Я жила в СССР

               Наш  районный  отдел  Культуры  просыпался  обычно  к  праздникам.  И  мы  тут  же  становились  самодеятельными  артистами.  Перед  каждой  годовщиной  Октябрьской   Революции  загоняли  людей  в  Народный  хор  со  всех  предприятий  и  организаций  и  мы  пели: «Неба  утреннего  стяг – в  жизни  важен  первый  шаг!».  Хор – дело  добровольное,  но  строго-обязательное.  Даже  плясать  как-то  пришлось  «добровольно».  В  этом  году  в  районный  Дом  Культуры  приехал  по  распределению  из  Культпросветучилища  режиссёр  Народного  театра  Костя,  и  приказали  ему  к  праздничному  концерту  подготовить  какую-нибудь  маленькую  пьеску  (желательно  юмористическую  для  разнообразия).  Костя  предложил  сыграть  отрывочек  из  «Женитьбы»,  но  там  оказался  персонаж  по  фамилии  Жевакин,  и  пьесу  забраковали,  так  как  в  райкоме  комсомола  трудился  товарищ  с  такой  фамилией – нельзя  позорить  ответственного  работника.  Тогда  Костя  предложил  почитать  что-нибудь  из  Зощенко  (он  великолепно,  виртуозно  читал – мы  заслушивались),  но  цензура  в  лице  третьего  секретаря  райкома  КПСС – юмора  у  Зощенко  не  обнаружила.  Она  была  очень  серьёзной,  холёной  дамой  и  ходила  с  высоко  поднятой  головой  (как  у  неё  шея  не  отваливалась?),  и  мы  частенько  гадали – шлёпнется  или  нет,  когда  она  вышагивала  по  нашим  колдобинам.  Всё  закончилось  тем,  что  кто-то  предложил  пропесочить  врачей,  как  они  невнимательно  относятся  к  пациентам.  Суть  состояла  в  том,  что  к  врачу  приходит  старушка,  чтобы  подписать  какую-то  справку,  а  он  что-то  всё  пишет  и  пишет,  на  бабушку  не  смотрит,  а  только  повторяет: «Вы  раздевайтесь,  бабушка,  раздевайтесь...».  И  бедной  старушке  приходится  раздеться  до  «неглиже».  Ну,  ооочень  смешно.
               А  самое  смешное,  что  эту  старушку  поручили  (приказали)  сыграть   мне.  А  Константин  будет  доктором.  Я  отказывалась,  как  могла,  но  завотделом  Культуры  пригрозила  пожаловаться  моему  начальству,  что  я  срываю  районное  мероприятие.  И  сказала,  что  принесёт  мне  для  выступления  какую-то  редкую  импортную  комбинацию  (ни  у  кого  такой  нет),  всю  в  кружавчиках – «такая  красивая,  что  все  ахнут».  Да  и  слов-то  у  меня  почти  нет,  раздеться  и  в  конце  сказать: «Подпишите...» – и  всё,  три  минуты  и  иди  на  все  четыре  стороны.  Видимо,  решили  первому  секретарю  стриптиз  показать.  Представила  я  себе  старушку  в  импортной,  кружевной  комбинации... и  согласилась.  Репетиций  не  было – что  тут  репетировать?  Просто  Костя  сказал,  в  какой  момент  выйти  и  начинать  раздеваться.
               Глупенькие!  Они  не  знали,  что  я  к  такому  «событию»  подготовлюсь  капитально.  У  моих  соседей,  почти  в  каждой  семье,  есть  старенькие  бабушки  и  я  знаю,  во  что  и  как  они  одеваются,  когда  похолодает  (я  решила  представить,  что  бабуля  пришла  к  доктору  зимой).  Отношения  с  бабушками  у  меня  хорошие,  поэтому  ни  одна  не  отказала  в  моей  просьбе.  Выдали  мне  для  выступления: восемь  юбок,  пять  фартуков,  три  беленьких  платочка,  полушалки,  большую  клетчатую  шаль  и  плюшку  настоящую  (плюшевое  приталенное  полупальто  на  ватине – таких  теперь  днём  с  огнём  не  сыщешь).   И  кофтёнки  всякие  нашлись,  уже  не  помню  сколько.  Три  минуты  на  раздевание?  Ага,  щщаз!  Вы  у  меня  насмотритесь  на  «стриптиз».
