Антология Встреча одинадцатая

               
                СОВРЕМЕННИКИ. Часть 1

В этой встрече участвуют поэты творившие, в основном, в 50-70 годы прошлого века
Чтобы не было обидно, находящимся в списке на последних из почти 500-т страниц,
я буду представлять их попарно: первого и последнего, второго и предпоследнего
и так далее. Не участвуют в этой встрече те поэты, с которыми мы уже встречались
в предыдущих встречах. Это Ахмадулина, Андрианов, Гумилев, Есенин-Вольпин, Жигулин, 
Тарковский, Ахматова, Одоевцева, Цветаева, Чичибабин, Устинов, Бергер, Беседин,
Кулиева, Николаева, Рухович, Самойлов, Хейн

Мы начнём с ослепительного творения Якова Белинского, с фрагмента поэмы "Неисто
вый саксофонист"



          ЯКОВ  БЕЛИНСКИЙ

         Неистовый саксафонист      
         (фрагменты поэмы )               


Рассветным блеском
                наполнялся зал...
Рассветный час  -
                начало всех начал...
Он взял футляр,
                открыл неслышно
                дверцу...
Там
       саксофона
                звездный интеграл
на  бархате  малиновом
                лежал.
Ручей любви,
                что в красный омут
                свергся...
И проступали
                сквозь сладчайший страх
невнятные  желанья
                и прозренья,
и саксофон  -
                сообщник вдохновенья -
Звездою утренней
                мерцал      
                в его руках.
..Вокруг
            толпилась
                радостно  и  бойко
живая жизнь...
                Вращался шар земной...
В потертых джинсах,
                в яростной ковбойке,
почти потусторонний
                и земной,
он слушал время...
                Шум толпы вокзальной,
И  свист   ракеты,
                врезанной во тьму,
и свет звезды,
                то гневный,
                то печальный, -
все открывалось 
                явственно
                ему...
...и  чудеса
               особого размаха:
он
      в  никому  не  слышном
                узнавал
сто саксофонов
                Себастьяна Баха -
то   фугу,
              то неведомый хорал...

И дерзкий джаз
                звучал ему
                повсюду
и обжигал
               оранжевым огнем, -
и  нечто,
              долго  бывшее  под  спудом,
ждало мгновенья,
                чтоб воскреснуть в нем...   

...Никулин вышел,
                превозмогши страх:
впервые!
              всеоткрыто!
                всенародно! -
седой мальчишка
                в голубых джинсах,
носимых,  как известно,
                всепогодно!..

И вдруг,
           к устам
                прижав свой саксофон, -
слепя,
          со лба
                сбегали струйки пота! -
он бросил
               в небо,
                просквозив плафон,
алмазную
               сверкающую  ноту...

...Он дул в него,
                все правила
                наруша,

в   раскрепощенный   яростью
                металл
вдувал
            свою
                проснувшуюся   душу,
и  та  кричала
                в   потрясенный
                зал!..



ВЕНИАМИН ШОРОХОВ, ВЕНЯ, как любовно называют его друзья. Однажды его старший
сын, Коля, чемпион мира по пароплану, посадил отца на пароплан и запустил со скло
на на Крылатских холмах. Пока Веня летел, успел сочинить песенку:

"Тот укатил в чужие страны,
Тот здесь валяет дурака,
А я парю на пароплане,
А я хочу под облака..."

И забыв, полученную от сына инструкцию, грохнулся и отбил копчик, пришлось в боль
нице неделю пролежать. Ну и что? А то что его внук Димка (он давно уже классный
скрипач) четырнадцати лет, подобрал аккорды на гитаре  и мы на заседаниях редкол
легии альманаха "На солнечной стороне" лихо распевали эту песенку.

Вот отдельные строфы из его "Венка сонетов"

      ВЕНИАМИН  ШОРОХОВ
       Из венка сонетов
  " Неразделенная любовь "   

            
                1
Когда любовь надежды лишена,
А ты тоской и болью переполнен,
В твоих глазах темнеет яркий полдень
И кажется, что мысль сама черна.

