VII. Красота ужасная сила, Или как змеи летают

Тётя Люда-Удав практически поправилась, она уже могла даже нормально говорить, лишь появилась некоторая лёгкая шепелявость, что, как сказал санитар, истинную змею от удава отличает. И решилась-таки тётя Люда на смелый шаг, почти на подвиг: чтобы переключить злые языки и себя не травмировать лишний раз, заказала она, выписавшись из больницы, билет на самолёт Москва – Берлин. Надо же когда-нибудь сестру двоюродную проведать, гостинцев отвезти: сала там солёного (немцы-то, поди, о таком деликатесе и не слыхивали – темнота), бутылочку самогоночки (не крутка какая, а хлебная, духовитая) да конфет приличных (карамель молочная – где ещё такой вкуснотищи найдёшь). Появилась тётя Люда-Удав вечером, когда темнеть уже начало, дома, собралась в дорогу, да и подалась в края далёкие.
Перво-наперво, потерялась она, сердешная,  в аэропорту. Нет, ну, ясно, что она-то по делу летит, а вот остальные бездельники куда прутся? Народу, что на ярмарке столько не увидишь. Кричат, галдят, спешат, торопятся. И главное, каких людей тут только нет! Одного тётя Люда даже послюнявленным пальцем потёрла, когда близко в очереди стояла – нет, не оттёрлась кожа тёмная его. Чтоб так загореть, что только зубы белые высвечивают, это ж надо, наверное, лет десять под солнцем в огороде на одеяле лежать.
Пока тётя Люда по сторонам вяплала, то вслед за темнокожим на дорожку попала, которая сама вверх-вниз катится. Пыталась тётя Люда идти по дорожке, как нормальные люди по ступенькам ходят, да чуть не завалилась. Сообразила потом, что это надо ж!, видимо, для городских лоботрясов такие вещи понапридумываны, чтоб они лишний раз даже ногами не пошевелили. Конечно, этак лентяев и готовят, а ещё думают, почему деревня вымирает. А чего ей не вымирать? В деревне за тебя дорожки ходить не будут, топать нужно с рассвета до заката, пока ноги в попу не вобьёшь. Поэтому молодёжь в город и бежит, чтоб работать не нужно было: езди себе на таких лестницах да по компьютеру смотри, чего захочешь, кино там, или даже мужиков можно всяких в разных видах (говорят, и голых посмотреть можно, да брешут, наверное; разве Дантесихе верить в этом деле можно?).
Так тётя Люда, размышляя, попала куда-то, где всё вовсе непонятно. Ни тебе пассажиров с чемоданами, ни тебе людей нормальных; в форме какие-то выхаживают, да ещё и приставать со всякими вопросами стали. Хорошо, что среди них хоть один понятливый нашёлся, вы, говорит, откуда? Как ответила тётя Люда, что она из деревни Гадюкино, а лететь собралась аж до Берлина, так сразу же и отвели её по каким-то коридорам, куда нужно.
Ну, конечно, страшно было чемодан отдавать, ведь там и клубничное варенье, и малиновое, а ну, как съедят его те, кто багаж принимает? Но ничего не поделаешь – такие у них правила, иначе и не полетишь вовсе.
