 
                над   осенней  тайгой.
Они  с   детством  моим 
                невзначай  разминулись.
Здесь,   в   селе,   
                а  не  в  городе,   счастье  мое,
Видно,  с   дедом   моим 
                на  погосте  осталось. 
Жизнь  моя  -  ты  теперь 
                как  пустое  жнивье.
Ну  а  счастье…   
                оно  со   мной  в   детстве   рассталось.
Правда,   помню… 
                на  мачтах   моих   кораблей,
На   антеннах   
                моих   вездеходов,   бывало,
Видел   с    неба 
                слетавших  ко   мне   голубей.
Это   счастье   
                меня  иногда   вспоминало.
Я   по   жизни   маршрут 
                проложил   до   конца.
От  Оби   до  столицы  –   
                не   больше,  не   меньше.
Пусть   салютом   прощальным 
                забьются   сердца
Всех   любимых   моих 
                и  всех  любящих   женщин!

              19
Откуда  я  беру  свои  стихи?
Они  со  мною  как  в  тайге  по следу.
Письмо  в  Спецхран,  запросы  в  Госархив,
В  Минобороны,  в  дверь звонок  к  соседу.
Они  со  мной  ведут  упорный  поиск
Тропы  одной  из  множества тропинок.
И  как  итог – коротенькая повесть
В  стихах.  Военная.  Названье  –  «Поединок».
Толчком  к  ней  послужил  рассказ  отца.
Пожалуй,  я  начну  ее  с  конца.
Не торопись, читатель мой любимый.
Момента ждет Пегас неутомимый,
Ведь в нем – залог удачного венца…
Над  Томском  ночь.  Весенняя.  Шальная.
Капель  бренчит…  как  колокольный  звон.
Старик  лежит,  себя  не  сознавая,
Блокадный  Питер  снова   видит  он.
Над  ним  склоняется  моя  сестренка  Оля.
Да,  ей  пришлось  сиделкой  стать  отцу.
А  я  в  столице  жил,  не  ощущая  боли,
Которая  и  привела  его  к  концу.
Потом был долгий телефонный зуммер.
- Алло!  Алло!  Братишка,  горе мне…
Нет,  горе  нам  с  тобой!  Наш  папа  умер.
Он  умирал…  и  был  на  той  войне,
С  которой  возвратился  в  сорок  пятом.
Всю  жизнь  свою  он  был  ее  солдатом.
И  как  солдат  служил  своей  стране.
Признаюсь,  поняла  его  не  сразу.
Ну,  глупая,  чего  с  меня  возьмешь…
А  он  шептал:  «Огонь!  Прибавить  газу!
Зашевелились,   в задницу  им  еж!
Что,  «тигры»  появились? В  рот  им  дышло! 
На  Питер  по  болотам  не  пройдут.
Ага,  застряли…  Ни  черта  не  вышло…
Снарядом  в  бок – и  будет  им  капут!
Ты  знаешь,  брат,  я  все  дословно  помню,
Что  он  шептал,  ведя  свой  смертный  бой.
О  фронте  он  при  жизни  ничего  мне
Не  говорил.  А  вспоминал  с  тобой?
Мой  разговор  с  сестрою  был  короток.
Мне  горло  забивал  тугой  комок.
Теперь  мы  с  Ольгой  в  звании  сироток –
Я  с  этой  мыслью  свыкнуться  не  мог.
С  сестренкой  мать  мы  потеряли  ровно
В  тот  день,  когда  Гагарин  мир  взвинтил.
Для  нас  несчастье  было  так  огромно,
Что  общий  праздник  нас  не  захватил.
И  вот  отца  у  нас  теперь  не  стало.
Мы  с  ней  вдвоем…  и  как  же  это  мало!
Мне  не  пришлось  тогда  сестре  признаться,
Что  был  на  удивленье  редкий  час,
Когда  отец  вдруг  стал  приоткрываться,
Сказав,  что  с  немцем  довелось  стреляться.
Была  дуэль!  И  вот  его  рассказ…
Звонок  из  штаба:  «Объявляй  тревогу!
У  нас  в  тылу  эсэсовский  спецназ.
Да,  целый  батальон.  У  них  одна  дорога –
По  просеке  лесной.  У  вас  в  запасе  час.
Твоим  таежникам  по  снегу  рейд  привычен.
В  лесу  поляна – цель  броска  для  вас.
Не  пропустить!»  Ну  что  ж,  приказ  обычен.
Уткнуть  их  в  снег  и  не  давать  вздохнуть.
Да  наплевать,  что  вышли  мы  на  отдых.
Что  нам  и  час  не  дали  прикорнуть.
Да,  в  тыл  фашист  прошел,  как  в  дырку  воздух.
И  эту  дырку  нужно  нам  заткнуть.
Плевать,  что  батальон – от  силы  рота.
Ну  полторы.  Добавить  могут  взвод.
Бойцам  же  не  стрелять – им  отдохнуть  охота.
Однако,  не  судьба…  Сибиряки,  вперед!
И  батальон  рванул  в  неплановый  поход
По  взгорбку  вверх  таежным  беглым  шагом.
На  карте  просека,  прямая,  словно  шпага.
Она  к  поляне  точно  приведет.
Сибиряки  в  лесу  народ  хожалый.
Я  вспоминаю,  как  отец,  бывало,
За  глухарем  с  утра  в  тайгу  ходил.
Он  с  лайкой  быстро  птицу  находил.
Из  малопульки  в  ухо  ей  попал
Однажды.  И  сам  не  знал,  куда  он  угодил.
Вот  смеху-то...  А  батальон  шагал,
Передовых  меняя  на  сугробах.
Все  в  полушубках,  словно  в  белых  робах.
Лишь  снега  хруст  да  хриплые  смешки.
Да  пар  над  строем.  Ну  и  матерки.
Приказ  вполголоса,  чтобы  смотрели  в  оба.
Шагает  споро  батальон.  Шаг  в  шаг.
След  в  след.  Так  на  охоте  ходят  волки.
Толкучка  мыслей  в  головах,  скорей,  осколки.
Кому-то  чудится  родной  отцовский  дом.
Кому – свидание   на  берегу  обском.
Кому – наряды  и  губа  за  самоволки.
Шагает,  мнет  сугробы  батальон.
Над  ним  ночной  мерцает  небосклон.
Но  вот  поляны  виден  белый  круг.
О  цирке  память  детская  воскресла.
Но  вместо  купола  над  ними  звездный  фон.
И  зрители  в  сугробах,  а  не  в  креслах,
Здесь  залегли.  И тишь  сгустилась  вдруг.