Пора в постель, но ты лишился сна.
Вполне здоров и в то же время болен.
Успех в делах, а в счастьи - обездолен.
И для тебя весна уж - не весна.

- Ты не любим! - минуты отстучали.
- Ты не любим! - сказал бокал пустой.
О, боже, утоли мои печали -

Сосуд души наполнен пустотой.
И тянет грезить пулей пистолетной,
Когда любовь приходит безответной.


                4
Пусть вера в счастье лопнет, как струна,
Пусть ты судьбой безжалостно обманут...
Не торопись довериться стакану.
Послушай лучше, как шумит сосна.

Любовь совсем особая страна;
И никогда поэты не устанут
О ней писать и страстно и пространно...
Но суть не в том, а в том, что есть ОНА!

И, значит, полюбил ты не напрасно.
Любовь и безответная прекрасна,
Какой порой бывает тишина.

Люби - раз любишь - сердце путь подскажет
И не внимай тому, что кто-то скажет:
"Любовь неразделенная смешна".

ЛЕВ БОЛДОВ - прекрасный поэт, бард, член нашего дружного сообщества времён выхода в свет первого номера альманаха "На солнечной стороне" Здесь представлено одно из его ранних программных стихотворений


                ЛЕВ  БОЛДОВ

                *   *   *
Горели срубы, корчились в огне
Тела, безумной вере на потребу,
И Господу хвалы летели к небу
Снопами искр в бездонной вышине!

Заклеймены и прокляты в миру,
Себя в скитах сжигали староверы,
И не щадил огонь жестокой веры
Ни стариков, ни баб, ни детвору.

Поэзия - мой скит, и в нем гореть
Я обречен безвестно и бессрочно.
Среди нетленных строк я заперт прочно,
Но тем вернее вспыхнет моя клеть.

И пусть огня взметнутся паруса,
Пусть лижет пламя плоть мою и душу -
Когда в его объятиях не струшу -
Благодарить я буду небеса!


ИГОРЬ ШКЛЯРЕВСКИЙ - мэтр, поэт интересный, своеобразный, я поместил в антологию
только одно стихотворение, но пронизанное таким духом вольнолюбия, что не хотелось
разбавлять его другими стихами.

             ИГОРЬ ШКЛЯРЕВСКИЙ

                *  *  *
Пока в столовке жадно ест собачник,
к его фургону, развевая мрак,
в рубахе белой подкрадется мальчик,
сорвет засов! И выпустит собак.

Они рванутся в темноте на волю!
Пьянея, с ног спасителя собьют.
Вот, кувыркаясь, по ночому полю
они уже бегут, бегут, бегут.

Река блеснула. Им не надо брода.
Они плывут. И где-то за рекой
соединяет радостно свобода
крик человека и собачий вой.

Их колет рожь! Их радуют проклятья!
Под каждым стогом есть для них приют.
Но и во сне, обнявшись, словно братья,
они бегут, бегут, бегут, бегут.


СЕМЁН БОТВИННИК - питерский поэт, военный моряк. В его поэзии ещё слышны отзвуки
той, страшной войны


         СЕМЕН  БОТВИННИК

               *   *   *
Разбитые дзоты у станции Мга,
кирпич и железо, и в пепле снега,
и тишь обгоревшего сада,
и след от воздушных боев в синеве,
и первая кровь на колючей траве,
и первый обстрел Ленинграда...

Лежит мой товарищ
                на ладожском льду.
Клубится у Гатчины бой.
И это -  цена тишине и труду,
и каждой минуте с тобой.


              Вот жизнь моя...

Вот жизнь моя: студеные ветра,
расплывчатый маяк, да ночью мглистой
с гуденьем вылетают катера
из гавани - пустой и каменистой...

Вот жизнь моя: каюта в пять шагов,
похрустыванье льдинок на бушлате...
Мы день и ночь на заданном квадрате
несем дозор вдали от берегов.

И все ж я лучшей доли не ищу;
пускай вода стекает по плащу...
нас вверх и вниз швыряет непогода;
я нужен здесь- таков приказ народа,
и оттого в каютной тесноте
     нежданная открыта мне свобода.


