Читаем Гоголя. Мёртвые души. 3глава

Третья глава.

В довольном и весьма расположенье духа
Наш Чичиков катил уже по столбовой.
А вы из прошлых слов узнали в чём присуха,
В чём главный интерес его как таковой.

Вот потому не диво, что весь он погрузился
Душой в него и телом, все мысли об одном,
Предположенья, сметы – раздумьями трудился.
Блуждавшие улыбки приятны, в основном.

Занявшись этим всем, не обращал вниманья
На то, где находился: как в облаках парил!
Как кучер Селифан вслух делал замечанья –
С чубарым пристяжным сердито говорил.

Чубарый этот конь лукавой был фигурой:
Частенько делал вид, что будто бы везёт,
Тогда как коренной и пристяжной каурый
Трудились от души, чтоб бричка стлалась влёт!

Каурого продавший был заседатель. Звался?
И конь стал Заседатель, на что не возражал…
А коренной, гнедой, Гнедым и прозывался,
Услышит только кличку,призывно сразу ржал.

У Селифана опыт и знаниев  довольно:
Лукавствие чубарого он раскусил давно!
Кнутом повдоль спины мог протянуть пребольно,
Но тот искал момент к обману всё равно…

«Хитри, хитри, хитрец! – опять игру заметив,
Летело с облучка – Я вот перехитрю!»
И в раз очередной ударил кнутом-плетью:
«Не пропущу, не думай! Нарочно присмотрю!

Вон, посмотри, Гнедой как долг свой исполняет
И Заседатель тоже хороший, добрый конь!
Я им за то овса – пусть силы восполняют
И не одну – две меры! А ты не смей, не тронь!

Ты дело исполняй, немецкий пантолонник!
Чего прядёшь ушами? Тебе ведь говорят!
Дурному что ль учу? Дурного не поклонник!
У! Бонапарт проклятый» И вновь кнутом подряд

По всем уже по трём не в виде наказанья,
А с тем, чтоб показать, как был доволен он,
Прикрикнув: «Эх, любезные!» умножил их старанье.
Стрелой несётся бричка, лишь грязь со всех сторон…

Немного помолчал и снова речь к чубарому:
«Ты думаешь, что скроешь манеру от меня?
Нет! Ты живи по правде: по - доброму, по - старому,
Чтоб получить прозванье почтенного коня!

К примеру, в том поместье, сейчас вот мы откуда,
Хорошие всё люди, приятнейший приём.
Я так тебе скажу: не скоро позабуду,
Как принимали там, с почтением причём!

С хорошим человеком я говорю любезно:
Мы други с ним приятели на долгие года!
Попить ли просто чаю иль закусить трапезно –
С охотой превеликой! Отказа никогда!

Вот барина-то нашего считают уважаемым
И отдают почтенье! Ты знаешь почему?
Сполнял как нужно службу, не просто – государеву!
Сколесской он советник! Учёный по уму…»

Так рассуждая, кучер во тьму забрался, в дали
Иль, скажем, в отвлечённости – куда и сам не знал,
Но по всему понятно, что там его не ждали…
Прислушайся вдруг Чичиков, такое бы узнал!

Но он совсем не слышал всех этих размышлений,
Весь погружённый мыслями куда-то вглубь себя,
В восторге растворённый от стольких впечатлений,
Приятнейшим подсчётом нервишки теребя…

Но тут вдруг грома гул, сильнейшие раскаты,
Заставили очнуться и посмотреть вокруг
На небо в чёрных тучах, явившихся когда-то,
Внезапно, как казалось, всё обложивших вкруг.

Лежавшая в пыли почтовая дорога
Опрыскалась-прибилась… для капелек игра…
Гром в другой раз погромче и ближе уже много
И тут же хлынул дождь, как будто из ведра,

Приняв себе косое немедля направление,
Хлестал с боков кибитку, как будто по щекам,
Поочерёдно, зло, без доли сожаленья,
На вовсе распоясался и волю дал «рукам»…

Потом вдруг изменил с чего-то нападенье:
Стучал уже по крыше, но мощным  «кулаком»,
Отвесно, прямо, сильно воды с небес паденье!
Вот кто из вас с подобным, скажите, не знаком?

Дробились капли часто и брызги разлетались.
Всё чаще, чаще, чаще и вот уже в лицо…
Задёрнул занавески, что к стенкам прикреплялись,
С прозрачными окошками с куриное яйцо,

А, может, чуть побольше, чтоб можно что-то видеть
И в непогоду тоже, коль надобность была!
Каретник это всё обязан знать, предвидеть,
Поскольку непогода частенько очень зла…

Теперь отдал приказ, чтоб поскорее ехать,
Но Селифан и сам смекнул уже о том,
Что это уж конечно и вряд ли стоит мешкать!
Пристрожил тройку лихо, стегнув её кнутом.

Из серого сукна сейчас на свет явилась
(под козлами лежала всё время у него)
Дрянь, скажем, несусветная, вкруг рукавов обвилась,
Наверно, от дождя… А так бы для чего?

Увлекшись размышленьями, не думал про дорогу
И как теперь не силился, припомнить всё не мог:
Сколь поворотов было? Себе признался – много…
Вот отчего их столько, зачем среди дорог?

Как на Руси у нас от издавна ведётся?
Чтоб ни случилось где – поменьше рассуждай!
В решительный момент русский всегда найдётся:
Сначала действуй как-то, потом всё обсуждай!

Направо виден съезд, поворотил направо,
Прикрикнув тройке: «Эй, вы!» и почему-то: «Ну-ть!»
Пустились уже вскачь, раздумывая мало
Куда ведёт дорога, означившийся путь…

А дождь, казалось, будет и будет очень долго.
Пыль замесилась тут же в прилипчивую грязь…
У лошадей частенько вдруг разъезжались ноги…
Всё тяжелее шли… Ждалось, что скажут: «Слазь!»

И тьма висит такая, что ничего не видно,
Хоть глаз себе коли – сплошная чернота…
В такое время в поле любому быть обидно…
К жилью, в тепло хотелось, но нету – пустота…

И Чичиков, понятно, был в сильном беспокойстве:
Пора бы к Собакевичу в имение прибыть!
Они же всё в пути… Совсем уже в расстройстве
Окликнул Селифана, не зная как и быть…

Тот обернулся сразу: «Что, барин?» - отозвался.
«Не видно ль где деревни?» «Нет, барин, не видать!»
Помахивал кнутом и песней разыгрался,
А, может, и не песней… Как ей названье дать?

Туда вошли-вместились все крики одобренья,
Попотчевать какими любили лошадей,
А также прилагательные родов всех без дробленья,
Ну, то есть без разбору, известных средь людей…

Что первое попалось, то сразу же и пелось…
Начало пенью было – конец бы поскорей…
И до того дошло иль просто докатилось:
Возвёл своих лошадок в разряд секретарей!