Минуты  потекли.  Одна...  Другая...  Третья...
И  бесконечность  в  каждой  как  бессмертье...
Четвертая...  Вот  и  они.  Пришли.
И  тоже  в  цепь.  И  тоже  залегли.
Все  в  маскхалатах.  Ушлые,  канальи.
Видать,  их  в  Альпах  натренировали.
В  снегу  лежать  им  явно  не  впервой.
Вон  офицер  их  крутит  головой.
Снял  каску.  И  фуражку  надевает.
Да…  серая…  с  высокою  тульей.
Эсэсовская.  Что  он  затевает?
И  что  в  руке  он  держит - микрофон?
Нет,   рупор!  Маскхалат  снимает.
В  бинокль  вот  он – прямо  в  двух  шагах.
Спокойно  дышит.  Говорит  как  лает.
На  форме  серой  полевой  один  погон.
Эсэсовские  знаки  означают,
Что  он  по  званию…  ну  да…  коллега  мой.
Но  я  пехотный  старший  лейтенант,
А  он  эсэсовский  и-обер-штурм-и-фюрер.
Ведь  кто-то  им  придумал  это  сдуру.
Фуражка  с  мертвой  белой  головой.
А  на  погончике  витой  и  белый  рант.
Вот  топчет  снег.  Вот  чистит  сапоги.
Ну  как  актер  в  театре  за  портьерой
Глазами  к  рампе  меряет  шаги,
Весьма  довольный  собственной  карьерой.
Неужто  хочет  на  себя  отвлечь
Вниманье  наше.  Фланговым  охватом
Нас  обойти.  Но  нам  легко  пресечь
Все,  затеваемое  этим  супостатом.
На  взгорбке  разлеглись  они  и  мы.
Под  снегом  топкая  трясина  по  бокам.
Напасть  не  смог  под  сенью  полутьмы.
А  днем  подавно  не  пройти  волкам!
Он  явно  не  желает  гробить  банду
Своих  выдрессированных  балбесов.
Да...  нам,  залегшим  на  опушке  леса,
Легко  посечь  всю  волчью  их  команду.
Ага,  он  встал.  Из-за  кустов  выходит.
Ну  что  ж,  не  трус.  И  рупор  тут  же  с  ним.
Его  к  губам  торжественно  подносит.
Зачем-то  «ахтунг»  дважды  произносит,
По-русски  значит -  он  вниманья  просит
У  нас  дискантом  ангельским  своим.
- Эй!  Рус  Иван!  Твой  батальон – сибирский.
Вам  отдохнуть  бы – мы  вам  помешали.
Вы  тайны  все  по  связи  разглашали,
Забыв,  что  на  войне  неосторожность
Возможность жить вгоняет в невозможность.
Я тоже тебе тайну раскрываю:
Твой батальон по именам я знаю.
Ты не стреляй. Давай поговорим.
Я знаю - твой форнаме Прошутинский.
Твой наме Петр – я Петер. Ты мой тезка!
Почти что брат. Но это между нами.
Сибиряки… вы бьетесь очень хлестко.
Мне жаль, что мы встречаемся врагами.
Вы нам набили морду под Москвой,
Используя мороз - союзник свой.
Для вас, сибиряков, ведь он привычный.
Мы вам  под  Питером оплатим  долг столичный.
Клянусь своей арийской головой!
Послушай, а ля герр ком а ля герр.
Ну то есть, на войне как на войне.
Я это перевел тебе на русский.
Ты вряд ли в свой Сибирь учил французский.
Немецкий  вам  полезнее  вдвойне…
Ну вот тебе всего один пример.
К вам по дороге, ты поверь уж мне,
Мы пару ваших деревушек подпалили.
Мои камрады там двух мэдхен подхватили.
Ну… чтобы  поразмяться  между  дел.
А  ваши  мужики  своих  девиц  отбили
И  зверски  двух  солдат  моих  убили.
За  что?! Мной  гнев, конечно, овладел.
Ну, это пустяки... давай-ка ближе к телу!
Тебя я вызываю на дуэль.
Ты понял? Я тебя прошу к барьеру.
Теперь мы друг для друга только цель.
Охотники с тобой мы оба в меру.
Из пистолетов будем мы стреляться.
С тобою «токарев», со мною «вальтер» вечный.
Убьешь меня – твоим сигнал подняться.
Мне  повезет – мои  рванут,  конечно.
Ты знаешь, я учился в русской школе.
Я жил ин Москау. Мой фатер – дипломат.
Я детство вспоминаю не без боли.
Литература ваша – это просто клад.
«Я к вам пишу - чего же боле?»
« Я сам обманываться рад».
Девчонок тискал я…  за шоколад.
Вот где в любовь я наигрался в волю.
Ну а теперь к барьеру, камарад!
Маршрут к тебе я выбрал наугад.
На карте ткнул – вот здесь вам будет мат.
Вам, русским, не дождаться лучшей доли…
Фашист ко мне спиною повернулся.
Он за кустами даже не пригнулся.
Со мною рядом кто-то матюгнулся.
- Все слышали фашистский монолог? 
Он Пушкина цитировать нам смог.
А деревушки сжег с людьми, скотина.
- Слышь, командир, возьми нас в секунданты.
Дантес плевал на русские таланты.
Для  немца ты всего лишь пол-алтына.
Скажи… и мы их в миг без карантина...
- Нет! Всем лежать. Я вам махну рукой.
Познать придется  им еще  сибирский  бой.
Умейте ждать – тады все будет ой!
Сняв полушубок, «токарев» в руке,
Я на опушку вышел налегке.
Он тоже встал на том краю поляны.
Высокий. Стройный. Словно манекен.
Вот интересно - трезвый или пьяный?
А если пьяный – выпил-то он с кем?
У них ни-ни, чтоб офицер с солдатом.
Ну, значит трезвый. Марш на встречу с «братом»!
Шаги считаю. Десять. Двадцать. Тридцать.
Не  спал, не ел и не успел побриться.
Стреляю. Вижу – он стреляет тоже.
Да черт с ним, мне на нем негоже
Зацикливать внимание свое.
Держать прицел на этой сытой роже.
И все! Жаль, не позавтракали все же.
Хорош комбат, туды меня в качель!
Хотя когда ребятам было кушать?
Приказ едва успели мы прослушать.
Спокойно, хлопцы, я стреляю в цель.
Он вздрогнул, опустился на колено.
Я что…  попал!? Ну так какого хрена!
Нет, встал. И вот он ближе, ближе.
А пули от него все ниже, ниже.
Он что, попасть мне хочет между ног?
А еще «тезка»… мать его мамаша!