Поэт ВАДИМ ЧУЖОЙ. Совершенно случайно в здании редакции "Литературной газеты", в
газетном ларьке  я купил небольшой сборничек стихов, большая часть стихов свидете ль ствует о незаурядном таланте автора. Жаль, наши жизненные пути не пересеклись и я не смог подарить ему экземпляр антологии с его стихами. Ведь издание антологии
было некоммерческим и каждый автор имел право хотя бы на один томик антологии.

                ВАДИМ  ЧУЖОЙ
      
                *   *   *
Причем здесь ты... Не мучайся виною.
Так - суждено. Начертано - в ночи:
Меня нельзя любить. Нельзя со мною
Идти на зов магической свечи...

Так - быть должно. И так - уже бывало:
Мелькали лица. И твое - мелькнет.
И - памяти спасительным обвалом -
Твои следы - накроет и сотрет...

... Совсем раскис... Четвертый день запоя...
Пусть будет хуже... Безразлично - пусть.
Напьюсь до одурения и - взвою
Свои четверостишья - наизусть.

Затравленным, обезумевшим зверем
Взреву - в провал широкого окна:
- Ты слышишь, Боже, я - в тебя - не верю...
... И кто-то - в рюмке - мне мигнет - со дна...


                *   *   *
То было время парящих лун
И - в гулких арках - шагов зловещих;
И - не тянуло - на стих - к столу,
И - не сквозило в судьбе - от трещин.

И как осколки кривых зеркал,
Блестели лужи - под лунным светом;
Любил я звезды ловить - в бокал
И все диллемы - решать монетой...

То было время тревожных снов,
И - каждый шорох - висел вопросом.
И было мало семи цветов
Твоим разлитым на плечи косам...

И - в этой бездне - за туром - тур,-
Спиралью вальса с небес сошедши,
Пригревшись, робко светил Арктур -
Звезда влюбленных
                и сумасшедших...


ИОСИФ БРОДСКИЙ. Этого поэта представлять не имеет смысла. Много лет назад, когда
Бродского засадили за "тунеядство", мой друг передал мне в рукописном виде два
стихотворения из ранних творений поэта. Они и вошли в антологию.


     ИОСИФ  БРОДСКИЙ

         Художник

Он верил в свой череп.
Верил.
Ему кричали:
“Нелепо!”
Но падали стены.
Череп,
Оказывается, был крепок.

Он думал:
За стенами чисто.
Он думал,
Что дальше - просто.

Он спасся от самоубийства
Скверными папиросами.
И начал бродить по селам,
По шляхам,
Желтым и длинным;
Он писал для костелов
Иуду и Магдалину.
И это было искусство.

А после, в дорожной пыли               
Его               
Чумаки сивоусые
Как надо похоронили.
Молитвы над ним не читались.
Так,               
Забросали глиной...
Но на земле остались
Иуды и Магдалины!

Памятник Пушкину

... И тишина.
И более ни слова.
И эхо.
Да еще усталость.
...Свои стихи
доканчивая кровью,
они на землю глухо опускались.
Потом глядели медленно
и нежно.
Им было дико, холодно
и странно.
Над ними наклонялись безнадежно         
седые доктора и секунданты.
Над ними звезды, вздрагивая,
пели,
над ними останавливались               
ветры...

Пустой бульвар.
И пение метели.
Пустой бульвар.
И памятник поэту.

Пустой бульвар.
И пение метели.
И голова
опущена устало.

...В такую ночь
ворочаться в постели
приятней,
              чем стоять
на пьедесталах.



ДМИТРИЙ ЧЕРНЫХ. Это тоже поэт из первого номера на "На солнечной стороне". Поэт нео жиданный и необычный. Вся его поэтика пронизана реминисценциями истории культуры и истории нравственности


                ДМИТРИЙ  ЧЕРНЫХ


             *   *   *
            Добегались. В Элладе марафон.
            Я вспоминаю у черты последней,
            Там тоже бегали, чтобы венок победы
            Достался легконогому атлету.
            Последний свой забег от Сиваша
            Мы выиграли, значит - победили.