А между тем наш барин дороги ухудшение
Почувствовал боками: мотало ой-ой-ой…
Что было результатом, конечно, упущения
Того же Селифана, он был тому виной!

И Селифан, казалось, смекнул в чём было дело:
По полю взборонённому тащились напрямки…
Сам ведал за собою, примолкнул ошалело,
Не говорил ни слова, признаться не с руки…

«Что ты творишь, мошенник? Какой дорогой едешь?»
«Да что ж тут, барин, делать? Кнута не разглядеть…
Потьма такая пала, не хитро, что заедешь…
Авось, да и проскочим… придётся потерпеть…»

Пока он говорил, так бричка наклонилась,
Что Чичиков был вынужден вцепиться за края
Обеими руками! «Держи же! Сделай милость!»
И только тут заметил, что кучер подгулял…

«Держи, ведь опрокинешь!» «Нет, барин, невозможно!
Я уж и сам-то знаю, что так не хорошо…
Неужто в первый раз? Нет, нам это не можно,
Никак не опрокину… Вот выдумал ещё…»

Но бричку занесло и занесло прилично.
Легонько, помаленьку сдвигал её, как мог.
Вертел и поворачивал – знал дело на «отлично»
И вскоре довертел – легла совсем на бок…

И Чичиков с размаху руками и ногами
Немедленно влетел в противнейшую грязь…
А тот коням: «Стоять!», но те уж встали сами.
Он с козел своих слез, сказавши: «Вот те раз!»

Случившимся вот сим был изумлён изрядно…
Стоял теперь пред бричкой, подпёрши бок рукой,
Потом уж и другою… картинно так, нарядно…
Поразмышлял немного: «Ишь, случай-то какой!

Взаправду перекинулась!» А барин в это время
В кромешной темноте барахтался в грязи,
Пытаясь как-то встать, весь облеплён по темя…
Всё, наконец, поднялся! Одной ногой юзит…

Уселся снова в бричку и с бранью к Селифану:
«Ты, что это, разбойник? Ведь, как сапожник, пьян!»
«Нет, барин, как возможно? Не сделаю обману –
С приятелем обедал… Какой бы тут изъян?

Мы с ним поговорили… иль этак вот не можно?
В том нет чего худого, хотя б и закусить!
С хорошим человеком, я чай, всегда возможно
И не обидно вовсе, хоть у кого спросить!»

«Неужто ты забыл всё сказанное мною?
То был последний раз, когда напился ты!»
«Нет, ваше благородие! Всё помню и не скрою,
Что дело своё знаю, что пьяницей быть стыд…

Оно бы ничего, поговорил сердечно…
С хорошим человеком приятно говорить…»
«Вот высеку тебя, так будешь помнить вечно,
Как разводить беседы и можно ль тебе пить!»

«А это как завгодно – тот отвечал согласно –
Коль нужно будет высечь, чего же не посечь?
Господская то воля… забота ежечасно…
За дело оно можно… порядок обеспечь…»

Услышав это, барин с ответом не нашёлся,
Но в тот же самый миг немного в стороне
Как будто чей-то пёс до хрипоты зашёлся
Подарком от судьбы и вовремя вполне!

Обрадованный Чичиков, велел туда направить
Измученную тройку, не мешкая, скорей,
С тем, чтоб в загон какой их отдыхать поставить
И самому случиться радушных близ дверей.

У русского возницы чутьё всегда в придачу
К обычному всем зренью или заместо глаз,
От этого частенько он правит наудачу,
Хотя бы и в слепую, приедет в самый раз!

Вот так и Селифан, ни зги не различая,
Направил лошадей к деревне наугад
И встал уже тогда, когда в забор причалил
Оглоблею от брички, чуть осадил назад …

За пеленой дождя угадывалась крыша.
Послав искать ворота, герой наш понимал,
Процесс мог затянуться во времени и слишком,
Но так же, безусловно, ещё другое знал:
 
Надёжнее швейцаров хозяйские собаки,
Которые конечно и тут же сообщат,
Что у ворот чужие, зальются лаем всяко:
Кто покрупнее - басом, поменьше – верещат…

И вот в одном окошке как будто что мелькнуло,
Туманною струёю забора досягнув.
Калитка отворилась, возникшая фигура:
«Чего порасходились?» - спросить пришла, рискнув…

«Приезжие мы, матушка. Поночевать пустите!»-
На спрос ответил Чичиков. Она ему в ответ:
«Ай, постоялый двор вы тут найти хотите?
Я вот что вам скажу: такого тута нет!

Ай, востроногий-то! Какое выбрал время…
Здесь люди уважаемы: помещица живёт!
Стучатся по ночам… лишь беспокойство… бремя…
Ступайте себе с Богом! Никто вас тут не ждёт…»

«Что делать-то нам, матушка, под дождиком-порошей?
Не ночевать же в поле иль где-нибудь в степи?»
А Селифан добавил: «Да, время не хорошее…»
«Молчи, дурак! – услышал – Впредь наблюдай пути!»

«Да, кто же вы такие?» - спросила вновь старуха.
«Дворянского я роду!» «Выходит, дворянин?»
Немного помолчала, потом сказала сухо:
«Пойду скажуся барыне! Пождите, господин!»

Минуты через две к калитке возвратилась.
В руке светил фонарь. Ворота отперлись.
Другое уж окошко немного осветилось.
Заехали во двор, чуть в дом не уперлись…

Дом с виду небольшой, от взгляда тьмой укрытый,
Одною своей частью, казалось, слал привет
Приехавшим не званно. По доброму, открыто,
Струился из окошек его призывный свет.

Пред домом была лужа. Свет ударял в глубины,
Мерцал, переливался, дробился на огни…
Гостям не до представшей негаданно картины –
Скорей войти под крышу намерены они…

По этой самой крыше дождь барабанил звучно.
Подставленная бочка с краями налилась.
Хозяйские собаки, сгруппировавшись кучно,
Совсем зашлись от лая, показывая власть.

Один какой-то пёс, к спине закинув голову,
Так выводил протяжно, как будто получал
Поболее других… платили, что ль не поровну?
За денежки  старался… иначе б замолчал…

Другой, казалось, хапал… отхватывал наскоро,
Как пономарь церковный, приходится сравнить…
Про меж звенел звонком почтовым часто, скоро,
Неугомонным дискантом, свивая перевить…

Перекрывая всех иль, скажем, повершая,
Звучаньем контрабаса густой вплетался бас,
Быть может, старика, в единство завершая,
Хрипел он, как хрипит в концертах контрабас…

Представьте себе хор: как тенора стараются
Повыше ноту взять, на цыпочки привстав,
И всё, что ни на есть, всё к верху порывается,
Как партитура требует иль хоровой устав.

