Трапача

Гостиная пуста;
В ней затаенный взором вор
Разменивает мелочью судьбу:
Хозяев - нет, их доля - простота,
В которой ягельный простор
И взгляд, что воздает хвалу
Божественной интриге,
Дарующей беспечность и задор
При мысли о добротном житии.
На чреслах нега, во главе - легко
От наваждения чудесного,
                которое в упор
Не замечается тем самым вором,
                он в упитии
Добротностью хозяйской и от судей -
                далеко.
 
Не украдет вор только у себя:
Он слишком дорожит свободой.
Нонсенс. Кто ж самовора будет
                осуждать?
Он весь - похож на трепетного воробья,
Что в каждом суетном подпрыге
               слит с природой;
Ему ли воровское хамство повменять?
Он не достоин участи такой.
Он мелок и тщедушен, его жалко даже...
Резвится он себе на вольной ниве,
По крошечке поклевывая корм сухой.
Он будто взгляда ниже,
Который смотрит свысока,
    подвластный мудрой голове.
 
Крапаф закончил речь
И статно подобравшись в кресле,
Воззрился на скучающих
Ладпира, Эгомунда... ночь.
Прохладный ветер лижет край веранды.
               После...
Все это будет после - думал псих,
Который закипал в обоих. Вскипал. Резвился.
Жизнь началась с огня. Закончится ли пеплом?
О воре сага - дань прострации, мечте невнятной.
"А вот, Икар, он... все-таки - разбился!"
Промолвил чуть помедлив Эгомунд, лицом
Своим чудесным обратившись к тленной
Земле порочных предков.
"Икар несносный пьяненький чудак".
Будто отрезал медленно Крапаф.
"Не ставлю я его в пример... Оков
Безумия не надо миру, Эгомунд. Вот так".
Ладпир укладывал на шее теплый шарф,
Терзая пальцами концы
И упираясь взором в небеса;
Что были скрыты потолком веранды:
Навесом простенькой архитектуры,
Совсем уж незатейливые чудеса,
В которых тень житейской правды.
"Местами жизнь довольно интересна,
                братцы".
Он кончил шарф терзать,
Терзаясь от навязчивой простуды, гнусавя чуть
И ухмыляясь едко в полутьме,
      держа свой шарфик
                за концы
И продолжая в небеса взирать
И видя там хоть мьечный путь.
 
Ночь продолжала сумерки сгущать.
Беспечный Эгомунд поднес фонарь поближе -
В нем тлели угли, надо было их раздуть.
Ладпир все продолжал свой шарф терзать,
В молчаньи адском закатив глаза - "о боже" -
Стараясь углядеть для мира путь.
Но суть беседы их при фонаре
С потухшим огоньком и теплым пеплом
Совсем не в том, как может показаться сходу.
Фонарь не раздувался. Быть - заре.
Беспечность Эгомунда потрясала - таким мозгов дуплом
Совсем не можно осквернять природу...
Впотьмах о разном думал друг Крапаф.
Заметил только вслух:
Коль поручился огнь хранить - не спи.
Ладпир... ну, поняли про шарф.
Он отгонял им сонных мух,
Которые жужжа надсадно тут же дохли.
"Нас уже глючит", - молвил 'тихонько Ладпир,
Позевывая и сопя довольно в нос.
А может носом. Ртом он говорил.
"Я думаю, что безнадежен мир".
Крапаф дал знак; его рука - как будто бы вопрос.
А - нет; лишь спину почесал - и покряхтел.
Знак был отвергнут темнотой.
"Другие мы уже", - вздохнул чуть тяжко Эгомунд. -
"Ристалища великие все в прошлом,
Уж не зажечь огня живого в земле сей тленной"...
"А площадь резолюций"... - и будто (в пятках) зуд
Кончая - заерзал; возможно, слово стало комом.
Ладпир поднял седеющую бровь.
Вопрос. Во взоре прытком и пытливом.
"А площадь ту снесли", - заметил, вдруг, Крапаф.
И погрузился в думы вновь.
Вот так они сидели - долго. Всем человечеством
Латая дыры дум; ведь дума о Судьбе -
          всего-лишь злой философ.
 
Крамольный пафос ладит мир.
Жизнь эго-страстна, это факт.
Избыток семени не восполняет скудность почвы.
Задумавший прослыть героем - смешной сатир.
Меж войнами за идеалы внедряется антракт.
И странно: все находят блыдный смысл сей забавы...