Цикл Житейское море - продолжение

                Чужая красота

Рыбки в кораллах играют со смертью.
Глупые рыбки, гоните их сетью!
Так и снуют на смертельное ложе.
Может быть, смерть красоты невозможна?

Вот подплывает беспечная рыбка.
Бантиком губки, на губках улыбка
Спинку потёрла чешуйкой коралла…
Что-то захлопнулось, рыбка пропала!

В жизни, когда красота исчезает,
Все сожалеют, переживают
И замолкают.                В уловке улыбка,
Если появится новая рыбка...


               
              Русский Шарм

В Красном море плыву в одиночестве, глядя в себя.
Голубец глубины, как раскрытое смерти окно.
Понимаю, что дальше опасно, что дальше нельзя,
Но причудливых рыб очертания тянут на дно.

Вот мурена скользит венценосно по самому дну,
Вся учёность моя – лишь подножие той красоты.
Я плыву за муреной, как паж, в мёртвый рай, в глубину,
Где чернеет земной голубец, и кончаются дни.

В вОдах плавится небо, и чёрная ластится стать.
Сколько жгучих проблем остудил голубец глубины.
Я подумал, мурена права, надо жить, а не ждать,
И топить в Красном море привычное чувство вины!

И топить в Красном море, как в скатах хмельных погребов,
Невесёлые мысли за чаркой рубина-вина,
И травить в горьковатую правду сладчайшую новь,
Забывая, что Русское бремя - Адама вина...

Но кончается воздух, мурены теряется след.
Я пугаюсь!
Мне стыдно исчезнуть в пучине судьбы.
Выдыхаю последний глоток и карабкаюсь вверх,
Обретая привычное русское чувство вины…

В Красном море плыву в одиночестве, глядя в себя.
Голубец глубины, словно неба российского шаль.
Я плыву над Россией – Москва, Москворечье, друзья,
И мурена, моя госпожа из-под города Шарм!



Игорева сечь, век 20-ый

Уходит поезд в никуда,
Я – пассажир в пути.
Билет купил не по годам,
По случаю купил.
А рядом парень, мы вдвоём
Буквально час назад
В тот девяносто третий год
Сошлись у баррикад.


Мы рассуждали о стране,
Мы строили редут,
Мы верили, что злобы дней
Редут не перейдут.
Потом с Горбатого моста
Нас поливал свинец,
И смерть две веточки вплела
В свой бархатный венец!


Кто знал, что выпала судьбой
Нам Игорева сечь?
Быть может, будущий герой
Об этом скажет речь!
               
Уходит поезд в никуда.
Прощайте, в добрый час.
Уже написаны слова,
И даты есть у нас.
Они содвинули сердца
В невидимый чертог,
И как бы выпили вина
Вдвоём,               
        на посошок…

         
                Чёрная речка

Я по первому снегу и тонкому льду - иду.
Чуть на солнце беда, тают вплоть до беды - льды.
Мой товарищ шагает навстречу с котомкой вина
- Что за праздник, приятель?
- Просто - стихи и мы.

Был в тот день зимний вечер и мглист, и беспечно румян.
Мы читали стихи, мы бродили, как бродит вино,
Не заметив, как сумраке чёрная птица-беда
Уже хрустнула корочкой льда за нашей спиной.

А потом мы бежали, нас били дубинками вслед.
Нас травили, как травят легавыми, наверняка.
Мой товарищ ударил обидчика, путая бег.
Зашипела, запенилась кровью облатка стиха!

Нас плющом, как плащом, укрывали бродяги-дворы,
Нас глотали сырые подъезды и тайные схроны.
Задыхаясь от бега, мы лопались, как нарыв,
А вослед сквозь дворовую мглу материлась погоня...

Неужели, гонимые злобой, мы вечно в плену,
Или ангел добра нас зовёт с неудачной страницы
Переписывать и исправлять исторический труд,
Очищая от мерзости дней доброты плащаницу?

Снова хрустнула чёрная льдинка за нашей спиной.
Снова ёкнуло сердце, припомнив недавние страхи…

                * * *
Окровавленный Пушкин не кровь обнажил, а вино,
И смеясь над Дантесом, потребовал чистой рубахи!


         Зимнее лето

Какая в небе теснота!
Впрессован воздух
в скаты крыльев.
Навьюченная
духота
мою
покачивает
                выю.
Я улетаю за моря,
а там диковинные рыбы,
               чешуйчатые якоря               
               и полушёпоты талибов…

Прочь тяготы земных забот!
Мне подают за чашкой зноя
дурман скользящего прибоя
и дней бессмысленный черёд.

И я,
мужик,
глотаю соль,
не ту, что посыпают в раны,
 а ту, что оседает в ваннах,
 похожую на пемоксоль... 

Россия!
Взлётные огни
с посадочными не сольются,
иссяк российский гражданин,
 не лучшее разбилось блюдце,

Иссяк как личность. Якоря,
поранив тело, смяли форму.
Он  русским оказался зря,
его удел - избыток корма!
               
В песок одной из жарких стран
упал подвыпивший рус-и-я.
ТУ улетело,
                а Коран
глядел на падшую Россию…

               
     Холмогоры

Всех нас поджидают Холмогоры.
На погост, в покой и тишину
Гроб несут плечистые опоры,
Отрясая жизни глубину.

Жизнь к нам снисходительна,
покуда
Нашего биографа-писца
Не прогонит смертная цикута,
Окриком суровым: «От листа!»