А он один стоит. Небритый подбородок
Прижал к груди за галстук и, глубоко присев,
Оттуда свою ноту проводит без доводок
Под дребезжанье стёкол, дрожанье даже стен…

Услышав этот «хор» из стольких «музыкантов»,
Легко составить мненье о деревушке всей,
В ход не пуская вовсе особенных талантов:
Порядочна в размерах, домов изрядно в ней!

Но бедный наш герой промокший и озябший
Лишь о постели думал, уюте и тепле!
Казалось, уже век бредёт во тьме объявшей
И солнца нету вовсе, сгорев, лежит в золе…

Он так спешил покончить с досадным приключеньем,
Что выскочил из брички считай, что на ходу…
На полном основании считайте исключением –
Неосторожность действий… легко привлечь беду…

Встречать их вышла женщина. На первую похожа.
«Родные меж собой!» - отметил он себе.
Походкою полегче, годами помоложе…
Прошёл за нею вслед и вот они в избе.

Вошедши, кинул вскользь по комнате два взгляда:
Обоями обвешена в полосочку была
И с птицами какими-то картины близко-рядом,
Меж окон по простенкам висели зеркала.

За каждою из рамок, напоминавших листья,
Свернувшиеся хитро, заложены давно
Колода старых карт или чулок, иль письма…
Без принципа какого иль смысла – всё равно…

Настенные часы в цветах на циферблате,
А кроме ничего заметить уж не в мочь –
Пора бы и давно лежать ему в кровати…
Слепила словно мёдом его ресницы ночь…

Спустя всего минуту хозяйка появилась.
На голове чепец, казалось, что вплыла…
С фланелькою на шее – чего-то утеплилась…
Смотрелась пожилою… такою и была…

Она из тех хозяюшек, из небольших помещица,
Которые всё плачутся на скудный урожай,
Убыточность во всём, когда и нет, мерещится…
Внимательнейше слушай, ничем не возражай…

Они склоняют голову все отчего-то набок,
Прескромницы в одеждах, но много лет подряд
Деньжонки собирают, как будто овощ с грядок,
В пестрядевых мешочках в комодиках хранят…

Целковики в одни. Полтиннички в другие,
Четвертачки отдельно – зачем же всё мешать?
Лежат эти копилочки, набитые, тугие…
Случись, в комод залезешь – не сможешь отыскать

Средь кофточек ночных, да нитяных моточков,
Не сшитого салопа, что для того хранят,
Чтобы потом, когда понадобится срочно,
Состряпать юбку, платье… пусть неказист наряд,

А всё получше тех, что прогорит от печки
При выпечки лепёшек со всячинкой на вкус…
Что вряд ли и случится: хозяйка не беспечна
И очень бережлива! Тот матерьяла кус

Достанется племяннице внучатой её сестры по смерти,
В духовном завещании запишется строкой
В купе со всяким хламом, вы на слово поверьте!
Встречались мы с подобным у глаз и под рукой…

Но Чичиков сейчас пустился в объясненья,
Мол, случай непредвиденный, побеспокоил вас,
Мол, заплутали вдруг, погодные стеснения
И что прощенья просим, мол, в неурочный час…

«Ну, что уж? Ничего – хозяйка отвечала –
В какое время вас ко мне Господь принёс!
Сумятица и вьюга… Поесть бы для начала…
Пора-то вот ночная… сготовить как? Вопрос…»

Хозяйкины слова шипением прервались
Настолько подозрительным, что даже вздрогнул гость,
Как будто испугавшись. А вы б не побоялись,
Когда бы показалось, что змей явилась горсть?

Но, посмотрев наверх, он тут же догадался:
Настало время бить настенным их часам!
В которых за шипеньем хрипящий звук раздался
И, наконец, натужась, пробили два часа,

С таким уже звучаньем, как если бы кто вздумал
С размаху стукнуть палкой по битому горшку…
«И так вот каждый раз? – наш Чичиков подумал-
Пожалуй, впечатлений вложили в них лишку!»

Часы же, отчудив, вели себя прилично:
Их маятник опять стучал, как должно быть,
Направо и налево путём своим привычным,
До следущего боя позволив позабыть…

Часы нас отвлекли от темы разговора,
Что шёл между хозяйкой и гостем в тот момент,
Когда она, смущаясь, сказала( вот притвора!),
Что до утра покушать возможностей здесь нет…

«Благодарю покорно! Оставьте беспокойство!
Мне ничего не нужно – единственно постель!
Одним лишь озаботьтесь – для сна моё устройство,
Да вот ещё: скажите, как далеко отсель

Поместье Собакевича?» «А кто это, скажите!
Таких в округе нашей, как я смекаю, нет!»
«Ах, вот как! А Манилов?» «Кто это укажите!»
«Помещик, как и первый…» «Не видывали, свет!

По нашенским местам таковских не слыхали…»
«Какие же тут есть?» «Свиньин и Плешаков,
Ещё есть Канапатьев… Трепакина назвали?
Нет, что ли? Так, Трепакин, Харпакин и Бобров!»

«Богатые всё люди?» «Нельзя сказать, что очень…
По двадцать душ, по тридцать… До сотни, больше нет…»
Что ж, Чичиков отметил, забрался в глушь средь ночи…
«А город далеко ли?» «Вёрст шестьдесят! - в ответ –

А всё-таки мне жаль, что нечего покушать…
А не хотите ль, батюшка, пусть бы подали чай?»
«Благодарю вас, матушка, но будет много лучше
В постель улечься мне!» «Коль так, то не серчай!

И в правду, что с дороги, сказать-то не премину,
Вам отдохнуть получше теперь всего милей!
Фетинья! Слышь, Фетинья! Неси-ка ты перину,
Подушки и простынку почище, не жалей…

Ведь вот какое время Господь наслал за что-то…
Всю ночь свеча горела пред образом Его…
Ох-ти! Отец ты мой! Да ты в грязи с чего-то…
Как боров извалялся, засалило всего…»

«Ещё и слава Богу, что только и засалился!
Рук-ног не отломал… такая вот беда…»
«Святители! Вот страсти-то… Господь-то, видно, сжалился…
Не потереть ли спину хоть чем-нибудь тогда?»

«Нет, нет! Того не надо! Спасибо, но что точно,
То приказать что ль девке, кому-нибудь из слуг,
Повысушить мне платье, да и почистить срочно,
Чтоб поутру надеть и быть к отъезду вдруг!» 

"Ты слышь иль нет, Фетинья? – хозяйка обратилась
К той женщине, что прежде с периною пришла,
И взбить её успела так, что перо крутилось
Фонтаном иль потопом. Та вдруг сказала: «А?»