               На  концерт  я  пришла  с  большим  свёртком  вещей,  завязанных  в  шаль  (шла  по  улице  с  узлом  на  горбу).  В  суете,  никто  этого  даже  не  заметил,  а  если  и  заметил,  то  не  обратил  внимания.  Концерт  вёл  комсомольский  вожак  Жевакин – громко  и  торжественно  объявлял  каждый  номер.  В  первом  ряду  сидели  важные  районные  деятели,  со  скучающими  лицами,  как  будто  их  тяготила  обязанность  смотреть  на  шутов  всяких.  Я  с  хором  пропела  несколько  патриотических  песен,  и  пошла  переодеваться  для  пьески  в  костюмерную.  Когда  я  вошла  в  комнату,  где  наши  артисты  ожидали  выхода  на  сцену,  кто-то  сказал: «Ну,  хороша...  Как  колобок.»  Это  правда – от  подмышек  руки  мои  торчали  в  стороны  из-за  обилия  одежды,  на  ногах  были  кирзовые  сапоги  43  размера  (а  у  меня – 36),  поэтому  при  ходьбе  каблуки  с  подковками  громыхали.  Сверху  я  укуталась  в  огромную  шаль,  которая  почти  с  ногами  скрывала  меня.  На  сцене  поставили  стол  со  стулом,  где  должен  сидеть  «доктор»;  режиссёр  Костя   в  белом  халате  стоял  за  кулисами  в  полной  боевой  готовности  и,  увидев  меня,  выглядывающую  из  шали,  прошептал: «не  волнуйся,  всё  будет  хорошо».  Ага!  Он  ещё  не  знал,  что  у  меня  под  шалью.  А  завкультурой   шепталась  с  первыми  лицами  района,  пальчиками  показывая  на  груди,  где  у  её  комбинашки  кружева.  Сейчас  увидишь – где.
               Зал  был  переполнен  и  по  нему  волной  пробежался  шепоток,  что  сейчас  будут  раздеваться.  Не  знаю,  что  уж  там  себе  напридумывали  зрители,  но  все  затихли,  в  ожидании.  И  вот:
 – Выступают!  Молодой  специалист  Константин  М--ев!  И  наша  землячка  Галина  Г--ва  (убила  бы!)!  Сатирическая  пьеска!   «На  приёме  у  врача»!
               Костя  бодро  прошёл  к  столу,  сел,  закинув  ногу  на  ногу,  и  принялся  увлечённо  что-то  писать  на  бумажке.  Всё!  Мой  выход.  И  я  пошла. . .   В  тишине  раздался  шаркающий  стук  кирзачей,  а  когда  я  стянула  с  себя  шаль,  в  зале  кто-то  хохотнул,  но  на  него  зашикали,  чтоб  не  мешал.  В  общем-то,  таких  баб  все  видели  зимой,  особенно  на  местном  базаре,  когда  из  деревень  привозили  на  продажу  кур,  гусей  и  поросят.  Им-то  хорошо  было  на  морозе  в  таких  одёжках,  а  я,  ещё  не  выйдя  на  сцену,  была  мокрая  от  пота  и  пыхтела  от  тяжести.  Ох,  и  зло  меня  взяло!  Эта  кикимора  «культурная»  перед  начальством  выпендривается – а  я  страдаю.  Мне  бы  уже  пора  скидывать  с  себя  что-нибудь,  а  этот  «великий  Станиславский»  рот  разинул  и  пишет  уже  не  на  бумажке,  а  на  столе – обалдел  от  моего  «прикида»  и  молчит.  Ну  и  завелась  я  «с  полдрыка»,  как  говаривал  мой  отец.  Ну,  молчи,  молчи – я  и  сама  говорить  умею:
 – Здраствуйтя  Вам!  Сыночек,  милай,  это  ты  что  ля,  бумаги-то  подписуешь?  –  да  и  ущипнула  Костика  за  плечо.  Тот вздрогнул  и  вспомнил,  зачем  он  тут  сидит.
 – Здравствуйте,  бабушка,  раздевайтесь,  пожалуйста.
 – Ишь  ты!  Раздивайтися. . .  Культурнай. . .  –  Заворчала  я  себе  под  нос.   Из  зала  послышались  крики – «Микрофон  включите – не  слышно  ничего».  А  микрофон-то  только  перед  «доктором»  стоит,  я  же  молча  должна  была  раздеваться.  Товарищ,  который  отвечал  за  озвучивание  концерта,  прикрываясь  боковой  кулисой,  чтобы  его  не  было  видно  из  зала,  попытался  выставить  стойку  со  вторым  микрофоном,  но  запутался  ногами  в  длинной  шторе  и  выпал  прямо  ко  мне  под  ноги.  Я  успела  подхватить  стойку  и,  держа  её,  как  солист  РОКа,  с  укоризной  сказала  упавшему  звукорежиссёру:
 – Вродя  молодой  малай,  а  на  ногах  не  держитца...  Тьфу!  –   
Зал  сотрясался  от  хохота,  а  со  стороны  «доктора»  Кости  слышались  какие-то  щенячьи  взвизги.  Я  поняла,  что  помощи  ждать  неоткуда  и  разгребать  «заваренную  кашу»,  придётся  самой.
