Дважды прощённый

Не везёт мне с героями моих рассказов, вернее с именами героев.

Не то чтобы я, пытаясь сочинять с натуры и, взяв подлинные имена, получал неблагозвучные тексты или называл серость поимённо, а совсем по другой причине.

Герои моих рассказов часто имеют два имени – первое при рождении, а второе в результате смены религиозной принадлежности.

Отсюда у меня происходит путаница – как называть героев.

Должен сказать, что подобную задачу однажды вполне решил классик советской литературы И. Э. Бабель, создав «Карл-Янкель», один из лучших своих рассказов и мой любимейший до цитат наизусть.

Но Бабель всего один раз столкнулся с этой проблемой, гениально удвоив имя героя, а мне приходится с этим сталкиваться по несколько раз в год, а любая метода в литературе тускнеет и вырождается в плагиат или вторичность, презираемую мной более плагиата, ибо плагиатор есть честнейший вор и мошенник, а вторящий есть подлый лицемер и предатель искусства.

С криком «ура» плагиатор бросается на амбразуру, где сидит читатель и честно гибнет под пулемётным огнём критики, жертвуя свою тщеславную жизнь во имя идеи творчества.

Вторичный автор вообще не виден на передовой. Он десантируется в глубокий читательский тыл и подрывает мосты, портит посевы, отравляет колодцы, поджигает нефтехранилища и не только не гибнет, но упруго выскакивает на сцену на приёме в Кремле, чтобы получить нагрудный знак «поэт третьего квартала тринадцатого года третьего тысячелетия Новой эры».

Впрочем, страшнее их обоих стилист. Стилист вообще никогда не покидает штаб. Получив московское литературное образование, стилист может притвориться кем угодно, не покидая библиотеки. А люди это читают и испытывают чувства! Мерзко!

Но я отвлёкся.

Время Бабеля отмечено переходом людей не из одной веры в другую, а из веры в атеизм, то есть в неверие.

Моё же время или так называемое наше время характерно обратным переходом – из неверия в веру.

Но, поскольку в глобальном мире религии располагают себя как товар в супермаркете, а именно на полках, где самая ненужная и дорогая лежит на уровне глаз, а самая выгодная выше или ниже, да ещё в конце зала продаётся с большой скидкой в красной упаковке, то покупатель мечется по торговым площадям, бесконечно меняя товар и не зная за что ему хвататься.

Отсюда и возникла история моего героя – человека по имени Сергей-Хаим-Сергей.

Троичное имя!

Какова шпилька, Исаак Эммануилович!

Когда в начале 90-х годов сие разрешено было свыше, то возникла в нашем городке на Украине иудейская община и при ней светское еврейское сообщество.

Может быть, наоборот – сообщество возникло, а община при нём?

Об этом судить трудно, как трудно решить главный вопрос философии о том, что первично материя или сознание, яйцо или курица.

С другой стороны, я так понимаю: на какие цели выделяется больше благотворительной помощи из Америки, именно те цели первичны.

Москва не в счёт – понять или вспомнить, кем именно Москва первично разрешила человеку себя считать, и открыто себя выражать: евреем или иудеем, сегодня, через двадцать лет после получения разрешения, затруднительно.

Тем более что с одной стороны никто не знает в чём разница между евреем и иудеем, а с другой стороны в Москву тогда поступало много просьб, и на все просьбы Москва отвечала согласием.

Время такое было. Зато теперь Москва в основном отказывает всем подряд.

Кстати, в 1917-м то же самое было.

Взяв власть, большевики отпустили Финляндию, признали газеты и школы на украинском языке и на идише и вообще всем всё разрешали 20 лет вплоть до 1936-го года.

А. И. Солженицын в книге «200 лет вместе» усматривает в этом некий смысл и замысел, а я – нет.

Искать в этом особую политику я не вижу смысла – точно так же вёл себя и я, когда меня назначили зам. начальника цеха на заводе и увеличили оклад со 160-ти до 220-ти рублей.

Жена и дети ни в чём не знали отказа два месяца до Павловской реформы цен включительно.

Чистоту эксперимента с предоставлением полной свободы жене и детям доказывает тот факт, что Солженицына тогда я ещё не прочёл, кроме «Архипелага», а Бабеля стал подзабывать в горячке перестроечного лихолетья.

А что же Сергей-Хаим-Сергей?

Этот человек в середине нулевых около 40-ка лет отроду под именем Сергей прибыл в наш городишко из какой-то горячей точки и пришёл в еврейскую общину искать работу.