«Возьми вот их кафтан с исподним сразу вместе
И просуши как надо теперь перед огнём,
Как барину покойнику, со тщаньем, честь по чести,
А после перетри, да вытряхни, чтоб днём

Одеться было можно!» «Исделаю, сударыня!»
Ответила Фетинья, простынку постелив.
«Покладистой была, наверно, к слугам барыня…»
Подумал гость с чего-то, вот так определив…

«Ну, вот тебе постель ужо-тко и готова!
Прощай покуда, батюшка! Не нужно ли чего?
Мож, пятки почесать иль что-нибудь другого?
Покойник мой любил, охоч был до того…»

Гость снова отказался. «Тогда – покойной ночи!»
Проговорив всё это, хозяйка с тем ушла.
Он спешно раздевался, как сил хватало, мочи,
Отдал всю свою сбрую Фетинье. Унесла.

С огромным удовольствием глаза его глядели
На взбитую постель, оказанную честь…
Большая мастерица Фетинья в этом деле-
Пришлось подставить стул, чтоб умудриться лечь!

Но только что залёг, как тут же опустился
Значительно – до пола… едва ли не упал…
Задул скорей свечу, недолго погнездился,
Укрылся одеялом. Через мгновенье спал…

Проснулся в другой день уже довольно поздно,
Наверно, от того, что солнце сквозь окно
Блистало нестерпимо упрямо и серьёзно,
Да мухи облепили, усеяв полотно…

Одна из них настырно за чем-то лезла в ухо,
Другая не давала покой его губам,
А третья влезла внос, чихнуть заставив глухо…
Вот тут и пробудился не то, чтобы и сам…

Окинув взглядом комнату, теперь уж убедился,
Что не одни лишь птицы среди картин, меж них
Висел портрет Кутузова, с ним рядом находился
Написанный, как маслом, неведомый старик

В мундире с обшлагами, как нашивали разве
При Павле, что ль, Петровиче? Из родственников, знать…
Часы, издав шипенье( пугают или дразнят?),
Пробили ровно десять – довольно, дескать, спать!

В дверь глянуло лицо и сразу же пропало…
Как будто бы хозяйка – мелькнуло в голове.
Всё дело было в том, что глянув, увидала:
Получше чтоб заснуть разделся он вполне…

Но рядышком с постелью уже лежало платье,
Пригодное к тому, что можно надевать.
Оставивший вполне Морфеевы объятья,
Он для себя решил: пора бы и вставать!

Одевшись, подошёл к простенку между окон,
Чтоб в зеркало взглянуть: всё ладно или как,
При этом вновь чихнул да так, что резвым скоком
Скакнул петух индейский с той стороны на шаг!

Окно же было низко к земле и даже очень…
Подпрыгнув высоко, петух стал бормотать
На странном языке… видать уполномочен:
Мы вам желаем здравствовать от кур ему сказать!

На что ему герой наш невежливо ответил…
Да что там? Не невежливо, а прямо свысока!
Зачем, не знаем, так, ведь тот его приветил,
А что в ответ услышал? Простите: дурака…

И тут же позабыл, рассматривая виды,
Что были перед ним буквально за окном,
Которое глядело, не сделать бы обиды,
Но точно, что в курятник, обильнейший притом!

Весь этот узкий дворик наполнен всякой птицей,
Другой домашней тварью… но птице счёту нет!
Меж них ходил петух – им впору и гордиться-
Роскошный мерный шаг, хозяйский взгляд и след!

Свинья с семейством тут же возилась в сора куче,
Цыплёнком закусила, что вряд ли поняла…
Над корками арбуза роились мухи тучей,
А дальше, за забором, картошка, лук, свекла…

По огороду редко виднелись и деревья,
Накрытые сетями от птиц каких, сорок…
Стояли чучела, как принято в деревне-
Защита от потравы на краткий летний срок.

За огородом дальше крестьянские строенья,
Вне чётких линий-улиц, а как-то так, вразброд,
Как будто в рассыпную, но вид их устроенья,
По наблюденьям Чичикова, был крепок, даже твёрд.

С чего он это вывел? А посудите сами:
На крышах изветшавший тёс всюду заменён,
Ворота не косились, видны телеги, сани…
"Деревня-то не маленька!" – герой наш удивлён…

Обдумав хорошенько, решил разговориться,
Получше познакомиться, доверие сыскать…
И в щёлочку взглянул в дверную – убедиться,
Что и хозяйка встала. А как ещё узнать?

Увидел: та сидит за столиком за чайным.
Вошёл туда и сам, надев весёлый вид,
Довольствием светясь, был ласков чрезвычайно…
«Как почивали, батюшка?» - она уж говорит.

Одета была лучше, не так, как даве, ночью:
В приличном тёмном платье и не в ночном чепце,
На шее же, однако, опять виднелось точно
Напутанное что-то. Улыбка на лице.

Ей Чичиков в ответ, уже садившись в кресло:
«Прекрасно! Хорошо! А как, к примеру, вы?»
«Никак, отец родной!» «С чего? Вот интересно…»
«Бессонница замучила… Всё с ног до головы

Болело преизрядно! Ломила поясница,
Да, вот ещё, нога, представь, аж мочи нет…
Мучения такие, в кошмарах не приснится…»
«Пройдёт! Пройдёт, однако! Глядеть на то не след!»

«Подай Бог, чтоб прошло! Уж делала притирки:
И салом свиным мазала и скипидаром тож…
Да всякие, отец, есть у меня растирки…
Чайку с чем прихлебнёте? С фруктовой? Вкус хорош!»

«А, что? Это недурно! Хлебнуть теперь фруктовой!»
Читатель! Ты заметил, с какой свободой он
Теперь себя держал? Манерой вовсе новой,
Не то, что у Манилова, причём, со всех сторон!

Тут надо сделать вывод иль, скажем так, признаться,
Что на Руси у нас есть маленький секрет
Иль даже преимущество пред тем же иностранцем:
В уменье обращаться нам равных в мире нет!

Пересчитать нельзя оттенков всех в общении…
Француз иль, скажем, немец во век не разберёт
С чего бы это так и замолчит в смущении
Иль, выпучив глаза, раскроет просто рот…

Они как говорят, к примеру, с миллионщиком?
Почти что тем же голосом и тем же языком,
Что с мелким торгашом, табачником, бульонщиком,
Чуть подличая в меру и то в душе, тайком…

У нас совсем не то, у нас совсем иначе!
У нас есть мудрецы, не малое число,
Которые, коль нужно, то и споют, заплачут,
И море одолеют, оставивши весло…

С помещиком, имеющим душ двести, вам к примеру,
Не будут говорить, как с тем, где нет того,
А у кого за триста – уже не так, как с первым…
Шагай по восходящей… оттенков: ого-го-го!

Представьте, в тридевятом каком-то государстве
Есть, скажем, канцелярия, есть и правитель в ней.
Средь подчинённых он, взгляните: царь на царстве,
Приговорённый властвовать до окончанья дней!

От страха перед ним, что вымолвить не можно…
Какое благородство в лице узришь его!
Чего там только нет? Придумать и то сложно –
Берите в руки кисть, чтоб рисовать с него!