Прибоя хруст. Нам тычет Демерджи
В затылок пальцем, мол на юг дорога.
Прощай, мы исчерпали время жить,
Прощай, мы исчерпали веру в Бога,
Прощай.
Прощай, черпаем воду в сапоги,
Во всей России нам земли - ни пяди,
И юноши не обратятся к дяде:
Скажи-ка, дядя. - Он в Крыму погиб.
Погиб.
Запомни, Русь, уходим не в Париж.
Кто виноват, что мы тебя любили?
Пусть нам лежать в морской своей могиле,
Зато нам знать, что рядом ты стоишь.
Стоишь.
Не верь ни слову, это мы... шалим!
Вот занавес дадут, холсты скатают,
Прольется люстры свет, мы смоем грим,
И все поймут, что просто мы играли
Комедию: смешная смерть, смешно
Так убиваться над смешною жизнью.
Холст разрисован шашкой, а не кистью,
Кровавым получилось полотно.
Смешно.
Последний фарс, копеечный эффект,
Фонтанчиков от пуль рукоплесканье,
Вода по ноздри, поднебесный свет
И - занавеса опусканье.
 

             *   *   *
Как кляп, как рот зашитый бред -
Ни хрипа из него, ни писка:
Мой голос отлетает вслед,
Лишенный права переписки.

Не на канал, не на рудник -
Я знал, что это не случайно.
Ничто нас больше не роднит -
Лишь милосердное молчанье.

Исчадье чистого листа!
Черти на нем: "убий", укради"...
Дожив до возраста Христа,
Нельзя не думать о Пилате.

Нельзя не думать о грехе
Одиннадцатом - трусь, но думай,
Ни Иоанну и Луке,
Ни Никону, ни Аввакуму

Не доверяя. Отчего
В конце концов настолько важно,
Что истиной наречено
То, что Пилату было страшно?

Что с одиночеством  на ты,
Что голова болела жутко?
Густеет горечь немоты
Уже не языка - рассудка.

Я тщусь еще собрать слова,
Шершавой нежности родные.
Но вниз, все круче голова
Под лезвие гемекринии.*
________________________
* гемекриния, копье, которым
римский солдат проткнул
сердце Иисуса, чтобы
скорей окончить страдание
распятого пророка


ЗИНОВИЙ ВАЛЬШОНОК. Я уже писал о нем в связи с его Зелёной книгой. Говорить о
моём друге и собрате по перу я могу долго и обстоятельно. Не зря же я вёл то ли
три, то ли четыре его творческих вечера в малом зале ЦДЛ. Но лучше всего о поэте
говорят его стихи. Вот его посвящение Зелёной книге:

                *   *   *
Рукописный альбом - антология века,
где эпохи разлом не сломал Человека,
Где - страданий чума и любви нескладуха,
и прозренье ума и пророчества духа...
Здесь убог и велик,
как бессмертный биограф,
Человеческий лик
свой оставил автограф.

Вот ещё два его стихотворения, изначально включённых в антологию.


            *   *   *
Талант и совесть неразъединимы.
И взрывчаты поэты и ранимы,
поскольку что-то тайно в них сидит,
как спрятанный в подвале динамит.

Без дара совесть неосуществима,
Невоплотима, словно пантомима,
где в жестах - и огонь, и страсть, и зов,
но не хватает голоса и слов.

А совести лишенные таланты
Нелепы, как безрукие атланты,
чьи мускулы, и мощь, и удальство
не держат никого и ничего.


               *   *   *   
Во многия мудрости много печали.
Печальные чайки кричат на причале
Печально качается сумрачный ельник.
Печальные песни поет можевельник.

Во многие мудрости много тревоги.
Тревожно насупился берег отлогий.
Тревожны молитвы усталой кукушки.
Тревожен мерцающий купол церквушки.

Во многие мудрости много сиротства.
Луна сиротлива в своем первородстве.
Старик сиротлив на рыбачьем помосте.
Кресты сиротливы на старом погосте...