До самолёта тётя Люда добралась уже в таком состоянии, как будто картошку по соседям всю неделю копала. И люди рядом попались отзывчивые: ремни помогли застегнуть и пояснили, что если вдруг самолёт падать начнёт (часто, сказали, такое случается), то надо надувной жилет одеть. Оно, может, и правда, пока до земли долетишь, ежели чего, то жилет надуть и успеешь, а упал – и подпрыгивай на том жилете, как мячик резиновый, пока не остановишься. Только страшно стало почему-то тёте Люде от всего этого и, хоть убеждала она себя жилетами, щупала их, да чай горячий пила, но всё равно в животе кишка кишке стала бить по башке. Тут уже скоро, вроде бы, и подлетать к Берлину нужно, а тётя Люда пошла туалет искать – невтерпеж.  Комнату нужную она нашла, и унитаз даже приличный, и посидела так хорошо, что килограмма на три похудела, только вот беда: дёргалку смывную никак найти не может. Задом, естественно, всё прикрывает, чтобы дух нехороший по салону самолёта не пошёл, а сама ищет. Одну пимпочку нажала – полилась какая-то белая жидкость в раковинку, вторую нажала – ой, хорошо, бумага выскочила! А вот смыть никак. Уже и стюардесса говорить про ремни стала, а то, может, и жилет надувать нужно, а тётя Люда всё ищет. Наконец-то ногой попала по какому-то отростку. Как заурчало в унитазе, как хлестнуло водой по ягодицам, да и всосало так, что геморрой по дну плещется.
Сидит тётя Люда, ногами елозит по воздуху и понимает, что если она теперь «караул» кричать будет, то в деревню ей вовсе показываться нельзя – живьём съедят за то, что в унитазе застряла, пока в Берлин летела.
Вспомнила, голуба, что спереди у неё щёлочка есть, просунула палец туда, впустила воздух в унитаз, со звуком взрыва ядрёной бомбы сорвало тётю Люду с места. Чуть успела на своё кресло прискакать да ремни пристегнуть, а то уже спрашивать про пропавшую пассажирку стали. Через какое-то время сел самолёт, и тётя Люда, сама не помнит, как, очутилась в объятьях сестры Ирины.
Пока наговорились сёстры, где у кого в деревне бычок родился да муж напился, оно уже, глядишь, и спать идти нужно. Положили тётю Люду на кровать такую, про которую по деревне рассказать – не поверят: балдахин называется. Это когда шторками всё вокруг занавешено, и лежишь, как принцесса на горошине, только принца и не хватает.
Утром разбудил тётю Люду стук в дверь да голос сестрицы:
- Людмила, вставай. Пойдём, я тебе джакузи покажу. Мы недавно купили.
Встала наша лягушка-путешественница, пошла то чудо смотреть. Заходят они с сестрой в комнату, где всё кафелем выложено, а тётя Люда – шварк - дверью хлопнула и тихонько так зовёт:
- Джакузя, Джакузя…
Сестра аж глаза выпучила:
- Ты что? Кого зовёшь?
- Джакузю твою. Кошка там или собака? Чего не вылазит?
Сестру от смеха пополам согнуло:
- Чудо ты моё египетское. Джакузи – это ванна такая, где пузыри пускаются.
И чего смеётся, глупая? Тётя Люда сама в ванне пузырей сколько хошь напускать может, ежели очень нужно. Обидно, конечно, что снова впросак попала, поэтому пришлось от купания в джакузи отказаться, хотя и очень хотелось в пузырях поплавать, чтобы было потом по всей деревне про этакое чудо рассказать.
Но когда за чашечкой утреннего кофе Ирина заговорила о том, что вечером познакомиться придёт уж если не принц, то полукровка почти королевских кровей: он работает мусорщиком, но это ведь не то, что «там, у вас» - то обида тёти Люды сразу же испарилась.
- Они все носят синюю форму, всегда в перчатках и пахнет от них даже очень вкусно, - оттопырив манерно пальчик, говорила Ирина, поднимая чашечку, из которой поднимался вверх аппетитный кофейный дымок. – И зарплату получают мусорщики приличную, у вас врачом полгода за такие деньги горбатиться нужно. Если зацепишь мужичка, то будешь как сыр в масле кататься.
- А как мне с ним разговаривать? Он же, наверное, по-русски не бельмеса не понимает? – испугалась тётя Люда.
