Чародеи. Глава1. Шемаханская К. А

                “Правду молвить, молодица
                Уж и впрямь была царица:
                Высока, стройна, бела,
                И умом, и всем взяла.
                Но зато горда, ломлива,
                Своенравна и ревнива.
                Ей в приданное дано
                Было Зеркальце одно…”
                А.Пушкин.

С директрисы НУИНУ,
С Шемаханской, грозной Киры
Разбирательство начну
Масок сей телесатиры.
Мы знакомы с ней давно,
Так как эта недотрога
В мульти-пульти и в кино
Выступала очень много.
Славный Пушкин описал
Нам её не только в сказке,
Про которую б сказал
Я без шуток и опаски,
Что ИСТОРИЮ она,
Эта сказка, освещает.
В этом плане – и важна,
И помочь мне обещает.
Но не только в сказках он
Шемаханскую красотку
Дал. Бог славный Аполлон
Сам любил сию кокотку.
“В список жертв его внесла”
Раз “графиня молодая”
Там, в поэме, что была
Названа ИМ, как “пустая”.
Та графиня – всё портрет
Нашей своенравной Киры.
Годы мчат – ей горя нет
И глаза – всё как мортиры:
Гром с огнём. Но наш поэт,
За колонной скромно стоя,
Ей глядел с печалью в след –
Видно, жизнь считал пустою:
Ведь богатств – не мерян счёт,
Ну а “цель – не стала средством”.
Жизнь духовная течёт
Как бы вскользь и по соседству.
У неё ж самой тогда
Было всё уже в загоне.
Сатанеева орда
Мчалась в похоронном звоне:
“Сколько их? Куда летят?
Домового ли хоронят?
Ведьму ль замуж сдать хотят?..”
Только ветер в поле стонет.
Но портрет есть поточней
(Феб был мастер на портреты),
С бедной Лизою своей
ТА графиня, львица Света,
Подморгнувшая хитро
С карты “дамы пик” корнету.
Да уж, вывернуть нутро
На портрет пришлось поэту.
О корнетике о том
Речь пойдёт у нас особо.
Взять же Лизаньку в свой дом
И любить её до гроба –
Так послали передать
“Львицу”, как приказ от неба
(Чтоб потом лишь банк метать),
Видно, по подсказке Феба.
Но не только в НУИНУ
Анатольевна скучает.
В “Марсианах” старину
Кира с Фебом вспоминает.
(Те ж Стругацкие для нас
Гермиону описали.
Аполлона тот рассказ
Так смешон – и так печален.)

И за “мужем” всё цвела
В Рима тереме Священном
И румяна, и бела,
В ритме жизни неизменном.
И “вертеться, подбочась”,
Перед “Зеркальцем” суровым,
“Гордо в Зеркальце глядясь”,
Так века была готова:
Ведь соперница её,
Византийская “царица”,
Померла, отжив своё,
Лишь успевши “разродиться”.
И о ревности своей
Кира не подозревала:
В тесной люлечке своей
Сирота лишь подрастала.

Так всё было. Но теперь
Кира в звании высоком.
Открывает важно дверь,
Сам проскальзывая боком,
Сатанеев. А она,
Не моргнув, проходит мимо,
Строгой важности полна:
Директриса же, вестимо.
Возросло и мастерство.
Ей теперь не интересно
Так корёжить естество,
Чтоб душе в нём было тесно,
“В глушь лесную посылать”,
Чтобы там, в глуши деревни,
“Волк” любой мог “утолять
Голод” “телом” той “царевны”.
Иль отравленных плодов
Из своих лабораторий
  Предложить, что из трудов
Безответственных теорий
Вырастали, как грибы
Ядовитые. Опасны
Были для младой судьбы,
Хоть имели вид прекрасный.
Из душевных ран лилась
Кровь души – слеза святая,
Двести лет, пока сбылась
Правда Феба золотая.
Как сказал добряга Брыль:
“Это всё не интересно.
Это всё покрыла пыль
От бумаг в архивах тесных.
А вот ежели тебе
Всю наружность-то оставят,
И с добром твоим в борьбе
Злым и жадным быть заставят –
То вот это – колдовство
Современное”. И Кира,
С Сатаной ведя родство,
Набиралась от Кумира,
К старой ревности своей
Новой злости на красотку,
Что сверкала перед ней
Добротой своею кроткой.
И грозило это ей
(Время ж тикает, уходит!),
Что она – на склоне дней,
В ранг старушек переходит,
Что “последняя любовь” –
Киврин наш, Иван Степаныч, –
Скажет ей: “Ну что ж, СВЕКРОВЬ,
Я иду к Алёне на ночь”.
(Сатанеев же видал,
Как они “поцеловались”
В гардеробе. И скандал
Он раздул, чертям на зависть.)

И боялася она
 Этой участи настолько,
Что мгновенно Сатана,
Не боясь уже ни сколько,
Хладный разум отключил
(Как от страха и бывает).
И как будто бы мужчин
Прочих Кира и не знает,
Будто имячко Иван
Лишь у Киврина на свете.
И ведь в этот балаган
Все поверили, как дети!

Ставим точку. Перейдём
Мы от образа к понятью,
За которым поведём
Мы читательскую братью.

Шемаханская (И проч.) –
Это старая Европа.
И сдержать уж ей не в мочь
Своенравного холопа.
Ну а как же континент –
ТЕРРИТОРИЯ с морями, –
Заколдовывать в момент
Может «девицу с кудрями»?
Ах, не землю и леса
Здесь имел в виду писатель.
Злые эти чудеса
Люди делают, читатель.
И имеются в виду
ГОСУДАРСТВА в землях этих,
ГЛАВЫ чьи вполне беду
Могут сделать всем на свете.
И НЕБЕСНЫЙ их Совет,
Вызвав “девушку сенную”,
И наслал лихой завет:
“Свесть царевну в глушь лесную”.
И, придя из этих стран,
Эта “сенная девица”,
Положив приказ в карман,
Стала русская царица.
Правда, Катенька, любя
“Дочь Парашу”, не схотела
Взять злодейство на себя.
Сатанеевское дело
Было ей не по нутру,
Но, не смея отказаться,
Катя, рано по утру
И решила с ней расстаться
“Там, в лесу”. Как знаем мы,
Добрый молодец нагрянул –
И царевну там из тьмы
Вывел, в милы очи глянул –
Тут и сказочке конец.
Только жизнь-то продолжалась,
И сходивши под венец,
С милым всё ж она рассталась.
На кого же “накрутил”
Сатанеев эту Киру?
Для кого же получил
Ваня Пухов там квартиру?
Да, теперь займёмся мы
Славной девицей Алёной,
Образ вытащим из тьмы
Чащи сада той зелёной,
Что скрывала нежный взгляд,
Заколдованный “царицей”,
И её портретов ряд
Разберём мы на страницах.