               Решительным,  шаркающе-громыхающим  шагом,  я  сходила  за  кулисы  и  отняла  у  кого-то  стул  (пристроились  тут),  поставила  его  возле  микрофона  и  начала  раздеваться,  вешая  тряпочки  на  спинку.  Молчать  теперь  уже  нельзя  было  и  я  причитала,  жаловалась  на  жизнь  и  переругивалась  с  теми зрителями,  кто  выкрикивал  что-нибудь  в  мой  адрес.
 – Иди  к  суды,  раздеватель.  Раздевать  он  мине  будить. . .  Нашолси  тута.  Вишшонки-то  крепко  на  ухах  держутца?   Я  тте  мигом  прорежу-та.  И  за  что  мине  страсти-то  такие,  Господи?  Сидить  тута,  Анчихрист,  пишить.  Чиво  пишить – сам  не  знаить.  Раздивайси,  бабка,  перед  йим. . .  Я  тте  сичас  разденуся. . .  Куды  бечь  будишь?  Прости,  Господи!
          Я  специально  не  смотрела  в  зал,  чтобы  не  сорваться,  но  слышала – там   происходит  что-то  невероятное...  Хрипы,  стоны  и  всхлипывания.  Выжидательно  затихали,  когда  я  стягивала  с  себя  очередную  юбку...  А  у  меня  там – ещё  одна!  И  фартучек  очередной!  И  опять  раздавался  уже  истерический  хохот.  На  мне  уже  немного  вещей  оставалось – все  ждали  кульминации.  Артисты  тоже  пытались  посмотреть,  что  происходит,  но  не  помещались  за  кулисами  и  половина  из  них  выперлась  на  сцену.  Статисты,  блин.
           Снимая  с  себя  пятую  или  шестую  кофту  (оказалась  олимпийка),  я-таки   глянула   на  зрителей  первого  ряда.  Лучше  бы  я  этого  не  делала...  Первый  секретарь  райкома  КПСС  судорожно  ловил  ртом  воздух  и  держался  за  сердце - лицо  было  мокрое  от  слёз  и  красного  цвета. А  холёная  третья  секретарша  сползла  с  кресла,  коленки  врозь,  вся  рожа  в  чёрных  разводах...  Только  завкультурой  сидела,  словно  оглоблю  проглотила.  Ох,  не  надо  было  смотреть. . .  Массовая  истерия  передалась  и  мне.  Я  заржала  во  всю  глотку – это  было  неудержимо. . .  Чтобы  никто  этого  не  понял,  я  уткнулась  лицом  в  олимпийку  и  сделала  вид,  что  рыдаю,  и  начала  причитать:
 – Мужнина  кохта.  Ох,  нехороший  он – пье  да  мине  бье.  А  что  сделашь  с  бычарой  такой?
Я  достала  из-за  пазухи  кружевную  комбинацию  и  звучно  высморкалась  в  неё.  Третья  секретарша,  ожидавшая,  когда  увидит  знаменитую  импортную  вещь,  согнулась  пополам  и,  держась  за  живот – взвыла  громко  и  протяжно.   Завкультурой так  и  сидела,  остолбенев... На  мне  осталась  последняя  юбка,  а  под  ней  была  надета  тёплая,  фланелевая  ночная  рубашка –  до  щиколотки  и  с  длинным  рукавом.  Вот  вам  и  «неглиже».  Чтобы  никто  не  понял,  что  я  хохочу  и  не  могу   остановиться – юбку  я  снимала  через  ноги,  повернувшись  к  зрителям  задом.  Но  и  на  сцене  господствовала  истерика.  Костя  лежал  на  столе  и  колотил  по  столешнице  кулаками,  а  бумажка  валялась  на  полу.  Надо  было  как-то  заканчивать  этот  спектакль,  и  я  подошла  к  «доктору»:
 – Ох,  деточка  жалкая,  взопрел-то  как.
Задрала  подол  своей  рубашки  и  промокнула  им  лоб  режиссёру  нашему.  Зал  опять  замер.  Интересно,  что  они  ожидали  увидеть  у  меня  под  подолом? У  меня-то  там  были  солдатские  галифе,  в  костюмерной  нашла.
               На  поклон  мы  с  Костей  выходили  четыре  раза – это  был  успех!  После  концерта,  умывшаяся  третий  секретарь  райкома  КПСС  жала  Косте  руку  и  хвалила  за  замечательную  постановку.  А  я  молча  завязывала  в  клетчатую  шаль,  взятые  напрокат  у  бабуль  вещи.