Антология Встреча девятая

      ВСТРЕЧА ДЕВЯТАЯ

Продолжим то, что мы  не закончили прошлую встречу. Теперь, после Гумилёва с его «ненужным атомом, который не имел от женщины детей и никогда не звал мужчину братом» мы переходим к Дон Жуану  Давида Самойлова. Тут  вам не пылкий Дон Гуан Пушкина, тут старая похотливая развалина, которая справедливо сама замечает:  «Во время уйти со сцены не желаем, не умеем, все Венеры и Елены изменяют нам с лакеем»
 

   ДАВИД САМОЙЛОВ
 
   Cтарый Дон Жуан
    ( фрагмент )

Убогая комната в трактире
Дон Жуан:
Чума! Холера!
Треск, гитара-мандолина
Каталина!

Каталина:
- Что вам, кабальеро?

Дон Жуан:
Не знает - что мне!
Подойди, чума, холера!
Раз на дню о хвором вспомни,
Погляди как он страдает!
Дай мне руку!

Каталина:
Ну вас, старый кабальеро
( Каталина убегает ). 
             
Дон Жуан:
Постой!.. Сбежала.
Внучка Евы, род злодейский,
Чтобы юного нахала
Ублажать в углу лакейской!
Где мой блеск, где бал насущный
Ежедневных наслаждений!
А теперь девчонки скучной
Домогаюсь, бедный гений.
Зеркало! Ну что за рожа!
Кудрей словно кот наплакал.
Нет зубов. Обвисла кожа.
( зеркало роняет на пол )
Во время уйти со сцены
Не желаем, не умеем
Все Венеры и Елены
Изменяют нам с лакеем.
Видимость важнее сути,
Ибо нет другой приманки
Для великосветской суки
И для нищей оборванки.
Старость хуже, чем увечье.
Довело меня до точки
Страшное противоречье
Существа и оболочки...
Жить на этом свете стоит
Только в молодости.Даже
Если беден, глуп, нестоек,
Старость - ничего нет гаже!
.  .  .  .  .  .  .  .  .
Юный дух! Страстей порывы!
Ненасытные желанья!
Почему еще вы живы
На пороге умиранья!..
Неужели так, без спора,
Кончилась моя карьера?
Каталина! Каталина!
( Входит Череп Командора )

Череп:
Здравствуй, кабальеро!..

А теперь, как было обещано, встреча  двух ЕСЕНИНЫХ

        СЕРГЕЙ ЕСЕНИН

          *   *   *
Разбуди меня завтра рано,
О моя терпеливая мать!
Я пойду за дорожным курганом
Дорогого гостя встречать.

Я сегодня увидел в пуще
След широких колес на лугу.
Треплет ветер под облачной кущей
Золотую его дугу.

На рассвете он завтра промчится,
Шапку-месяц пригнув под кустом,
И игриво взмахнет кобылица            
Над равниною красным хвостом.

Разбуди меня завтра рано,
Засвети в нашей горнице свет.
Говорят, что я скоро стану
Знаменитый  русский поэт.

Воспою я тебя и гостя,
Нашу печь, петуха и кров...
И на песни мои прольется
Молоко твоих рыжих коров.
 

      *   *   *   
Я по первому снегу бреду,
В сердце ландыши вспыхнувших сил.
Вечер синею свечкой звезду
Над дорогой моей засветил.

Я не знаю то свет или мрак?
В чаще ветер поет иль петух?
Может, вместо зимы на поях
Это лебеди сели на луг.

Хороша ты, о белая гладь!
Греет кровь мою легкий мороз!
Так и хочется к телу прижать
Обнаженные груди берез.

О, лесная, дремучая муть!
О, веселье оснеженных нив!..
Так и хочется руки сомкнуть         
Над древесными бедрами ив.