Вот, прямо Прометей, решительное слово!
Высматривает гордо -  как есть глядит орлом!
В походке не спешит, как бы плывёт по волнам,
Значительная личность за значимым столом…

Но тот же вот «орёл», как только зван к начальству,
Такой вдруг «куропаткой» на зов его бежит,
Что мочи нет глядеть: куда девалось чванство?
Пред ним так не дрожали, как он теперь дрожит…

На вечеринке, где все чина небольшого,
Наш «Прометей» весь вечер так и пробудет им,
А чуть немного выше и не узнать такого –
Внезапность превращения вдруг сделается с ним,

Какое и Овидий придумать не способен:
Поменьше станет мухи, с ним муха рядом – слон!
В песчинку уничтожился, и ей же стал подобен:
«Ужель, Иван Петрович? Ах, нет! Совсем не он!

Иван Петрович ростом повыше и потолще,
За так не улыбнётся, басит, считай, как гром…
А этот низковат, совсем лишённый мощи,
Комариком пищит… Подходишь ближе: он…

«Эх! - скажешь про себя – Так вот как ты устроен…»
Господь здесь всем судья… не стоит осуждать…
Вернёмся же теперь к оставленным героям,
О чём приспело время у них порассуждать?

Мы видели, что Чичиков повёл себя иначе:
Не церемонясь вовсе, взял чашку со стола,
Плеснул в неё фруктовой… И что всё это значит?
Манера поведенья совсем другой была…

Глоток из чашки сделав, повёл такие речи:
«А деревенька ваша, гляжу я, не плоха!
И сколько же в ней душ?» Та, вдруг поддёрнув плечи:
«Под восемьдесят будет… Не побоюсь греха

Сказать, что времена-то настали ой лихие:
В предшествующий год такой неурожай,
Что Боже сохрани! Такие всё стихии…
Как перешли, не знаю, так близко нынче край…»

«Однако, мужички на вид вполне исправны…
Избёнки перекрыты, не хилы, но крепки!
Простите ради Бога, спросить забыл о главном,
В ночное время прибыл, уставши… не с руки…

Позвольте хоть теперь фамилию услышать!»
«Коллежский секретарь Коробочка покойный был супруг!
«А имя и отечество?» - чуть голосом потише.
«Настасия Петровна!» «Ну, надо же! - он вдруг –

Сестру моей мамаши, вы вот себе представьте,
То есть родную тётку, точно, как вас зовут!»
«А ваше имя как? Ведь вы, чай, заседатель?»
«Нет, матушка! – с улыбкой – Я по делишкам тут!»

«Вы, верно, покупщик! Как жаль теперь мне, право,
Задёшево купчишкам, знать, мёд-то продала…
А ты  бы  вот, отец мой, свершил то дело справно –
Купил бы подороже… Чего не пождала?»

"А вот и не купил бы! Мне мёду и не нужно…"
«Чего ж тогда другого? Ужели что пеньку?
Да, вить, пеньки-то мало… Надрали, но не дружно…
С полпудика всего-то… На нужды стерегу…»

«Нет, мать моя, другой товарец я торгую…»
«Да что бы это было?» «Скажу, наступит час…
Ответьте лучше мне, мысль поведу другую,
А не было ль смертей среди крестьян у вас?»

«Ох, батюшка! А как же! Поумерало, было:
Осьмнадцать человек! Да и какой народ!
Понародилось тоже, да толку не прибыло,
Такая мелюзга… тьфу вовсе, не приплод…

Народ-то мёртв уже – плати, как за живого!
Подъехал заседатель – подать с души отдай!
Вот тоже живодёр… Как не боится Бога?
Не спросит, как достались – возьми да отсчитай…

На прошлой уж неделе опять беда-несчастье:
Сгорел у нас кузнец, в слесарном даже знал!»
«Пожар у вас здесь был?» «Бог уберёг от страсти,
А то бы того хуже… нет, сам собой пропал…

Внутри его всего с чего-то загорелось!
Мож, выпил чего лишку? Так огоньком зашлось,
Весь почернел, как уголь, всё естество истлелось…
А мне теперь как быть? Второго не нашлось…

И выехать-то не на чем… Кузнец был преискусный!
Кто подкуёт лошадушек? Не знаю как и быть?»
«На всё здесь Божья воля!- ответил даже грустно –
А уступи их мне!» «Кого вам уступить?»

«Вот этих всех, что умерли!» «Как, рассуждая здраво?»
«Да просто так, задаром или продайте, что ль!
Я денег дам за них!» «В толк не возьму я, право…
Откапывать, что ль, станешь? Растолковать изволь!»

Но Чичиков уж видел: эко куда хватила!
И в нескольких словах подробно объяснил,
Что по ревизской сказке живыми выходило…
Зачем кому-то знать? Потратил много сил…

«На что они тебе? – спросила вновь старуха-
Ведь мёртвые они…» - страх выпучил глаза..
«А это мне оставьте!» - ответил очень сухо.
Она не понимала… взгляд застила слеза…

«Извольте, ещё здесь слов несколько добавлю:
Они же вам в убыток – платить, как за живых!
Беру их на себя, чем от хлопот избавлю,
Пятнадцать рублей сверху кладу за всех за них!

Надеюсь, теперь ясно?» «Нет! Право, я не знаю –
Промолвила хозяйка – Прости, отец родной,
Но мне не доводилось… никак не понимаю...
Опять вздохнёшь печально – как трудно быть одной!

Ведь мёртвых я ещё когда не продавала…»
«Ещё бы! На диво б походило если б случилось то!
Иль, может, вы решили, что толку в них немало?»
«Нет! Я этак вот не думаю… Тебе они на что?

Ведь вот что затрудняет, что их как бы и нету…»
«Ну, баба крепколобая! – подумал про себя -
Послушайте же, матушка! Прислушайтесь к совету,
Жалеючи скажу, по-дружески, любя:

Ведь вы же разоряетесь – не шуточная плата!
Как за живого вносите!» «Ой, не скажи, отец!
Ещё третью неделю свершилась та уплата:
Поболе полтораста взнесла и тоже не конец-

Подмаслить заседателя опять же было нужно…»
«И я о том же, матушка! А с передачей той
Платить уж буду я за всех их разом дружно,
Повинности на мне, а вы уж за чертой…»

Старуха призадумалась. И так и так кидая,
Казалось, понимала, что выгода тут есть…
Но больно дело новое… торговля-то чудная…
Предмет-то небывалый… как бы куда не влезть…

Побаивалась сильно: не вышло б, что надули…
Откуда покупщик сей вдруг явился к ней
Один лишь Бог и знает в ночное время, в бурю?
Зачем бы ему мёртвые? Неслыханно средь дней…

«Так, что же? По рукам?» Опять, вишь, подступает…
«Право, отец, не знаю… Ведь не случалось мне
Покойных продавать… живых-то вот бывает –
Двух девок протопопу… Благодарил – оне

Салфетки сами ткут!» «Не о живых тут дело –
Я спрашиваю мёртвых!» «Не вышло бы убытку какого-нибудь тут…
Боюсь, как бы обману какого не приспело,
Вдруг им цена поболе? Дороже вдруг дадут…»

«Послушайте же, матушка! Эх, экие какие!
Что стоить они могут? Всмотритесь: это прах…
Возьмите вещь негодную иль тряпки никакие,
А всё они в цене… Как объяснить в словах?