Он мне за свой ответит монолог.
Что, «вальтер» свой уже поднять не смог?
Nun gut…  сам заварил всю эту кашу.
Los…  тут тебе не мэдхен убивать.
Не деревушки наши поджигать.
Ferflucht…  ты русских девочек любитель.
Ты гнусный и презренный совратитель.
Ты, Schwein, по мне само исчадье ада,
Я слов других не стану подбирать.
Да за меня Россия нынче рада,
Что я в такое зло могу стрелять.
Стреляю… за семью сибирскую мою.
Томск,  городок в моем родном краю.
Жена живет в медпункте заводском.
Со Славкой… сыном… шустреньким жучком.
Стреляю… за отца и младших братьев.
Их принял уже Бог в свои объятья.
Отца убила гибель сыновей.
И это все на совести твоей!
Стреляю… за голодных ленинградцев,
Которые не думают сдаваться.
И не сдадутся, и тебя переживут.
Я им поообещал тебя оставить тут.
И ты обязан просто здесь остаться!
Стреляю… за Москву и Сталинград.
Не проведет твой фюрер в них парад.
Ты здесь у нас маршрут закончишь свой.
За русских девочек заплатишь головой.
Стреляю… и в меня моя Сибирь
Вливает свою силу, удаль, ширь.
Я вас, фашистов, буду убивать –
Вот как сегодня - и не уставать.
А надо будет,  буду рвать зубами.
Вы – волки,  ну и я по-волчьи с вами.
Стреляю… и уж точно зверь такой,
Подохнет от моей сибирской пули.
О черт… а что же там с щекой?!
По ней кувалдой словно саданули.
А «тезка»…  он  уже передо мной.
И как назло мой «токарев» беззвучен.
Да ладно - удавлю одной рукой.
Я своим дедом этому обучен.
Другой махну своим ребятам - к бою!
Вы Божью месть несете им с собою…
И тут поляну вдруг накрыла вьюга.
Они крестом упали друг на друга.
Верней, врагом упали на врага.
Комбат шептать пытался: «Ни фига!
Еще не вечер… бейте их, ребята.
Они же звери… звери, не солдаты.
У нас же на зверей поставлена рука.
Как и должно быть у сибиряка»…
Но он не знал… пробитая щека
Его была одна сплошная рана.
Кровь брызгала струей, как из-под крана.
От челюстей, зубов… одни обломки.
Язык разорван... Хорошо, ничком упал.
А то своей бы кровью захлебнулся.
Но кто же здесь невыносимо громкий!?
А это Вася, верный ординарец,
Новосибирец, записной красавец,
С бинтом и ватой ловко подвернулся.
Повязку неумело наложил
И голосом звенящим доложил:
- Мы, командир, сигнал твой уловили.
Ты не волнуйся. Мы их удавили.
Уж извини, но пленных мы не брали.
Хотя они от ужаса орали
И вспоминали бога своего.
Мы осмотрели «тезку» твоего.
Он добежал до вашей «стрелки» тут,
Хоть мертвым был уже за пять минут.
На зверя здорово твоя рука набита.
Ты из него наделал просто сито.
Ты как на стрельбище украсил свою цель.
Ведь батальон спасла твоя дуэль.
Она же с неба вьюгу привела.
А вьюга словно крылья нам дала..
Эсэсовцы и ахнуть не успели,
Как мы в момент на головы им сели…
Читатель! Твоего прошу прощенья.
Комбат не слышал эти откровенья.
Потеря крови... Потерял сознанье...
Когда к нему вернулось пониманье
Себя, уже везли к врачебному столу.
А боль скребла железом по стеклу.
Наркоз вдыхал комбат потом не раз.
Хирурги питерские парня полюбили.
Они с ним просто чудо сотворили,
Воссоздавая профиль и анфас.
Читатель, убедишься в этом сам.
На сайте посмотри на нашу фотку.
Мужик – красавец… Верь своим глазам.
Кто не поверит – дышло ему в глотку.
В госпиталях провел почти полгода.
Уже не верил в то, что из урода
Его опять в красавца превратят.
Такого, что медсестры захотят
Его пленить, как говорится, с ходу.
Я видел снимки тех военных лет.
Отец был классный офицер, от Бога.
Он в мир смотрел по-командирски строго.
Он  так всегда смотрел на белый свет.
Я видел среди снимков госпитальных
Один отдельный небольшой квадратик.
Девчушка беленькая. Беленький халатик.
И жизнь в  семье - не жизнь, а цирк печальный.
Для нас, детей, урок первоначальный,
Оставивший в судьбе глубокий след.
У нас с сестрой избытка в счастье нет.
В руках моих фотоальбом отца
И матери. Раздумьям нет конца.
Не судьи мы родителям своим.
Не хочешь, как они - иди путем другим.
Но все равно скажи  спасибо им.
И тут нельзя, чтоб было «или – или».
И жили - как могли, и как могли – любили…
Я видел пулю, что в отца попала.
Она в моей руке не раз лежала.
Ее к своей щеке я приставлял.
Всем существом своим я представлял,
Какую боль превозмогал отец,
Когда  его  щеку пробил такой свинец.
Но, кроме пули, были три осколка.
Отец в атаке их заполучил,
Которая закончилась без толку,
Ведь в батальоне не осталось сил.
Его остатки и повел он за собой,
Привык же первым выходить на бой.
Поднялся из окопа в полный рост.
Взрыв мины у комбата за спиной
Был очень незаметен, тих и прост…
И снова взгляд врача над головой.
- А ты у нас везунчик, сибиряк!
Ты проживешь не менее ста лет.
До сердца богатырского никак
Не удалось пробить осколкам этим след.
И задержались ведь они всего
В полноготка от сердца твоего.
Живи, старик, люби, детей расти…
А  «старику» чуть больше тридцати.
Дожил же он до сотни без шести.
Хранил я пулю и осколки много лет.
Но  не  сберег… давно  уже  их  нет.
Отец  партийным  стал  на  той  войне.
Уставу  партии  он  верен  был  вполне.
Да  я  и  сам  уже  на  склоне  лет
В  руках держу свой  алый  партбилет.
В  предательские  руки  мы  с  отцом
Не  сдали  партбилеты... И  с  концом!
Слова его запомнил: «Вот ведь суки…
Страну и партию… масонам на поруки!»
Отец мой жил всегда как фронтовик.
Он к блату и комфорту не привык.
Людей труда любил и уважал.
Жить по-другому в мыслях не держал.
Он обживал районный свой масштаб.
И был боец идеи, но не раб.
Редеет ряд таких, как он, солдат.
Вся жизнь у них была не как парад.