Семьи и детей у него не было, а для жизни он сумел приобрести один из домиков на печном отоплении, которые во множестве продаются и пустуют теперь в провинции по причине естественной убыли населения.

Оказалось, что интересы общины, которая могла платить ничтожную зарплату, с интересами Сергея вполне совпадают и Сергей стал помогать пожилым людям оформлять бесчисленные пособия, пересчёт пенсии, льготы и облегчать прочую волокиту.

Немалую часть работы Сергея составляли справки для получения денег американских и немецких фондов жертвам Войны.

Через полгода Сергей признался, что он еврей по матери, принял иудаизм от рук ближайших к нам харьковских хасидов движения «Хабад» и подал документы на выезд в Израиль.

Встретив мою маму и отвечая на вопрос: как дела, Сергей, он попросил называть себя Хаим, а на вопрос: как дела, Хаим дал оптимистичный ответ.

Поскольку встреча Хаима и моей мамы произошла в преддверии Дня Прощения Йом-Кипур, Хаим попросил у моей мамы прощения за вольные и невольные обиды и был мамой прощён.

Так минул год.

Документы Хаима были рассмотрены, но Израиль ему отказал, не найдя его еврейских корней.

Ещё через год пенсии заметно стабилизировались, пособия иссякли, естественная убыль населения усилилась, и работы у Хаима стало мало.

Со временем община, получая всё меньше и меньше американской помощи, отказала Хаиму в зарплате.

Встретив мою маму, Хаим, на вопрос: как дела, Хаим, ответил, что его зовут Сергей, а на вопрос: как дела, Сергей ответил, что он примкнул к «Церкви Иисуса Христа Святых Последних Дней» и готовится к выезду в США на учёбу в христианский университет.

Вторая встреча Сергея с мамой была в преддверии Прощёного Воскресенья, и Сергей вторично получил мамино прощение за обиды.

На православную Пасху моя мама не целуется с верующими в Иисуса, а на Прощёное Воскресенье, напротив, прощает им.

Не исключено, что где-то поблизости моей мамы проходит тонкая черта между иудеями и евреями.

Возможно, кому-то эта черта кажется весьма условной.

Видите ли, в Йом-Кипур иудей обязан совершить капарот: размахивать над головой живой курицей, в последствии принеся её в жертву во имя искупления, а бездыханное тело курицы пожертвовать неимущим.

После этого, совершив трижды ритуальное омовение – микву, иудей должен за день съесть тройную порцию пищи, ибо в одном месте Торы предписан десятидневный пост, в другом месте Торы сказано, что в день перед Йом-Кипур необходимо употреблять пищу, а в третьем месте Торы сказано, что Йом-Кипур наступает на десятый день после Рош Ха-Шана.

В Талмуде объясняется, что тройная порция пищи по страданиям равна посту и таким образом устраняет противоречие предписанное Торой.

Подобные обычаи, кажутся мне обременительными в информационный век шестого индустриального уклада.

Когда мою маму спросили, какая ей разница ходит ли её невестка в церковь или нет, ведь она сама не ходит в синагогу, моя мама ответила: «Вот именно, еврей или ходит в синагогу или  не ходит ИМЕННО в синагогу».

Вам понятно? Мне – да!

В завершение позвольте свежий анекдот.

Апостолу Петру необходимо было отлучиться на несколько дней со своего поста. Кому поручишь столь щекотливое дело, как дежурство у Райских врат!? Уговорил Пётр Иисуса, как самого проницательного из своего круга, хотя лично у меня проницательность Иисуса вызывает некоторое недоумение: будучи иудеем по вере и пророком по роду деятельности и, предсказав предательство Иуды, Иисус не сумел предотвратить его смерть в непрощенном состоянии, то есть лишил Иуду надежды на курицу, микву и пост. Но Иисус заступил. Смотрит, идёт кто-то.

– Стой, – говорит Иисус, – кто такой, как прожил жизнь и чем заслужил блаженство?

– Сам я простой плотник, – отвечает идущий, а вернее – дошедший, ничем не знаменит, не праведен, прожил жизнь как все, суди меня по строгости своей и тяжести моей судьбы. Но одно могу сказать, несомненно, в свою пользу, что сын мой много счастья и радости людям принёс. Больше всех иных сыновей рода людского. А уж среди плотницких сынов и подавно.

– Папа!..

– Буратино!..