АЛЕКСАНДР ЕСЕНИН-ВОЛЬПИН

О сограждане, коровы и быки!
  ( в сокращенном виде )

О сограждане, коровы и быки!
До чего вас довели большевики...
...Но еще начнется страшная война,
И другие постучатся времена.
...Если вынесу войну и голодок,
Может быть я подожду еще годок,
Посмотрю на те невзрачные места,
Где я рос и так боялся я хлыста,
Побеседую с останками друзей,
Из ухтинских и устьвымских лагерей, -
А когда пойдут свободно поезда,
Я уеду из России навсегда!
Я приеду в Византию и в Алжир,
Хот без денег, но заеду я в Каир
И увижу я над морем белый пар,
За скалою, над которой Гибралтар!

...И настолько ведь останусь я дитя,
Чтобы в Лувре восторгаться не грустя!
И настолько ведь останусь я аскет,
Чтоб надеятся на что-то в сорок лет.
Что ж я сделаю? Конечно не вернусь!
Но отчаянно напьюсь и застрелюсь...
Чтоб не видеть беспощадной простоты,
Повсеместной безотрадной суеты,
Чтоб озлобленностью мрачной и святой
Не испортить чьей-то жизни молодой,
И вдобавок, чтоб от праха моего               
Хоть в России не осталось ничего!

Вот такие стихи он писал то ли в лагере, то ли в психушке.
Жестокая, жестокая родина - Россия

Наконец  я набрался мужества представить Вам поэта, при одном воспоминании о котором у меня комок подступает к горлу.  Это такая трагическая судьба, это такая жертва режима, прошедшая  такие ужасы, что не снились ни Солженицину, ни Есенину-Вольпину, ни Буковскому при всём моём преклонении перед этими личностями.       
               
               Имя этого поэта    АНАТОЛИЙ ЖИГУЛИН
Вот передо мной лежит его книга «Чёрные камни», автобиографическая повесть,  подаренная мне в обмен на  «Закон случайных чисел», где были напечатаны его стихи.  Антологию, по его просьбе, я привёз к нему домой, так как из-за плохого самочувствия он в ЦДЛ не показывался подолгу.  Там есть дарственная подпись на титульном листе.  Извините, я начну с конца трагедии, начавшейся десятки лет назад. Дороже его подписи на титуле два его автографа на страницах 200 и 202. На первой напечатано:  «… на Бутугычаге добывали не золото, а серебро» - " серебро"  зачёркнуто, написано сверху его рукой  «уран» и его роспись.  На 202 стр. напеча
тано: «…и прессовый цех и сушилка были чрезвычайно опасны едкими вредоносными испарениями».  И дописано его рукой  «и радиацией», и роспись.  Да, много лет он провёл на урановых рудниках и получил  лучевую болезнь, которая терзала его всю оставшуюся жизнь.  Да ещё контузия головы от пули во время неудачного побега на Колыме. Его сводили с ума головные боли.  Я стал невольным свидетелем  тяжёлой сцены. Прямо во время нашей беседы на него накатил такой приступ боли, что уткнувшись головой в живот жены, стоявшей напротив, он рыдающим голосом просто стонал: «Мама, я не могу больше, я не могу жить, я не могу…». - Ну что ты, Толя, что ты говоришь, ты ведь такой сильный человек… она ласково гладила его по голове, и  он так просидел некоторое время.  Видимо только так, уткнувшись голо вой в живот жены,  он через некоторое время отходил, боль отпускала… Он не про сто так показал мне "исправленные" в редакции тексты. Гранки книги были уже готовы, когда однажды вечером его избили в подъезде  дома, где он жил, и сказа
ли, выпустишь книгу –  убьём. И это происходило  в конце 1989 г. Эти звери трави ли его всю жизнь. В посвящении напечатано:
       Памяти моих друзей  БОРИСА БАТУЕВА и ВЛАДИМИРА РАДКЕВИЧА.