И если честно,  поединок свой
Он  вел всю жизнь как на  передовой.
Уверен я, что если бы он мог,
Нашел – кому послать снаряды в бок.
Нашел – кому наслать святую месть
За Родины поруганную честь.
Он все вокруг в деталях примечал.
Предательство увидев, не молчал.
Все чаще он темнел от новостей
И, не дождавшись радостных вестей,
Ушел,  так и не сдав своей поляны…
Читатель мой! Я завершил свой поиск.
Закончена обещанная повесть.
Мне помогали память, верность, совесть.
Отцам,  чтоб жить,  потребовалась доблесть.
Чем старикам мы платим за их раны?!

             20
Откуда я беру свои стихи?
Их мне несут ветра моих скитаний.
С души срывают пласт пустых признаний,
Слетающий потоком шелухи.
Вновь под ногами гул толчков глухих.
Вновь слышу треск качающихся зданий.
Землетрясение… Экран из белой ткани
В клочки разорван натиском стихий.
Жизнь разнесло на мелкие штрихи
Из впечатлений и воспоминаний.
Но как же крепко держит память детства
Все, что составит лет моих наследство.
Пока я жив - мне это не забыть,
Поэтому поэме моей быть.
Я вижу здесь надежный показатель.
И это ты, любимый мой читатель.
Ты одарил меня своим вниманьем –
С тобой делюсь своим воспоминаньем.
Мечтаю я о том, чтоб мое слово
Легло мазком на полотно Брюллова.
Его шедевр «Последний день Помпеи»
К той ночи отношение имеет.
Ту ночь в Коканде вспоминаю снова…
Ферганской долиной шагает весна,
Коканд как крылом накрывает она.
И город затих, погрузившийся в сон,
В маршрутах веков пробирается он.
Что снится ему в эту темную ночь?
Мне Клио и здесь захотела помочь.
- Ты знаешь, по-моему, нынче в обед
Он вправе отметить… две тысячи лет.
Да-да, ты не смейся, ведь я не шучу.
Давай на верблюде тебя прокачу.
Возьми мою руку, садись за спиной.
Мы шелк из Китая везем под луной.
Днем знойное солнце сожжет караван,
Поэтому днем разбиваем мы стан
И дремлем под сенью походных шатров.
Ты ночью брести по барханам готов?
Гордись, ты открыл для Европы - Восток.
Да, шелковый путь и велик, и далек.
Опасностей цифра на нем велика,
Но жаждет Европа одеться в шелка!
В Коканде привал. Из Европы купцы
Спеша  разбирают себе образцы.
Шелк оптом берут. За ценой не стоят.
В Европе их прибыль взлетит во сто крат.
Сказав про Великий, про Шелковый путь,
Смотри, про Коканд помянуть не забудь.
Прекраснее места он выбрать не мог –
В Ферганской долине сошлись сто дорог…
И Клио, увлекшись, рассказ повела
О том, как в Коканде сложились дела.
Родился Коканд на восходе веков
Из кучки саманных простых кишлаков
В низовьях речушки с названием Сох.
Сады и поля здесь спланировал Бог.
По-русски он Бог, а по-тюркски Аллах.
Себя он не сдерживал в добрых делах,
Но с тряской земной он прокол допустил.
Я эту ошибку ему не простил.
Всю жизнь я живу, за людей беспокоясь,
Узнав, что под ними – сейсмический пояс.
Ташкент… Ашхабад… Бухара… Андижан…
Коканд… ведь под ними в земле ураган.
Я помню, хоть дожил до белых волос,
Тот ужас, что в детстве познать довелось.
Но экскурс в историю я продолжаю.
Я Клио, по правде сказать, уважаю…
Вот от Бухары отошла Фергана.
Столицей Коканд объявила она.
«Приятный», «прелестный» - такие слова
Про древний Коканд разносила молва.
Как Феникс из пламени он восставал.
Чингиз и Тимур… после них лишь развал…
И местные ханы, дорвавшись до власти,
Вели себя хуже подземной напасти.
Но лишь при Норбуте (был хан и такой)
Коканд наконец обретает покой.
Норбута соседей пресек хулиганство,
Расширив границы Кокандского ханства.
Дворец-цитадель - по узбекски урда –
Здесь хан Худояр возводил навсегда.
Конечно, не сам, а руками умельцев.
Но их мы не помним –  мы помним владельцев.
Читатель, ведь мне довелось осмотреть
И этот прекрасный дворец, и мечеть,
В  которой  по  пятницам  магометане
Приносят  молитву – как  все  мусульмане.
Бродил по Коканду я, мир познавая,
Красоты Востока душой принимая.
А вечером, в койке, не чувствуя ног,
Я мамин, в ладошке, сжимал локоток.
О, древний Коканд,  я  влюблен в тебя с детства!
Богатство и бедность - простое соседство.
Саманные сакли,  дувалы,  арыки.
Базара восточного звонкие крики.
Пурга ароматов.  Самум впечатлений
От дынь, шашлыков, винограда, солений,
Урюка, джюды, ишаков и верблюдов.
От пчел и от мух, что летают повсюду,
Цветистых халатов, чалмы аксакалов,
Фигур в парандже, здесь которых немало,
Проворных, в грязи и лохмотьях, мальчишек.
Их после войны здесь был явный излишек.
Я помню отца опечаленный взгляд,
Когда он глядел на голодных ребят.
Не знал я тогда, а узнал лишь потом,
Что этих сирот уже ждал детский дом.
Мне жаль было брошенных этих детей.
Я маме с отцом предложил без затей:
- Родители, как бы нам с духом собраться…
Из этих грязнуль подберите мне братца
Или сестренку... отмоем... откормим...
Я буду любить их… И будет все в норме…
Тут предки мои друг на друга взглянули
И мигом с базара домой повернули.
А дома был трудный потом разговор.
Да, трудный. Я помню его до сих пор.
Отец говорил. Да и мать не молчала.
Сейчас понимаю… душа их кричала.
Итог разговора был необходим
Как мне, так и им:  "Мы сестренку родим!"
Не знаю, случайно ли выпала карта -
Сестренку 8-го родили мне Марта.
Но, правда,  всего лишь два года прошло,
Прежде  чем  стукнуло  это  число.
Читатель, признаюсь тебе без кокетства:
Сестра мне порядком испортила детство.
Повсюду за мной,  словно хвостик,  моталась.
Порой и подраться мне не удавалось.
Она с кулачонками шла на "врагов",
Пугая ребят из других округов.
Короче, родители слово сдержали,
Когда мое детство сестрой "нагружали".
Нам волосы с ней побелил суховей.