Любую даже тряпку возьмут хоть на бумагу
На фабрике бумажной. Ведь так же? Разве нет?
А мёртвых-то куда, имей хоть и отвагу…
На что они нужны? В чём применить их след?»

«Уж это точно, правда! Их ни на что не нужно!
Вот что и беспокоит, что мёртвые оне…»
«Поди ты сладь вот с нею – он про себя натужно –
Проклятая старуха… в жар бросило от ней…»

И, вынувши платок, со лба пот утирая,
Обдумывал, как быть, что ей ещё сказать…
Всё, вроде, перепробовал, в мозгах перебирая,
Дубиноголовой даже посмел там обозвать…

А, впрочем, он сердился напрасно уж наверно –
Иной и государственный почтенный человек,
Такая вот Коробочка бывает совершенно:
Зарубит что-то в голову, и не свернёшь вовек!

И сколь не представляй каких-то объяснений
Иль доводов, к примеру, что всем ясны, как день,
Всё отлетает прочь, как мячиком об стены,
Не обойти-объехать, как средь дороги пень…

И Чичичков то знал, в том не было открытий…
Не выходило прямо, решил пойти в обход:
«Вы, матушка – сказал он – Понять, что ль, не хотите?
Я спрашиваю воздух, не неживой народ!

Их нет уже средь нас – вы сами признаёте…
А я за них вам денег рублей пятнадцать дам!
Вот видите в руках! Где просто так найдёте?
На улице не сыщете… Почтение к годам…

Признайтесь вот теперь, почём вы мёд продали?»
«Двенадцать рублей пуд!» «Зачем бы теперь врать?
Ведь, нет такой цены, наврали в том… едва ли…»
«Ей – Богу, продала!» «Так мёд-то тот собрать!

С заботами, стараньем потратили полгода!
Да с пчёлами возня, кормили их зимой…
А мёртвые-то души… какая их природа?
Одна лишь Божья воля, а не труды самой…

Тут с вашей стороны стараний нету вовсе…
Одни только убытки, ущерб один, считай…
А я за них вам деньги… теперь же, а не после…
Пятнадцать в ассигнациях в руке перелистай!»

Почти не сомневался: не устоит старуха!
Под силой убежденья согнётся, наконец…
Напрасно обольщался… Проговорила глухо:
«Ты, право, не серчай! Пойми меня, отец!

Уж лучше, знаешь, я повременю маненько…
Неопытность-то вдовья… Незнания в делах…
Купцы-то понаедут… вдруг распродам раненько…
Дай примениться к ценам…» «Страм, матушка, и страх!

Вот что вы говорите? Послушали бы сами!
Кто станет покупать их? Их как употребить?»
«А, может, что в хозяйстве сгодятся как часами…»
Вступила с возраженьем, не зная, как и быть…

Смотрела на него почти уже со страхом,
Желая знать услышать на то его ответ…
«В хозяйстве? Мертвецы? За прялки, что ли, к пряхам
Иль воробьёв пугать на огород, на шест?»

«Ох, Господи, прости! – старуха лоб крестила –
Какие же всё страсти ты говоришь сейчас…»
«Куда б ещё пристроить? А, впрочем, их могила,
Гробы и сами кости останутся при вас!

Ведь вся эта торговля лишь на бумаге будет!»
Старуха вновь задумалась. Он нервничать начал.
«Настасия Петровна? Что в мыслях-то пребудет?»
«Я всё не приберу – что б спрос твой означал?

Как быть тут, не пойму… Пеньку, купил бы, что ли?»
«На что мне та пенька? В другой, быть может раз…»
«Не хочешь? Ну, так что же? Отец, я не неволю…»
Задумчиво промолвила, не поднимая глаз…

«Да, что же вы с пенькою-то? Зачем её суёте?
Я о другом прошу вас… Каков же ваш ответ?»
«Товар-то больно странный, а вы всё пристаёте…
Совсем, ведь, небывалый, неслыханный, мой свет…»

Здесь Чичиков в сердцах, об пол хвативши стулом,
Из всяческих границ терпения ушёл…
И посулил ей чёрта, подёргивая скулом,
Поскольку больше сил к сдержанью не нашёл…

Услышавши про чёрта, вся побелела странно:
«Зачем его припомнил? Не надо бы… Бог с ним!
Намедни, считай, ночь мне снился окаянный,
Такой, отец мой, гадкий обличием своим –

Рога длинней бычачьих… То, видно, в наказанье
Господь послал за то,  что на ночь помолясь,
Я вздумала на картах приняться за гаданье,
Чего не стану впредь, поверишь, отродясь…»

«Поверить-то поверю… Другому удивляюсь:
Как вам они десятками не снятся по ночам?
Помочь хотел от сердца, на старость умиляясь,
Ведь вижу, как вы бьётесь… слеза спешит к очам…

Но пропади вы пропадом со всей деревней вместе!»
«С чего бы ты забранки такие теперь гнёшь?»
«Да слова не найдёшь как и сказать по чести:
Обидеть не захочешь, а всё произнесёшь…

Как всё равно дворняжка, что возлежит на сене:
Сама не ест его, но и другим не даст…
А я было хотел помочь чем к перемене,
Подряды б закупал, по части той горазд…»

Здесь он прилгнул, конечно, но, кажется, удачно:
Казённые подряды подействовали вдруг
С нежданной стороны, но в пользу, однозначно-
Похоже дело выйдет, замкнув цепочку в круг!

«Да что ж ты рассердился так горячо? С чего бы? –
В Коробочкином голосе послышалась слеза –
Знай я, что ты горяч, не спорила давно бы…»
«Ну, вот ещё сердиться! Сердиться нам нельзя…

Да и с чего бы, верно? Дело, скажу вам прямо,
Не стоило вообще-то яичной скорлупы!
С чего бы, непонятно, со мной вы так упрямы?
Опять же не к обиде, но чуть ли не глупы…»

«Уж я теперь готова отдать их за пятнадцать!
Но только уж в подрядах смотри не позабудь!
Случится вдруг муки брать, иль в крупах расстараться,
Скотины какой битой, то прямо ко мне будь!

