Шакунтала, царевна соколов

                Памяти Камиллы Клодель

Камилла Клодель, французский скульптор, 1864—1943. В 17 лет осознала себя как скульптор, в 19 встретила Родена, он был старше на 24 года, и эта встреча решила всю её судьбу.  Пламя любви сожгло Камиллу: Роден для неё был единственным, а она для него одной их многих. Она не смирилась, рассталась с ним после 10 лет счастья и мук, но не смогла жить без него, и даже её гений потерял смысл, ведь она могла ваять только для того, чтобы говорить с ним на его языке, а больше ей никто не был нужен. Она сошла с ума, провела последние 30 лет жизни в психиатрической лечебнице и никогда больше ничего не создала. Роден умер в 1917 году.


В его сердце стучалась царевна,
были очи её газельи.
Он её не узнал. И деревья
закачались от горя,
и южные звёзды
сквозь слёзы смотрели,
как она уходила.
Я-то знаю, со мной так же было,
когда-то я как Шакунтала,
(хотела бы забыть, да не забыла),
как попрошайка нищая стояла,
(ты тоже не узнал меня, мой милый),
я, словно раненая сука, завывала,
как девушка-безручка, как Камилла,
я вся — твоя, и робкая, и смелая, живая.

А перстень, что невеста потеряла,
нашелся в рыбе (рыбака чуть не убили).
И счастлива, пожалуй, только Шакунтала —
её узнали, Камилла и я — навсегда позабыты.

И за кольцо, что память мужьям возвращает,
я бы весь мир отдала, всё на свете,
но только счастья в жизни не бывает —
нами боги играют как малые дети.

   Молитва Камиллы

Огюст мой!
Свято имя твое для меня!
Царствуй надо мною
где бы я ни была!
Дай мне губы твои
каждый день как хлеб!
Прости меня как я прощаю тебя!
Искушай меня телом твоим!
Да будет сила и слава твоя
всегда!

   Шизофрения

Вырезываясь из земли скалой,
холодным камнем,
зуб, самый больной, драконий —
Мондеверж.
В его провалы
птенцом бескрылым, бездомным,
Камилла канет.
Все по закону.
Спокойно.
Там стены высоки,
а окна еще выше,
не оставляй меня, мой Поль,—
но взмах руки —
и вот родной последний вышел.

— Вам не удастся меня запереть,
и вы, и дом скорби, вселенная вся,
внутри моей головы — не снаружи —
меня не поймать даже в звёздную сеть,
о, боже, как ветер мне голову кружит.

Я пленница? ну нет,
вы держите в руках всего лишь тело.
Камилла засмеялась,
ускользнула,
и уплыла в себя
и улетела.

Мой мир остался по ту сторону реки,
я там, его мой мозг создал,
иглой таланта, шёлком крови вышил.
Не оставляй меня, мой Поль, но взмах руки —
и вот родной последний вышел.

Камилла умеет летать.
Камилла не скажет об этом,
а — крылья, пусть названы бредом,
голубку Камиллу способны держать,
вам её не поймать!

Камилла пролетит аллеей,
Камилла выберет сама,
тот клён, что всех других стройнее,
два рукава — смирительной рубашки крылья
распяты вкрест на деревах —
деревья плоть свою растят,
чтоб кто-то был на них распят,
чтоб кровь могла бы
со смолою слиться,
деревья терпят и молчат,
показывая ветру серебро изнанки листьев.

Распята на клёне
иль на каштане,
но не изменилась,
просить на коленях
и плакать не станет.
 
Сломаясь, напишет
она как ребёнок, —
я больше не буду, — 
и руку протянет
как тянется нищий
худою ладонью
за горькою пищей.

А на ладонь ей
лишь лист кленовый,
его поцелует и пишет по новой.
Но только деревья ей отвечают.
И головами качают, качают.

Лист за листом
в порыве нежности струится.
Хоть каждый лист парит,
деревья не летят,
деревья гнутся, шелестят,
показывая ветру серебро изнанки листьев.

И ветер так суров,
а был — так ласков.
Дерево ветви раскинет живыми крестами,
и как Камилла, ветру отдастся,
но не погаснут —
белые нежные свечи каштанов.

   Начало

А ночью ветер бродил по дому,
шторы вздымал и вздыхал терпеливо,
тихо заглядывал в душу Камиллы
и перелистывал крылья альбома,
где пальцы Камиллы недавно летали,
гладя бумагу,
мой милый,
мой милый,
мой милый.

В окне монетой золотой порочной,
луна смотрела тёмными глазницами,
плохие сны, как принцы ночи,
слетались антрацитовыми птицами.

Жизнь замирала.
Лишь влажным кристаллом
слеза блистала
у края глаза,
секунду дрожала,
прощаясь с радужкой,
и всё же решалась —
вниз, почти радостно.
По шее, нежно-ненужной,
спеша как живая,
сбегала жемчужиной.