Это так. Но может, есть лазейка,
Кто читал свой смертный приговор?
Может быть, душа проворной змейкой
Ускользнёт меж кряжистых опор!

А потом какой-нибудь ботаник
Жарким летом в гуще огорода
Обнаружит спящую на камне
Змейку ту, что видели у гроба…

Верю, смерть – всего лишь запятая,
Гибнет тело, но не человек.
Менделеев к кафедре не встанет,
А таблице той и сносу нет!

На погосте, отрясая споры,
Встав в кружок над горсточкою лет,
Водку пьют плечистые опоры
И расходятся по Холмогорам,
Наших душ вытаптывая след.

               
Сон снайпера
   
Тишина. Розовеет закат.
Бродит цель в апертуре прицела.
Я – не киллер, я – просто солдат,
Я – обычный стрелковый конвейер.

Мне не ведома сорная боль,
Я играю в мишень с человеком.
Я нажал в калькуляторе ноль,
Стало чище на палубе века!

Было дело, рубили в бою
Человечину сабельным взмахом
И рычали, чтоб смерть отпугнуть,
Рассекая друг друга от страха...

Нынче – кайф!
Что ни выстрел – урок:
Надо сделать поправку на ветер
И на выдохе выжать курок,
Да в блокноте прибавку пометить…

Передышка.
Сто грамм косяка.
Мёртвый час после смертного дела.
Но душа волонтёра-стрелка
Опрокинула спящее тело,

Поспешила туда, где упал
Незнакомец, убитый окольно,
Чтобы снайперу снились глаза,
От которых становится больно.
 
               
     Правдоподобие обмана

Готовится изъятие неправды.
Хирург спокоен, в норме персонал.
Но караул у клиники удвоен,
Ведь в городе сегодня карнавал.

В одеждах праздничных и Правда, и Неправда,
На перетяжках текст: «Не навреди!»
Готова к операции  бригада.
В руках хирурга нож.
Кто рассудИт?

Протиснув зубы в щель двери парадной
Толпа кричит, срываясь на фальцет:
«Послушайте, халатная бригада,
Неправда в городе, а вам и дела нет!»

Звонит служебный, значит, из горкома:
«Примите меры, может быть скандал.
Порежьте всех, как режут глаукому,
Вам всё дано: и нож, и персонал!»

Земной вертеп хмелел и петушился,
Вит;йствовал полуночный порок.
Хирург изъять Неправду не решился,
Ведь он поранить Правду мог.

               
                Закон Ома*

                Тот, кто старается идти во всём вровень со своим веком,
                умрёт вместе с последним.
                Митрополит Анастасий (Грибановский)
                (из книги «Беседы с собственным сердцем»)



Когда мы молоды, мы чтим закон
Центростремительный.
Слепая сила
Зовёт к млекоподобным на поклон,
Чтоб одиночество не раздавило…
 
Мы упакованы, мы в стае, мы - как все!
Вспухают мускулы ритмично и всеядно.
Пусть кто-то там другой на высоте,
А нам внизу и стильно, и повАдно.
 
ПовАдно нам в преддверии других,
Во множестве, стекающем к подножью,
Как здорово, что все мы собрались,
К млекоподобию влекомые подкожно!..
 
Однако, атмосферные столбы
Сидят на наших спинах в одиночку.
Они, как позвоночники судьбы,
Восходят, упираясь в многоточья,
 
И рассыпают рыхлый звукоряд
На партитуры партий сольных!
Так муж сжигает юноши наряд,
Став неподобным всем млекоподобным.
 
Что ж, начиная с чистого листа,
Не дай, Бог, умереть без толку,
И сено скирдовАть гектаров с стА,
И в сене том - найти иголку!
               
*  Закон Ома — физический закон,
   определяющий зависимость электрического напряжения (судьбы)
   от силы тока (наша свободная воля)
   и сопротивления проводника (наше эго)

               

Контрольный выстрел

За горизонтом тишина,
Идут безлюдные процессы.
А на Земле идёт война,
И бьются насмерть интересы!

Поэт воинственной рукой
Средневековые гравюры
Листал и грозно пред собой
Глядел на рыцарей фигуры.

Он был для подвига рождён.
Он жаждал в вольный час турнира
Поднять тяжёлое копьё,
Отвергнув предложенье мира!

Ему казалось: смерть – карэ,
Седая сказка, небылица,
Убитый в полночь - на заре
Расправит мёртвые глазницы!

И бойню он воззвал в стихах,
Восславил тела посрамленье.
И с безнаказанностью птах
К театру воспарил сраженья.

Но смерть – такая мастерица! 
Пиита отличив от птахи,
Впорхнула парню в ягодицы
А выпорхнула из рубахи.

Убитый глупо пулей-дурой,
Поэт упал.
Над ним орёл
Крылами рыцарской фигуры
Контрольный выстрел произвёл.
.

            Ижица Ильича

Как слышится - так и пишется,
Перечитаешь – чуднО!
Всего-то - хрупкая Ижица:
То адреналином выжжена,
То мёртвая, как полотно.

А то в ночИ встрепенётся,
Расправит крыло строки
И в каменные колодцы
Крикнет: "За мной лети!»

Вослед запылают в окнах
Под лампочками Ильича
Музы сладчайшей локоны:
Чернильница, стол, свеча...

                * * *