Не сделай в чём обиды…» «Да, что вы? Не обижу –
Проговорил ответом. Сам отирал всё пот,
Что в три ручья струился – Есть в городе, предвижу,
Знакомец, что ль какой?» «А как же? Протопоп!

Сынок-то у него в палате будто служит…
К нему и напишу, чтоб помощь оказал
При совершенье крепости. Я думаю, удружит!»
«Вот эдак славно будет!» - на это ей сказал.

«Вишь, скрытный-то какой: ни слова про подряды!
Вот было б хорошо привадить чем сюда,
Чтоб забирал в казну всё разом да и к ряду!
Задобрить чем-то надо… вот только чем? Беда…

Пойти сказать Фетинье, чтоб испекла блиночков-
Там оставалось тесто от прошлого уж дня…
И чтоб пирог загнули с яичком! Вот уж точно,
Что славно загибают пирог тот у меня!»

И с этой мыслью вышла – отдать распоряжения,
А Чичиков один в гостиную прошёл,
Где ночью спал пред этим: начать приготовления.
Там всё, как  должно, прибрано давно и хорошо.

Перед диваном стол. Достал свою шкатулку,
Поставил на столешницу. Присел передохнуть…
Устал от пререканий, сердечко билось гулко…
Закончить бы уж с этим и поскорее в путь!

Как в речке побывал – от пяток и до уха
Покрылся липкой влагой, промок весь, запотел:
«Эк, уморила как, проклятая старуха…»
Явившимся ключом в шкатулке повертел.

Подумалось с чего-то, что есть средь вас, возможно,
Которым бы хотелось в неё теперь взглянуть,
Затем, чтоб посмотреть устройство: просто-сложно?
Могу в том посодействовать! Итак, читатель, в путь!

По центру, в середине, стояла явно мыльница,
Пять-шесть перегородок для бритв уже за ней,
Квадратный закоулок: с чернилами чернильница,
За ним ещё один: песочница на дне…

А между ними как-то провыдолблено лодочкой
Для перьев, сургучей, того, что подлинней.
Ещё перегородки под крышкою со скобочкой,
Средь них совсем открытые со собранным средь дней:

Билетами визитными иль даже театральными,
Какими-то ещё, что к памяти хранят,
Записками, заметками не очень специальными…
Перечислений можно ещё продолжить ряд…

Весь верхний её ящик со всем, что называлось,
Из паза вынимался, под ним уже до дна
Заполнено бумагой. В одном боку скрывалась
Коробочка для денег, что глазу не видна

И так всегда поспешно обратно задвигалась,
Что невозможно было на взгляд определить
Какая всё же сумма внутри неё ховалась…
Премудрое решенье: зачем достатком злить?

На этот, впрочем раз, он за неё не брался –
Наличные для сделки заранее достал.
Открыв свою шкатулку, совсем другим занялся:
Сидел, чинил перо, потом писать им стал…

Но тут вошла хозяйка. Шкатулочку заметив,
Воскликнула с восторгом: «Вот ящик-то хорош!
В Москве, чай, покупал?» «В Москве!» - на то ответил.
«А я уж сразу знала, что только там найдёшь!

Вот третий год пошёл, сестра моя оттуда
Сапожки привезла для деток на меху!
Поверишь, так теплы, не подступай простуда!
И сносу не видать, что снизу, что вверху!

Ахти, отец родной! Сколь гербовой-то вижу!»
И в самом деле, правда: её немало там.
«Листок хоть подари! Чай, просьбой не обижу?»
Он взялся объяснять значение листам,

Что эта вот бумага лишь к одному годится:
Для совершенья купчих предназначенье ей…
Но после дал листок – не повод, чтоб сердиться,
Сам всё писал письмо. Потом с вопросом к ней:

«Вот тут поставьте подпись и списочек представьте!»
Помещица на память, мол, списков не вела…
Всех знала наизусть! Писать чего? Увольте!
Повёл лишь головою – чудны Твои дела…

Писал уж под диктовку, но часто их фамилии
В другой раз повторялись, считай, что по слогам-
Так непривычны слуху они казались – были,
Хотя  вполне обычны по тамошним местам…

Кого б не удивило такое сочетанье:
Неуважай-Корыто - он же Савельев Пётр?
Оставим сразу смех, а также причитанья -
Нету его здесь с нами,печально, но он мёртв...

Иному прицепили к фамилии прозванье:
Что будешь говорить – довесок обеспечь!
А без него совсем не встретишь пониманье…
Кирпич Коровий скажешь – понятно о ком речь!

Закончивши писать, немедленно услышал,
Втянувши носом воздух чудесный аромат
Горячего чего-то да в масле! Всё под крышей
Наполнилось им будто! Есть захотел и взгляд…

«А вот прошу покорно, что Бог послал отведать!»
Сказала тут хозяйка, позвав его за стол.
Он оглянулся быстро: «Недурно б отобедать!» -
Мелькнуло в голове. Поднялся и пошёл.

Обед уже накрыт! Тарелочки, горшочки…
Грибочки во сметане и к шаньгам масла кус,
И пирожки и пряглы, румяные блиночки,
Лепёшки скородумки с припёками на вкус!

С припёкою с лучком, со сняточками, с маком,
С припёкой с творогом и с чем не разобрать!
«А вот пирог с яйцом!»-блестевший, словно лаком
Для красоты покрыли! Не знал чего и брать…

Предложенный пирог сейчас к себе придвинул,
Отведал с половину, «Отменно!» - похвалил,
Откушал с удовольствием, отметить не преминул,
А после мук со сделкой, пирог вдвойне был мил!

«А вот ещё блинков!» - хозяйка подступила.
В ответ на это гость свернул три штуки враз
И в чашу с маслом сунул ( изрядно растопила!)
Оттуда прямо в рот - покушать был горазд!

Потом ещё три раза к блиночкам примерялся:
«У вас, скажу открыто, блиночки так вкусны,
Что и не вспомнить мне, ещё где ухитрялся
В таком их съесть количестве! Чудесные блины!»

«Да, я уж это знаю! Умеют преизрядно!
Да вот беда случилась, что урожай-то плох…
Мука не авантажна, пусть выпечка нарядна…
Куда вы так спешите? Передохнуть чуток…»

Отдав почёт блинам, к хозяйке обратился:
«Вы, матушка, скажите, готовят бричку пусть!»
Исполнила сейчас же: «Ишь как заторопился!
Ещё блинков горячих! «Пора! Пора мне в путь!»

"Так ты, отец родной, запомни про подряды!"
«Как можно? Не забуду!» - ответствовал в сенях.
Она, сопровождая, закидывала взгляды:
«И сало покупаешь?» «Конечно! В деревнях!