...И ели сильней начинают качаться,
и, чудится, ждут ошалелые птицы,
чтоб мудрость и радость могли обвенчаться,
чтоб мудрость и радость могли породниться.

После смерти своего друга и учителя БОРИСА ЧИЧИБАБИНА ЗИНОВИЙ написал несколько
стихов о нём. Вот с сокращениями одно из них:


ПАМЯТИ БОРИСА ЧИЧИБАБИНА

Ну вот ты и отмучился, Борис.
Ты смерть просил: "Сними с меня усталость!"
Она глухою к просьбе не осталась,
когда ты к людям вышел из кулис.
О, те кулисы были тяжелы
от пыли подозрения и травли.
И ты изнемогал, скрывая травмы,
среди доносов и облыжной мглы.
Я рос, дружище, под твоим крылом,
и при стенаньях Лёшкиной гитары
немало было выдуто водяры
за нищенским, но царственным столом.
Да, я был счастлив дружбою с тобой,
любил делить застолья и подмостки,
вбирая ямб бунтующий и хлёсткий,
и пламень глаз звеняще-голубой.
Ты презирал кретинов и хапуг,
опричников зажравшиеся банды,
и кляп во рту не породил испуг...

Когда каток прошёлся по судьбе,
Никто не подал руку из великих,
которые шумя в столичных кликах,
теперь горды причастностью к тебе.
В нужде и боли сердцу мало прока,
но горем просветляется талант.
И ты, как тощий, жертвенный атлант
нёс на себе надсадный крест пророка.
И это - не мистический каприз,
что о тебе, из суеты ушедшем,
не думаю во времени прошедшем.
Ты жив, и я люблю тебя, Борис!..


ЕЛЕНА СОКОЛОВСКАЯ, тоже из нашей артели "На солнечной стороне". Поэт сильный, тон
кий, зрелый уже в те времена 33-х летней давности. Выход в свет первого номера нашего альманаха, 1993 г.

ЕЛЕНА  СОКОЛОВСКАЯ


  Высокому другу, поэту

             Такое маленькое тело,
             такая трудная судьба.
             А вот сумела и посмела
             Восстать...   

Такое маленькое тело
Одело душу не сполна.
Природа что ли не сумела
Иль равнодушно проспала,
Когда в недоуменьи робком
Вошла и встала меж людьми
Моя душа в сиротстве знобком
Пред миром в круге нелюбви.
Все было против: вещи, знаки
Неравенства пред "на" и"“дай".
И даже сговор  Зодиака,
И факт рожденья и Синай...
Но ты - поэт. Тебе ль не ведом
Спасительный разлад души,
Ведущий к пирровым победам
Над бренным телом. Не спеши
Приладить сантиметр ненужный
К тому, что мерой не унять,
Чья ограниченность снаружи,
Иную знает благодать,
Ведь и твое,  большое тело
Лишь клетка для такой души,
А вот, поди же ты, сумело      
Её не выдать за гроши.
Должно быть это очень больно -
Тебя так много у тебя.
Но для поэта крик: "Довольно!" -
Губительней, чем немота.
А мне так гибельно не слышать.
Так страшно право потерять
Внимать тебе и быть - все выше,
Куда там телу - не догнать!


               
               *   *   *
Откуда в Вас всех точек и тире
Марининых и отзвук, и стенанье
И этих многоточий задыханье,
И легких звуков прочное каре?
Откуда средь московской суеты,
Где бег есть бог, а Бог забыт и странен,
Бредете вы, пророк, певец иль странник,
Нездешний знак нездешней доброты?
Ведь это больно: нервы красоты,
как провода через ладонь и сердце
замкнуть на струны и воздвигнуть скерцо,
а пальцы - в кровь. И не спасут бинты.
Зачем? Среди толпы, молвы, зимы               
Нисходит к нам чужое вдохновенье? -
Затем ли только, что его горенье
Лишь на мгновенье нас спасет из тьмы?!

До встречи во второй части СОВРЕМЕННИКОВ