Поднять довелось ей троих сыновей.
На встречу с ней  в Томск тороплюсь я всегда.
С сестрой меня не разлучили года.
Два "землетрясения" мы пережили,
Когда мы родителей с ней хоронили.
Ведь ради нее мы Коканд покидали
Все тем же Турксибом, каким приезжали.
И как-то так вышло,  но землетрясенье
Мы  не вспоминали...  ну ни на мгновенье.
Вновь поезд нас вез по степям Казахстана,
Бескрайним, безлюдным в глазах мальчугана.
И только однажды мой взор оживился,
Где танков погост мне когда-то открылся.
Там стаи вороньи все так же метались.
Все так же вороны друг с дружкой ругались.
От кладбища танков осталась лишь тайна.
Наверно, металл их пошел на комбайны.
Про март не случайно я здесь вспоминаю.
Ведь в марте Коканд затрясло… намекаю.
Весна началась. Март приносит тепло.
Хоть снега и не было, все потекло.
Зимой раза два здесь снежок выпадал.
И южный Коканд от восторга рыдал...
В ту ночь очень долго не мог я уснуть.
Хотелось мне воздуха глубже вдохнуть.
Вновь гипертонический приступ у мамы -
Паук ей свалился на голову прямо.
А военкому на службе погон
На гиманастерке  проткнул скорпион.
Отец незаметно от мамы кряхтел,
Что раны болят – говорить не хотел.
За стенкой никак не стихал ребятенок.
То вскрикнет, то пискнет,  как будто цыпленок.
Лошадки на конном дворе взбунтовались.
Коровы доиться и пить отказались.
Сороки и голуби громко галдели –
Как будто сказать нам о чем-то хотели.
А крысы и змеи бурлящей рекой
Шоссе перекрыли преградой такой.
И вдруг все затихло, как перед грозой.
Мне глаз и сейчас прошибает слезой.
Два года спустя, то есть в 48-ом,
Застыл Ашхабад в ожиданьи таком.
И в эти часы два седых аксакала
Возникли в горкоме - не много, не мало.
Их принял, как водится, сам секретарь.
Он встретил их так, словно подданных  царь.
- Я слушаю вас… - важно проговорил.
Ответ аксакалов его удивил.
- Прости нас, начальник, что мы отрываем
От дел тебя важных... Мы все понимаем...
Но мы к тебе с делом сверх-важного рода...
Народу бедой угрожает природа...
Аллах посылает нам предупрежденье, 
Чтоб люди готовились к землетрясенью...
По радио нужно бы всем объявить,
Что надо на улицы им выходить...
Кому от стихии захочется сгинуть,
Поэтому лучше бы город покинуть...
Беда приключится, мы думаем, ночью...
Народ тебе верит. И мы, между прочим...
Аллах видит все... аксакалам поверь...
Открой же к спасению города дверь...
А мы возвратимся к себе в кишлаки.
Без дела сидеть нам сейчас не с руки.
- Откуда вы знаете все, старики?
- А норы покинули все пауки.
И все скорпионы. И все червяки.
И змеи, и ящерки. Даже сверчки.
И даже кроты выползают из нор.
Да, вот еще… шелест доносится с гор.
Туркмены давно хорошо это знают –
Так горы нам, людям, беду предвещают…
- Спасибо, учту ваши все наблюденья.
Мы городу скажем про землетрясенье…
Но дверь за гостями еще не закрылась,
А все, что сказали они, позабылось.
Напрасным  был их судьбоносный  визит.
Тупость властей через годы сквозит.
В жертву ей был Ашхабад принесен.
Лишь третий из троицы каждой спасен.
Взрослые не успевали проснуться.
Детишки от сна не успели очнуться.
Первым толчком был удар в 9 баллов -
И спящего города как не бывало.
Пошли чередой за толчками толчки.
И кто был умней? Секретарь? Старички!
Груды развалин рядами… рядами…
Солдатики их разбирали руками.
Машины,  конечно,  потом подошли.
Но поздно... в живых никого не нашли.
Город накрыла плитой тишина.
О смерти его не узнала страна.
Лишь годы спустя разошелся туман.
Прочел я Карелина классный роман.
«Классный» в том смысле,  что кровью написан.
Изданы  сборники  горестных писем.
И для меня это - горький сюжет.
Города смерть превратили в секрет.
Кому было нужно? Не людям – я знаю!
Секретность такую и я отметаю.
Но знаю - в народе растет настроение
Устроить чиновникам землетрясение.
Пусть воля народа им будет слышна.
Нуждается в правде родная страна.
Секреты нужны тем, кто людям не верит.
Ну Бог им за все полным весом отмерит.
Я предкам своим отбиваю поклоны.
Сибирские гены на правде мешёны.
Жил правдой до смертного часа мой дед.
Помог он нащупать мне праведный след…
Коканд тоже спал, чтобы ночью проснуться.
Ему предстояло в реальность вернуться.
Да, хватит гулять по столетьям… Пора
И встряхнуться… Быстрей со двора!
Подальше от стен, на открытое место.
Стихия сильна, но и ты не из теста...
Я с первым толчком открываю глазенки.
Родители, где вы? Сплошные потемки.
Отец матюгнулся впервые при мне.
Стекло от толчков вылетает в окне…
- Славка, на улицу! Анна, за мной!
Простыни всем захвати по одной.
Все будет нормально… быстрее, быстрей!
Мы вырвались пулей на двор из дверей…
И вот мы в толпе полуголых соседей…
В ночи все похожи на сонных медведей...
Все в шоке, но нет ни психоза, ни крика...
- Наряд к арсеналу! Фонарь захвати-ка.
Вспомнил отец фронтовую привычку.
Между толчками провел перекличку.
Солдатиков быстро развел по постам.
Женщин с детьми рассадил по местам.
Все офицеры ему подчинялись.
Приказы безропотно все выполнялись.
Все успокоились и подтянулись,
Как будто военные будни вернулись.
Военкомат стал похожим на крепость.
А эти толчки… они просто нелепость.
Людей перестала страшить темнота.
Уже не боялись они ни черта.
Все были уверены: живы мы будем.
Отец между делом внушил это людям.
Маме на ушко о чем-то шепнул
И в темноту незаметно шагнул.
Вот этот отцовский нежданный побег
На днях объяснил  мне  наш дворник-узбек.
- Ты знаешь, у нас был домишко приличный.
Из глины с соломой, но анти-сейсмичный!
Отец твой совместно с бабаем Саидом
Его обвязали канатом солидным.
Канат не канат, но уж кабель-то точно
Сплетенный из жил металлических прочных.