Но только много позже!» «О Святках уже будет!»
«Куплю, куплю! А как же? И - сколь не предложи!»
«А, может, птичьих перьев? В Филиппов пост пребудет!»
«Прекрасно! Хорошо!» «Во, видишь, зря спешил –

Нет брички! Не готова!» «Взогрею обормота!
Скажите, как нам выбраться? Дорогу как узнать?»
«Сказать-то мудрено: так много поворотов…
Вот разве дать девчонку, чтоб верно показать…

Ведь у тебя, я чай, местечко есть на козлах?»
«Ну, как не быть? Найдётся – не толст мой Селифан!»
«Но уж не завези, как в годе уже прошлом
Купчишки обманули…» «Зачем бы мне обман?»

Поверив совершенно, рассеялась вниманьем,
Уже как нету рядом, уже не до него…
Рассматривала двор свой со всяческим стараньем,
Как будто в первый раз – есть дело до всего:

Вдруг вперила глаза на ключницу с чего-то,
Та побратиму с мёдом куда-то волокла…
Потом на мужика, мелькнувшего в воротах…
Малясь да помаленьку в хозяйство вновь вошла…

Но вот с чего, скажите, теперь ей заниматься?
Манилова ль, Коробочка… Хозяйственна иль нет…
Не то на свете дивно устроено, признаться:
Веселье станет грустью, когда задержишь след,

Надолго застоишься – такое примерещится,
Один лишь Бог и знает, что в голову взбредёт…
Быть может, что подумаешь: а правда ль та помещица
Стоит настолько низко на лестнице, чей взлёт

Уводит человечество за грани совершенства?
Ужели так огромна та пропасть между ней
И той её сестрою, живущей средь блаженства
В домах аристократии сейчас, меж этих дней?

Средь благовонных лестниц с сияющею медью,
Ценнейших пород дерева и множества ковров,
Зевающей над книгой – романом иль камедью,
С капризным рассужденьем как мир теперь суров…

С горячим ожиданьем куда-нито визита,
Где будет у ней поле блеснуть (не каждый мог!),
Мысль высказать какую, серьёзно, не избито,
Какие-нибудь факты, что учит назубок!

Которые потом, как по законам моды,
На целую неделю весь городок займут!
Но это будет мысль в совсем инаком роде –
Не жди, что в ней услышишь, чем дышат они тут…

Совсем и не о том, что в доме и поместье,
Запутанных делах благодаря тому,
Что как вести хозяйство не знали, но о вести
Из Франции, к примеру, далёкой по уму…

Какое направленье католицизм взял модный?
Когда произойдёт там вновь переворот?
Мы мимо их теперь! Зачем нам мир бесплодный?
Зачем то обсуждать, стоять у тех ворот?

Но прежде чем уйти, добавим замечанье:
Бывает так и часто средь этих вот пустых,
Весёлых и беспечных возникнет вдруг случайно
Пречудная струя и качеств-то иных!

Однако же и смех не смолк и не покинул
Лица того совсем, но стал уже другим,
На ихний смех похожим, притворствующее-стылым,
И свет внутри погас и голос стал глухим…

«А вот уже и бричка! – герой вскричал наш шумно,
Увидев экипаж свой, к крыльцу тот подъезжал –
Ты почему так долго? Напился, что ль бездумно?
Не выветрился хмель?» Но Селифан смолчал…

«Теперь прощайте, матушка! Где проводница ваша?»
«Эй, Пелагея! Слышишь? Давай-ка подь сюда!»
К ним подошла девчонка, лет десять, чуть постарше,
В домашней крашенине, босая, как всегда…

Во след за нею Чичиков ногой встал на ступеньку,
Перекосивши бричку сейчас на правый бок…
Недолго повозился, усевшись помаленьку,
Совсем готов к дороге, произнести вслух смог:

«А! Ну, вот и хорошо! Пора бы уж и трогать!
Прощайте теперь, матушка!» Пред ними снова путь.
Сегодня Селифан гляделся очень строго,
Что всякий раз случалось, когда виновен суть…

Всю тройку лошадей повычистил заранее,
Хомут одной из них, что ранее был рван,
Теперь зашит искусно, со всяческим старанием!
Был молчалив изрядно и в деле своём рьян.

Похлёстывал коней без речи обращенья
В науку, как обычно, хотя Чубарый ждал
И даже был не прочь послушать поученья,
Пусть даже и ругательно, поскольку уже знал:

В подобном настроении и вожжи ждали ласки,
Ослабленно - лениво тот их в руках держал…
И кнут поверху спин гулял лишь для острастки…
Сейчас же всё иначе. С обиды конь заржал…

Но из угрюмых уст на этот раз все слышат
Обидно-неприятные, тяжёлые слова:
«Зевай, зевай, ворона!» - отменной злобой дышат
Все эти восклицания и кнут, как булава…

Привыкшие совсем к другому обращенью,
Гнедой и Заседатель всё не могли понять
С чего бы это вдруг? В них билось возмущенье,
Теснилось недовольство. Вознице б тому внять…

Его, как подменили: забыл слова степенные,
Которыми частенько двоих тех награждал.
Ни разу не сказал «любезные», «почтенные»…
От этакой обиды гнедой тихонько ржал…

Чубарый же в ответ полученным ударам
По полным и широким частям спины своей,
Раздумывал таким примерно вот «макаром»:
«Эк, разнесло его! Пожалуй, злого злей…

Небось, не ошибётся, где больно точно знает.
Не просто для острастки нечаянно хлестнёт,
Когда бы так, понятно… Любой то понимает!
А он, поди, нарочно под брюхо захлыснёт…»

Тут кучер оборвал все эти размышленья,
Девчонке-проводнице сухой вопрос задал:
«Направо, что ли, будет?» - и тени нет сомненья,
Кнутом куда-то вправо, развилку увидал…

«Нет, нет! Я покажу!» - ответила девчонка.
«Куда? – подъехав ближе, опять спросил её.
«А вон туды теперь!» - взлетевшая ручонка
Сомненья подтвердила. Взглянул лишь на неё:

«Эх, ты! – промолвил грустно – Совсем не отличает
Где право, а где лево…» И снова замолчал…
Поворотили вправо. Там та же грязь встречает,
Хоть день был и хорош, но кто то замечал?

Прошедший дождь взмесил так липко-вязко глину,
Что на колёсах брички уже пуды висят…
Налипла, словно войлок, непросто будет скинуть…
Считай, часа уж три они тут колесят…

Без Пелагеи той не выбраться и вовсе –
Дороги во все стороны, как раки из мешка…
Но она знала путь: «Слышь, дяденька, готовси –
Вон столбовая, видишь?» - взглянув из-под тишка…

«Что за строенье там?» «Трактир, обнаковенно…»
«Ну, что? Теперь мы сами, ступай себе домой!»
Остановил коней без хлопот и мгновенно,
Помог девчонке слезть, качнувши головой…

А Чичиков, достав разменную монету,
Подал ей медный грош: «Держи-ка за труды!»
Довольная, взяла, склонившися при этом
И побрела по грязи, домой ведя следы…