А начиналось всё в далёком  то ли 1947, то ли  1948 г. В стране был голод. Я помню эти страшные годы на Кубани.  В Воронже и окрестностях люди тоже  пухли и умирали от голода. Вот в эти годы девятиклассники  воронежской 7-ой средней мужской школы  организовали КПМ, коммунистическую партию молодёжи. Цель -  пос
троение коммунизма во сём мире и при необходимости – устранение Сталина, как вождя-тирана. Детская инфантильность? Утопия?  Но организация была создана по лучшим образцам подпольной работы. Пятерки, старшие групп, связники, центр. Всё как у заправских  подпольщиков. Кончилось плачевно – предательство, аресты, зверские избиения юношей, почти детей, здоровенными  волкодавами  гэбэшниками . Из 58 человек, благодаря конспирации уцелело около 30 ребят. Больше всех доста лось Батуеву и Жигулину.  Они не скрывали свою причастность к руководству КПМ, взяв огонь на себя. Только утверждали, что это самодеятельная группа школьников старших классов для углублённого изучения классиков марксизма.. Марксизма?! Их  били насмерть, сапогами, потом в ледяной карцер, потом опять избиения. Началось кровохарканье... Одинадцать месяцев  этого ада  для 18-ти летнего парня. И никого не выдать, не назвать ни одного имени. Потом тюрьмы,  пересылки,  урановые рудники.   И в этом гулаговском Армагедоне не забывать, что ты поэт.  Ниже привожу фрагменты стихов, которые Анатолий Жигулин подготовил к печати в 1960 г.вскоре после освобождения.  Некоторые из них читал Твардовский, так и не поверив, что Анатолий был осуждён за контрреволюционную деятельность: «не пове рю, откуда вам мальчишкам пойти на такое».Но часть стихов пропустил, однако к печати не по вине Твардовского  в те годы их так и не допустили. Только после разоблачения «культа личности» Сталина и только в книге «Чёрные камни» они заговорили во весь голос. Забыл сказать, "Чёрные камни" - это название лагеря,
расположенного в километрах 6-7 от золотоносных и урановаых рудников Бутугычага, а сам лагерь получил название от четырёх чёрных скал расположенных вдалеке от лагеря  Вот откуда название книги.
И вот один из самых страшных эпизодов в биографии поэта.
Был замыслен побег, вчетвером, их предал электрик. Он обещал за "богатую мзду" устроить аварию с освещением лагеря на 20 минут, чтобы все четверо успели уйти по ручью из зоны видимости. Но прожектора на вышках вновь вспыхнули через 5 минут, беглецы только-только сделали проходы в колючке и выбрались за черту лагеря в геологическую траншею. Дружно, с двух вышек, ударили пулемёты. Он успел увидеть, как упали его подельники, удар в левую руку и он потерял сознание. Как ему рассказали потом свидетели-зэки, пулемёты палили минут двадцать. Его волокли за ноги и бросили на пол рядом с чудом оставшимся в живых Фёдором Варламовым. Сам он не был убит наповал, так как потеряв сознание после попадания первых пуль, упал и оказался в "мёртвой зане", куда пули не могли попасть и добить его наверняка. Превозмогая боль простреленной руки (обе кости были перебиты крупнокалиберной пулемётной пулей) и страшную головную боль - за ухом по касательной чиркнула пуля, череп не пробила, но контузила, правая сторона головы застыла кровавой коркой. Жигулин раздел товарища и насчитал девять пулевых ранений. И тут пришли солдаты и их раненных начали избивать ногами. Спас Жигулина лагерный врач - тоже заключённый. По закону оставшихся в живых беглецов запрещалось добивать, их лечи ли, добавляли срок и отправляли на работу. Врач пригрозил начальнику лагеря, что напишет руководству лагерей в Магадан. Варламов умер на тртий день, а Жигулин, благодаря мужеству врача, остался жив.
У него было несколько лагерных кличек: Толик Студент, Раевский и Беглец. А Раев ский по тому, что по материнской линии он был потомком декабриста Раевского.

Первый фрагмент из стихотворения «Вина»

…А вот и я
В фуражке летней.
Под чей-то плач и чей-то смех
Иду – худой, двадцатилетний
И кровью харкаю на снег.

Да, это я
Я помню твёрдо
И лай собак в рассветный час.
И номер свой пятьсот четвёртый.
И как по снегу гнали нас.

