Закат империи

Заката златая лава
нисходит, обугливая дол,
протянутый, как ладонь –
гадалке, чтоб толковала

по именам холмы,
линий табуировку –
наследственную татуировку
теплокровной тюрьмы,

мыслящего ларца:
перстень ли там с сапфиром?
с ядом? Зерно эфира –
завещанье Отца?

Магистрали и тупики
воспалены движеньем.
Жизнь – самосожженье,
сколько льда ни скопи.

Пепел снега багров.
Века мёртвые мышцы.
Заиндевелые мысли,
скрежеты флюгеров.

Ржавчина на губах.
Патина на запястьях.
Вырождается паства
на дармовых хлебах,

от пастыря без бича
отвращается стадо.
Небо замкнуто взглядом
лунного сургуча.

Город. Родина. Ад.
Пророческие наитья
подталкивают событья,
но некому ставить мат:

пешки лишь на доске –
сдача с побед минувших.
Не6о молчит, замкнувшись
в триединой тоске.

В такое время души
и лучший из худших – гений.
От тысячных исправлений
не только карандаши

затупятся: крутизна
кого теперь привлекает?
К низменности примыкают
вершина и глубина.

Пурпур в крови иссяк.
Держава идёт на убыль.
Архангельские трубы
фальшивят так и сяк.

Ткни наугад перстом
в карту – и брызнет лимфа,
артериальная нимфа
ударит тугим хвостом

в сердце твоё, как в гонг:
позывные распада –
мерцающую рассаду –
от краниума до ног

излучают тела,
не прибавляя света.
Вальсирует планета,
в чём тьма её родила.

И пёстрый танец теней
без конца будет длиться,
ибо трескаются не лица –
фреска на стене.

А мы уходим туда,
обгоняя друг друга,
срываясь с тесного круга
времени и стыда, -

туда, где тайный исток –
и русло себе, и устье,
где пустоте не пусто
и сладок цикуты сок, -

туда, где блаженный грек
замыслил дни и работы:
по стигийским болотам
в золотой век.

1992