И вновь кралась меж темными ресницами,
плохие сны, как принцы ночи,
слетались антрацитовыми птицами,
кружили над теплой могилой
души Камиллы.

Сестричка моя, голубка,
нежная, хрупкая.

Камилла спит, но и во сне
так сердце бьётся и болит,
как будто падает, летит,
на дно бездонного колодца,
а люди говорят,
что сердце — бьётся.
Бьётся? И от этого — болит?

Во сне покинув тело Камиллы,
душа над своей оболочкой склонилась,
и верхняя губка еще хранила
изгиба лука крутого силу.
С которой душенька оттолкнулась.

Сама Камилла вспомнить не сможет,
пока её плоть отдыхает,
где душа её ночью летала
и овевала
какое ложе
напрасно.
Душа вернулась,
не разбудив Родена.

И неотступным холодным приливом
вновь заполняла тело Камиллы.

А свет луны зеленой льётся,
Расплескан щедро и пролит,
душа вернулась, сердце сильно бьётся,
так сильно, что от этого — болит?

   Скульптор

Мой бог! Как человек непрочен, как раним,
и как мы страшно говорим,
что сердце — бьётся,
и что у глаз — разрез,
а у бровей — излом.
Как больно и как зло.

Создатель, как он наносил
разрезы глаз на коже гладкой,
то прямо, то немного под углом,
божественно заточенным ножом,
и слезы наши вытирал украдкой,
и придавал бровям излом.

И ей казалось, что любимый
испытывал Камиллу
на преданность и веру —
как Зевс Геру,
Землёй и небом между,
приковал цепями золотыми
поил лицемерно
вином обмана с капелькой надежды.

Камилле надоело жить и ждать
любовь как небесную манну,
и голод внизу живота заглушать
вином надежды с привкусом обмана.

И под наркозом проведенных с ним ночей и дней,
устав от постоянных и изматывающих споров,
Камилла поняла, любовь — как творчество, и в ней
страшней всего — неравенство партнеров.

Не отдавать своих имен,
не брать себе чужих имен нам,
прощай же деревянный манекен,
так долго притворявшийся влюблённым.

Камилла демонов своих не убивает — множит.
Она не хочет обуздать свой норов.
Горячая и гордая — и изменить себе не может,
хоть знает, что в любви —
смертельнее всего — неравенство партнеров.

   Молитва Камиллы

Положи меня как печать
на сердце твоем!
Дай души своей половину!
Мы летать можем только вдвоём!
В том, что жить не могу
без тебя — неповинна!

Мы связаны блаженно и легко
как левое и правое крыло,
но взмах крыла —
и пропасть пролегла
от левого до правого крыла.

   Зрелый возраст

Зрелый возраст,
сухой хворост.
В мой костер подбрось ещё вязанку.
Своей рукой, любимый мой,
в огонь, где я пылаю жарко,
подбрось! Мне всё равно,
и ничего уже не жалко.

Зрелый возраст,
сухой хворост!

А он тебя предал, отринул,
забыл как кровью поила,
забыл как вместе парили,
над бренным миром, Камилла.

Ты слишком жарко горела,
почти уже задушила.
Сжигая живьем, не грея,
жаркая твоя сила.

Костёр самый светлый
не сможет согреть пепел,
и как гореть — сама выбирает,
Камилла, всё что ей нужно — сухие поленья,
в жарком костре как в предверии рая,
не замечает, что пламя уж лижет колени.

Ты сама взошла на свой костёр,
и сама сгоришь и радостно и светло,
над тобой, Камилла,
крылья он простёр —
огонь — и только жаль,
что не поднимет феникса из пепла.

Сухой хворост,
зрелый возраст!

   Молитва Камиллы

В болезни и в здравии,
в смелом мечтательстве,
во сне, вдохновении и помешательстве,
в богатстве и в бедности,
жизнь разведет нас в разные стороны.

Бог не поможет, судьба отвернётся,
Камилла к нему никогда не вернётся.
Вместе им быть только в смерти, где похороны,
не Шакунтала она — не царевна соколов —
к Камилле слетались лишь чёрные вороны.

   Смерть

Камилле всё открыто. Ложь напрасно
рядится в белые одежды,
а глянец лживого лица
покрыт густою сетью трещин.
Везде измена. Лишь надёжны.
Простые истины. Простые вещи.

Ни одежды ни личных бумаг.
Всё болталось на ней — нету тела.
Кровь лениво бежала по венам.
Никогда она больше не пела,
душа,
никогда не летала
без второго крыла,
без второй половины — Родена.

Голубка Камилла, ты не летишь,
и снов уже не видишь вещих.
Камилле нравятся покой и тишь.
Простые истины. Простые вещи.

Встретятся ветер и ночь
и обнимутся страстно,
погаснет луна,
чёрный вечер настанет,
звезды спрячут глаза от ненастья.
Но не погаснут —
белые нежные свечи каштанов.
1989—2012