Они им домишко под крышей скрепили
И там, где фундамент, связать не забыли.
Отец твой нам в этом тогда помогал.
Он кабель для нас этот приберегал.
И в том, что мы живы остались в ту ночь,
Отец твой всем нам постарался помочь.
Домишко наш выдержал первый толчок.
Лишь плоская крыша прогнулась чуток.
Мы в жаркие ночи всем детским кагалом
На ней кувыркались и спали навалом.
А ночью той в марте сопели в домишке
В четырнадцать носиков наши мальчишки.
Как только наш дом от толчков зашатался,
Их дедушка всех разбудить постарался.
Без паники выйти во двор приказал.
- Аллах не оставит нас, - тихо сказал.
И бабушка молча прижалась к нему,
Смотря боязливо в дрожащую тьму.
- Ну, как тут без нас вы живете, узбеки?!
Трясет? И нас тоже… Мы все человеки…
Я в военкомате порядок навел
И к вам молодых офицеров привел.
Возьмите одежду. Еды прихватите.
Воды не забудьте. И к нам приходите.
Идите спокойно и знайте – вас ждут.
А вот оставаться опасно вам тут…
Отец мой отправил всех в военкомат,
А сам свой район был обследовать рад.
Таких глинобитных домов здесь десятки.
Домов-то уж нет… громоздились остатки…
Люди на улице жались понуро…
Военных с расспросами встретили хмуро…
Кирпичной же кладки дома сохранились.
Потрескались стены, но не покосились.
Аллах сохранил цитадель, медресе.
А вот минареты рассыпались все.
Вот так из-за тряски такой хулиганской
Они не сыграли роль башни пизанской...
- Ты знаешь, - сказал мне, подумав, Ахмет. –
Папаша твой всем подарил белый свет.
Когда ребятня утром к дому пришла,
Не дом, а развалины дома нашла.
Но власть и военные нам помогли.
С их помощью вновь мы жилье возвели.
И дед мой был горд возрожденным жильем.
И я им горжусь - ведь родился я в нем...
Я слушал и верил Ахмета словам,
Как верил своим и ушам, и глазам.
Я видел и слышал: в Коканде нигде
Никто одинок не остался в беде.
Да, быстро отстроился город-оазис.
Заводов и фабрик расширился базис.
А в кинотеатрах и парках Коканда
При мне уже дули в трубу музыканты.
Отстроен Коканд. Возродился Ташкент,
Ужасных толчков переживший момент.
Спитак помогала спасать вся страна.
Себя же спасти не  сумела  она.
В народе давно уже вызрело мненье:
А было ли  нужно  нам  «землетрясенье»,
Которым по пьяни… бездумно и бойко
Союз разнесла  беловежская «тройка»…
Прости, мой  читатель. Пора нам расстаться.
Земные  толчки  еще  будут  случаться,
Ведь  я  говорил   про  ошибку  Аллаха.
Но люди сумеют встречать их без страха.
Как было в Коканде. Как  было в Ташкенте.
Вот я и прощаюсь на этом моменте!

             21 
Откуда  я  беру  свои  стихи?
Они  в  моем  сознанье  возникают
И  пазл-картинку  жизни  заполняют,
Не  оставляя  тупичков  глухих.
Кто  посылает  мне  воспоминанья
О  людях,  об  открытьях,  о делах,
О  разочарованьях,  о  признаньях,
О встречах  и  о расставаньях,
Вновь  оживающих  в  моих  стихах?
Я  знаю,  в  поэтических  усильях
На  склоне  жизни  я  не  одинок.
Не  обошел  меня  вниманьем  Бог,
Вручив  перо  от  белоснежных  крыльев.
Когда  я  слышу  за  своим  плечом
Волненье  воздуха  от  взмахов  их  свистящих,
Стихи  рождаются  в  их  звуках  шелестящих…
И  их  не  остановишь  нипочем…
         (Продолжение следует.
    Будет глава «Две картины»)

               22
Откуда  я  беру  свои  стихи?
Я  рифмы  как  грибочки  собираю
В  ведерко.  А  его  от  солнца  закрываю,
Срывая  у  тропинки  лопухи.
И  мы  с  ребятами,  ну  точно  Робинзоны,
Забыв  цивилизации  резоны,
Грибы  с капустой  варим…  на  воде.
Еды  вкусней  я  не  встречал  нигде.
Мы  были  лучшей  шефскою  бригадой
В  совхозе  подмосковном  овощном.
Капусту   убирать  мы   были  рады
В  каком-то  темпе…  просто  сволочном.
Мы  были  молодые  журналисты.
Нас  репортерский  наполнял  накал.
Днем  мы  капусту  убирали  быстро.
А ночью…  звезды  с  кем-то  я  считал.
Я  помню  вас,  собратья-репортеры.
Кормили   ноги   нас…  и  голова.
Прошел  я  с  вами  жизни  коридоры.
Костер  горит… и есть еще дрова!
          (Продолжение следует.
   Будет глава «Бабушка-героиня»)

             23
Откуда  я  беру  свои  стихи?
Мне  память  детства  путь  к  ним  открывает.
Я  слышу,  как  на  зорьке  пастухи
С  подворий  стадо  по  проулкам  собирают.
Я   слышу  их  лихие  голоса.
От   щелканья   бичей   окно  трезвонит.
И   по  стеклу  стекает   вниз   роса.
- Доспи,  внучок! –  на  печку  деда   гонит.
На  этой  печке  русской  жизнь  моя,
По  сути,  совершила  возрожденье.
И  деда  мой!  И  бабушка  моя!
Поклон   земной   вам   за   мое  спасенье.
Меня  зимой  к  вам  мама  привезла –
Дистрофика,  рахитика,   шкилета.
Сестра,  родившись,  год  не  прожила.
Цидуля   с  фронта  от  отца  пришла:
«Да,  Людку  жаль…  Но  главное  не  это!
Дуй  к  старикам  -  сын   оживет  в  деревне.
Умрет… я  пристрелю  тебя…  поверь  мне!»
И  ожил  я  заботой  стариков.
Они  живут  в  строках  моих  стихов.
И  будут  жить,  пока  я  существую.
Люблю  я  всех,  ради   кого  живу я!
Друзья  мои,  вот  я  как  есть… таков…
            (Продолжение следует.
Будет глава «Сельская учительница»)

             24
Откуда  я  беру  свои  стихи?
Случается,  что  из  любимых  песен.
Мы  пели  их - и  мир  наш  был  чудесен,
И  к  счастью  делали  мы  первые  шаги.