- Почему же? Чирикает понемножку: «хорошо», «спасибо», «до свидания», - отвечала Ирина, округлив подведенные глаза. – Значит, так, вечером он будет, познакомишься, а завтра, мы с ним уже договорились, что вы встретитесь в ресторане – надо же тебя в свет выводить. Такси приедет к 18.00 вечера, адрес таксист уже знать будет. Франц – это так полупринца зовут – тебя у входа встретит, а потом домой привезёт. Мы с мужем завтра на два дня уезжаем, так что квартира ваша. Воспользуйся шансом, - поучала кузину берлинская родственница, - пригласи trinken Kaffee.
- Чего ему сделать? – спросила несколько ошалевшая тётя Люда.
- Кофе пригласи попить. А там уже что получится. Все приличные дамы, рассчитывая на секс, приглашают кофе попить.
- Да ты что! – всполошилась тётя Люда. – Разве можно так, сразу кофе пить?
- А нет, вам как будто по двенадцать лет, и вы будете играть в дочки-матери на деньги, - возмутилась сваха.
В общем, тётя Люда дальше уже с трудом соображала. Вечером её знакомили с каким-то мужчинкой, которого она даже не разглядела толком. В память врезались почему-то белые холёные руки, да навязчивая фраза:
- Даст ист фантастишь!
На следующее утро, получив ЦУ – ценные указания о том, что одеть в ресторан, как вести себя в этом заведении и как правильно организовать «кофейную паузу», тётя Люда-Удав осталась одна. Так как позволено было ей пользоваться вещами сестры, то начала она именно с примерки. Придирчиво выбирая, остановилась она на интересном платье цвета спелого персика. Это был даже костюм: платье на бретельках с тоненькими кружевными розочками на груди, а поверх – длинная накидка с рукавами, как у китаянок, под поясок и всюду кружева да рюши. Особенно красиво оголялось плечико, ловко выскакивала в шёлковый разрез нога. Ну, просто самой даже было как-то умопомрачительно. Что уж о мужчине говорить? Увидев такую красоту, он должен был в ресторане о еде забыть и только стремиться на чашечку кофе.
Уже к 17.30 тётя Люда-Удав была готова покорять Берлин. Вне всякого сомнения, этот город сдался бы на милость победительницы даже без малейшего намёка на сопротивление, но спелая женщина цвета персика вышла на схватку с судьбой ради одного только мужчины.
Подъехавший таксист почему-то оглядел тётю Люду струящимся взглядом, что-то пролаял по-немецки, а потом всю дорогу до ресторана глупо улыбался.
Франк в чёрном костюме с ярко-красной розой стоял на крыльце. Как только тётя Люда стала вылезать из машины, он почему-то скукожился, незаметно выбросил цветок в мусорную урну, а потом стал что-то быстро и нервно пояснять подошедшему полицейскому. Так как понять их птичий язык тётя Люда была не в состоянии, то она и не понимала, почему её стараются усадить снова в такси. Только уже потом, в полицейском управлении, когда привели нормального человека, который говорил по-русски, выяснилось, что платье – это пеньюар.
- Ну, пеньюар, ну, и что? Так красиво же! – горячилась тётя Люда.
- Вот я и сказать, - отвечал переводчик, нервно сглатывая слюну, - это для постель красиво быть.
- Я не проститутка! - кричала обиженная его хамством тётя Люда. – Мы знакомы! Это только потом собирались кофе пить!
- Милый дам! – терпеливо объяснял толмач, - у нас, в Германия, женщин в таком идти в постель. А вы  ресторан кушать.
- А мы что, после кофе, в ладушки играть бы стали! – не унималась неудавшаяся любовница.
- Это ночной костюм, ночнюшкя! – ошарашил вконец обалдевшую женщину знаток русского языка, посмотрев в словарик…
Ровно через сутки тётя Люда-Удав летела домой, нервно и очень сухо простившись с грубой сестрой, и с какой-то даже нежностью в душе вспоминала местных кумушек, которые ложатся спать в спортивных майках, не выкаблучиваясь,  и особенно деревенских мужчин, которые оценили бы пеньюар с немыслимыми кружевами и рюшами по достоинству.