Как над тайгой
С оттенком крови
Вставала мутная заря…
Вина!..
Я тоже был виновен,
Я арестован был не зря
. . . . . . . . . . .
О, люди!
Люди с номерами.
Вы были люди, не рабы.
Вы были выше и упрямей
Своей трагической судьбы

Я с вами шёл в те злые годы,
И с вами был не страшен мне
Жестокий титул «враг народа»
И чёрный
Номер
На спине.

А за реабилитацию пришлось сражаться несколько лет даже после смерти Сталина.
И в той немыслимой для нормального человека обстановке были и светлые минуты
нежданных встреч там, на сибирском лесоповале:


      Марта

Сгорели в памяти дотла
Костры сибирской лесосеки.
Но в тайниках её навеки
Осталась теплая зола.
И лишь подует горький ветер
С далёких, выжженных полян,
Как затрещат сухие ветви,
Метнутся тени по стволам.

Сохатый бросится, испуган,
Рванёт по зарослям густым.
И ругань, ругань, ругань, ругань
Повиснет в воздухе, как дым.
Взметнутся кони на ухабы,
Таща корявый сухостой.
И кто-то крикнет:
- Бабы! Бабы!
Гляди-ка, бабы с ноль шестой!..

Она запомнилась навеки...
По хрусткой наледи скользя,
Она несла по лесосеке
Большие юные глаза.
Она искала земляков,
Она просила: - Отзовитесь. -
И повторяла:
- Лабас ритас!..*  -
Я не слыхал печальней слов.

Она сидела у огня,
Ладони маленькие грела
И неотрывно на меня
Сквозь пламя желтое смотрела.
Густым туманом по ручью
Стелилось пасмурное небо...
И я сказал ей:
- Хочешь хлеба? -
Она ответила:
- Хочу.

И я отдал ей всё до крошки.
Был слышен где-то крик совы.
Желтели ягоды морошки
Среди оттаявшей травы...
И было странно мне тогда,
Что нас двоих,
Таких неблизких,
В седой глуши лесов сибирских
Свела не радость,
А беда.

____________________________
*Доброе утро!.. (лат.)

И ещё один фрагмент из его лагерных колымских стихов:

Я видел разные погосты.
Но здесь особая черта:
На склоне сопки - только звёзды,
Ни одного креста.

А выше - холмики иные,
Где даже звёзд фанерных нет.
Одни дощечки номерные
И просто камни без примет...
.  .  .  .  .  .  .  .  .  .
Спускалась ночь на снег погоста,
На склон гранитного бугра.
И тихо зажигала звёзды
Там,
Где чернели
Номера.

Свои стихи Анатолий Жигулин заучивал наизусть так хорошо, что уже выйдя на свободу по памяти всё воспроизвёл на бумаге.

И ещё один поэт, прошедший Гулаговские лагеря -

       АНАТОЛИЙ БЕРГЕР

        *   *   *
Снова лагерный сон меня жжёт,
Мент на вышке меня стережёт,
И отчаянье душу корежит,
Дни идут, месяца и года,
Не окончится срок никогда,
Этот лагерь меня уничтожит.

И проверка-то длится здесь век,
До чего же им страшен побег,
Хорошо хоть сегодня без шмона,
И в рабочую зону пора,
Хорошо, что уже не вчера,
Что для хода времен нет закона.

Все равно - той же проволки ржавь.
Боже мой, это сон или явь?
Все так четко, ясней не бывает.
Ну а ежели все-таки сон,
Почему не кончается он
И безжалостно так убивает?

  *    *    *
И снится вновь квадрат решётки,
Вновь следователь за столом,
Суд долгий, приговор короткий,
Судьбы кровавый перелом.

Который раз на осень глядя,
И перепутав явь и сны,
Одно прошу я. Бога ради,
У бедственной моей страны:

Не воздаяния за годы
Пропащие, ни мести злу,
А чтобы первый луч свободы
Прорезал вековую мглу.

Но чтоб взаправду это было,
Не как сейчас - от сих до сих.
И встал бы над моей могилой
Мой репрессированный стих.


До встречи