Но  путь  от  тихих  песен  колыбельных
До  нынешних  пронзительных  хитов
Был  многоточьем  из  шагов  отдельных
И  важных…  Я  пройтись  по  ним  готов.
Шаг  первый…  Слышу  звуки  мандолины.
Струн  перезвон  такой  зовущий,  дивный.
В  нем  слышен  ритм…  и  быстрый,  и  живой.
Я  в  такт  ему  качаю  головой,
Ведь  я  большой – мне  годик  с  половиной.
Вокруг  меня  сибирская  родня
Трясется  от  избытка  обожанья.
«Жуком»  мой  дядя  называл  меня.
Во  мне  он  музыки  заметил  обожанье.
Но  лет  пяти  без всякого конфуза,
Когда  меня  он  чем-то  доставал,
Его  я  с  чувством  едким  называл:
«Ты… Николай… Советского… Союза!»
Он  умер  рано.  Был  большой  талант.
Художник…  математик…  музыкант.
Вот  шаг  второй…  Русланова  поет
Про  расставание,  что  хуже  смерти.
Ох,  люди  добрые,  вы  тоже  мне  поверьте.
Я  плачу - и  душа  моя  ревет.
Шаг  третий…  Класс  поет,  не  уставая,
Мы  свято  верим  в  то,  что  ОН  живет:
«С  песнями,  борясь  и  побеждая,
Наш  народ  за  Сталиным  идет…»
И  столько  веры  было  в  этой  песне.
Но  прошлое  ушло.  И  не  воскреснет.
А  в  старших  классах - песенки  иные.
Шагнула  в  оттепель  ожившая  страна.
И  песни  появлялись,  мне  родные,
Все  потому  что  пела  в  них  весна.
«Когда  весна  придет – не  знаю.
Пройдут  дожди,  сойдут  снега…»
Да,  эта улица  осталась  мне  родная.
Она  мне  и  сегодня  дорога,
Хотя  она  на  территории  врага,
Которого  врагом  я  не  признаю…
Уж  нет  актеров,  живших  в  этом  фильме,
И  тот  завод  большой – давно  чужой.
Но  я  на  улице  Заречной  снова  с  ними
Пою…  седой,  но так  же  молодой…
Весной  и  осенью  всегда  с  агитбригадой
Я  объезжаю  вдоль  и  поперек
Весь  наш  район.  И  все  мы  очень  рады
Тому,  что  к  нам  народ  идет  на  огонек.
И  мы  поем  колхозникам  усталым
Под  мой  такой  приветливый  баян
О  том,  что  путь  к  родимому  причалу
Ведет  нередко  через  ураган.
Про  то,  что  я – корреспондент  газетки
Районной,  я  не  должен  забывать.
О  песнях  наших  вовремя  заметки
Я  в  каждый  номер  должен  был  давать.
Конечно,  мы  в  поездке  уставали.
Но  было  здорово,  когда  среди  тайги
Бивак  с  костром  мы  быстро  разбивали
И  те  же  песни  для  себя  певали.
Мы  продолжали  к  ним  свои  шаги…
Я  жил  в  селе  под  самым-самым  Томском.
Районный  центр,  столица  как-никак.
Здесь  у  реки  под  солнцем  августовским
Геологи  разбили  свой  бивак.
Квадрат  палаток,  четкий  чрезвычайно.
За  ними  вездеходы,  трактора.
А  в  центре  лагеря,  конечно  не  случайно,
Оставлено  местечко  для  костра.
Неистовым  влекомый  любопытством,
Туда,  где  искры  рассыпал  костер,
На  звук  гитары,  трепетный  и  чистый,
Спешил  при  сумерках  газетный  репортер.
Геологи - народец  современный.
- Ты  из  районки?  Ищешь  материал?
Газетку  ты  доставь  нам  непременно.
Посмотрим,  что  ты  там  наковырял.
Ты  извини,  но  в  поле  мы  за  трезвость.
Сухой  закон - у  нас  для всех  закон.
А  для знакомства – не  сочти  за  дерзость -
Испей  чайку…  не  лишним  будет  он.
Чай  мне  налили  в  кружку  из  ведерка,
Висящего  над  углями  костра.
Чай  был  без  сахара,  но  мне  было  не  горько.
Сто  лет  прошло,  а  будто  бы  вчера.
Я  снова  вижу  тот  чудесный  вечер.
Мельканье  искр  в  глазах  моих  друзей.
Они  друзьями  стали  с  первой  встречи,
Сумев  разжечь  огонь  в  душе моей.
Они  открыли  в  ней  такую  дверцу,
Наличия  которой  я  не  знал.
Их  песни  разбудили  мое  сердце.
Мой  кругозор  намного  шире  стал.
Отныне  неизведанные  дали
Меня  к  себе  упорно  призывали.
Я  понял – тягой  к  перемене  мест
Отныне  мне  болеть  не  надоест.
Но  для  меня  как  для  корреспондента
Газеты  главным  было  интервью.
Признаюсь,  я  не  упустил  момента
И  проявил  напористость  свою.
Итак,  что мне  смогли  друзья  поведать.
Район  наш – лишь  начало  их  пути.
Им  предстояло  область  всю разведать
И  нефть  и  газ  в  ее  урочищах  найти.
Ребятам  много  задал  я  вопросов.
Они  не  уставали  отвечать.
Россия  будет,  как  заметил  Ломоносов,
Богатством  недр  Сибири  прирастать.
Ну,  Губкина  фамилию  мы  знаем.
Под  Курском  он  нашел  железный  клад.
В  Поволжье  по  его  совету  развиваем
В  стране  уже  известный  Нефтеград.
Ну  а  в  Сибири  Западной  он  прямо
Призвал  искать  в  тайге,  среди  болот,
И  нефть,  и  газ  настойчиво,  упрямо,
Добавив:  тот,  кто  ищет,  тот  найдет!
- Вот  мы,  разведчики,  теперь  упорно  ищем
Все  то,  что  Губкин  рекомендовал.
Мы  не  вслепую - по  науке  рыщем.
По  нефти  с  газом  институт  он  основал…
А  утром  в  свежем  номере  газеты
Геологов  начальник  молодой
Обозревал  товарищей  портреты
И  зарисовку,  сделанную  мной.
Но  дань  воздав  их  грандиозным  планам,
Я  в  ней  не  мог  про  песни  не  сказать.
Уже  тогда  мне  не  казалось  странным,
Что  с  ними  жизнь  смогу  я  увязать.
Темнело  небо  над  костром  горящим.
Метались  искры  в  лабиринте  звёзд.
Под  струн  гитарных  перебор  звенящий
Я  поднимался  в  мир  туманных  грёз.
Задумавшись,  ребята  и  девчата,
Ветровки  сбросив,  пели  мне  о  том,
Как  могут  быть  опасны  перекаты
Для  лодочки,  столкнувшейся  со  льдом.
«И  если  есть  там  с  тобою  кто-то,
Не  стану  долго  мучиться…»
Любовь  как  лодка…  до  поворота.
А  дальше…  в  общем,  как  получится.
«От  злой  тоски  не  матерись…»
Слова…  они  как  горькое  вино.
За  ними  стонет  чья-то  жизнь,
Надежду  потерявшая  давно…
Ребята  вспоминают  и  про  снег.
Под  тяжестью  его  палатка  клонится.
И  про  такой  коротенький  ночлег, 
Как  жаль,  но  он  вот-вот  закончится…
Я  «Бригантину»  тихо  подпевал -
Знакома  мне  давненько  эта  песня.
В  ней  капитан  поспешно  отплывал.
И  нас  он  не  дождался,  как  известно…
Я  сам  однажды  в  дальний  край  «отплыл»,
В  Москву  свои  отправив  документы.
Любовь  я  к  песням  бардов  сохранил.
В  столице  их  давно  поют  студенты.
Я  в  синем  троллейбусе  мчусь  по  Москве,
Верша  по  бульварам  круженье.
Я  новые  песни  держу  в  голове
И  помню  всегда  про  ученье…
     (Продолжение следует)
         
             25               
Откуда  я  беру  свои  стихи?
Они  как  листья  на  ветру  летают.
Над  баром  в  парке  летний  балдахин
Меня  геройски  от  дождя  спасает.
А  надо  ли  меня  сейчас  спасать?
Ведь  я  вот  взял  и  в  ноябре  родился.
На  осень  поглядел - и   враз   влюбился.
И  теперь  всю  жизнь  порой  дождливой
Я  хожу  с  улыбкою  счастливой.
Родившись  вот  в  такой  же  день  осенний,
Под  дождиком  без  всяких  опасений
Я  с  детства  обожаю  погулять,
По лужам в  брызгах  быстро пробежать.
Ах,   детство,   детство!  Радостное  время.
Послевоенная  голодная  пора.
В  войну  тогда  играла  детвора,
После  войны  поднявшееся   племя.
Я  помню  вас,  худющие   мальцы.
Я  помню  вас,  глазастые  девчонки.
К  ним  с   фронта   не   ко   всем  пришли  отцы.
Я  слышу плач  их матерей – глухой,  негромкий.
Вдруг  голос  мой  осевший  стал  и  ломкий…
Я  жизнь  свою  в  сценарий  перевёл.
Ну  словно  к  фильму -  кино-  или  теле- …
И  словно  съемки  по нему  провел.
Судить  не  мне  –  что  удалось  на  деле.
Да,  слово  за  тобой,  читатель  мой  любимый.
Я знаю,  ты  еще  и  строгий  зритель.
Стихов  моих  бесценный  мой  ценитель.
Но  экскурс  в  прошлое – финал  необходимый.
Я  в  тайны  истории  русской  проник.
Пикуль  мне  помог - 27  его  книг.
А  «Слово  и  дело»,  прекрасный  роман, 
Рассеял  в  груди  моей  горький  туман.
Лефортовский  парк  мне  припомнился  снова -
Прекрасный   театр -   и  для   дел,  и  для  слова.
Сегодня  живет  очень  трудно страна.
Веками  с  судьбою  боролась  она.
Да,  сколько  же  выпало  русским  невзгод…
А  сколько  еще  испытаний  нас  ждет…
Но  верю – уроки  былых  поколений
Помогут  России  подняться  с  коленей.
Но  что  же  первично – слова  ли,  дела?
Мне  Клио  ответ  до  сих  пор  не дала.
В  названьи  романа  -  жестокий  пароль.
За  «Слово» и  «Дело»  ответить изволь.
Кто  сказал:  «Сначала  было  дело»?
Лично  я  такого  не  скажу.
Вероятно,  просто  обалдело
На  такого  типа  погляжу.
Кто  сказал:  «Сначала  было  слово»?
Утверждать  такого  не  берусь.
Но  всплывает  в  мыслях  моих  снова
Древнее  родное  слово  «Русь».
От  него  в  сегодняшние  дали
Грозный  след  в  истории  пролег.
Мы  немало  в  жизни  слов  слыхали –
Ярких,  свежих,  круглых,  как  медали.
Но  ведь  было  «Дело»,  был  и  «Срок»!
Бог  сказал,  что  слово  было  прежде.
Гегель  встал  на  сторону  Христа.
Я  же  пальму  первенства  надежде
Воздаю.  И  хитрость  здесь  проста.
Пусть  гудят  законы  диамата –
Я  от  них  в  сторонку  ни  на  шаг.
Все  же  есть  в  простых  словах,  ребята,
Есть  своя  особая душа.
С  этим  словом-именем  –  «Надежда»
Трудно  горе-горькое  связать.
Человек  вначале  был  невежда –
Не  умел  надеяться  и  ждать.
Лишь  когда  вот  этим  самым  словом
Всколыхнул  он  каменный  свой  век,
По  законам – добрым  и  суровым –
На  Руси родился  человек.
Был  он  пахарь,  воин  и  охотник.
Знал  цену  он  делу  и  словам.
Жить  ему  хотелось  повольготней.
Только  удалось  ли – видеть  вам.
Для  него  слова   «Топор»  и   «Плаха»
Означали  в   «Деле» - «Приговор».
Умирал  он  гордо  и  без  страха,
Заклейменный  диким  словом  «Вор».
...................................
Что  слова!  Печальными  крылами
Машут  они  нам  с  листочков  книг.
Суетными  мелкими  делами
Вряд  ли  нам  отделаться  от  них!

Содержание

1.  Прощание  с  деревней
2.  Узбекский  плов   
3.  Пузатый  чайник
4.  Короткая  встреча
5.  Танковый  погост
6.  Бой  с  «тигром»    
7.  Салям  алейкум,  Коканд!
8.  «Военная  азбука»   
9.  Как  я  научился  читать
10. Песня  из  к-фильма  «Два  бойца» 
11. Семейный  снимок
12. Неожиданная  проблема 
13. Утренний  визит
14. Мамин  локоток    
15. Волчья  охота   
16. Осень в  Царицыно
17. К  слову,  о дружбе
18. Города… города…    
19. Поединок 
20. Землетрясение
21. Две картины (будет написана)
22. Бабушка-героиня (будет написана)
23. Сельская учительница (будет написана)
24. К слову, о песнях...
25. Слово и дело