Курить хочется...

 Очень хочется курить. Мне пятнадцать лет, и я в этом смысле бесправная. Мамы нет дома, хотя уже десять. Наверно, опять с Этим. Папа шаркает тапочками по квартире, сбивает на ходу предметы и, как всегда, ждет. Вот опять пошел на кухню, включил кран. Пьет воду. Пока он не ляжет - курить нельзя. А если позвонит эта женщина, он встанет к телефону, а потом его может потянуть на разгороры со мной, с дочерью. Не остановит его, что я вроде уже легла. Будет стучать. Придется открыть. И, если он почувствует, что в комнате накурено - будет скандал. Да что скандал, не переживет он этого. Я ему стану недочь. У них, вообще такие понятия. Все должно быть правильно, а, если неправильно - этого значит быть не может. А, если может, значит все, жизни конец.
 Вот мать. Завела себе любовника. Это очевидно. Отец чувствует, но признаться себе в этом не может. Порока в своем отечестве нету... Это я в гуманитарном классе учусь. Гуманистка значит... Слоняется по квартире неприкаянный, как тень предка Гамлета, это невыносимо... Пап, ну почему ты не припрешь ее к стенке? Боишься, вдруг она нормально соврать не сумеет, и ей придется уйти? А куда она уйдет? Она без нас сможет? Она, наверно, думает, что сможет. Или она, вообще ни о чем не думает...
 Мама, я никогда не забуду, как это было в первый раз около года назад. Отца отправили в командировку, а Димка уехал к другу на дачу.
 Ты сказала, что придешь поздно, у вас в доме культуры вечер. Я оставила свет в коридоре. Ночью я несколько раз просыпалась - лампочка все горела. Под утро ее пришлось выключить, ты могла догадаться, что я знаю о твоем отсутствии.
 Я испугалась, что ты не вернешься к половине восьмого, когда меня надо будить в школу. Тебе придется что-то объяснять, и это будет ложь, я уже знала. Но мне придется делать вид, что я верю. Я лежала в кровати и считала каждую минуту - тебя все не было. Из ванной я услышала, как гремит ключ в замке. Умывшись, я еще несколько минут стояла у крана с текущей водой, чтобы ты успела лечь.
 «Лиза, ты уже встала?» - крикнула ты, из постели, будто только что проснулась. Мне сразу бросилось в глаза, что ты забыла снять часы... И ярко накрашенные губы... «Да, встала», - ответила я, стараясь не смотреть на тебя. Мне было стыдно.
 С тех пор я ни о чем тебя не спрашиваю... Пока Димка не ушел в армию, это еще можно было как-то выдерживать. А папа... Какой он жалкий! В тапочках... Если бы кто на работе знал, какой он жалкий! Тоже мне, начальник!
 Ну, что ей надо? Не удовлетворяет он ее? Или любовь? А мы тогда - кто? Значит папа был-был хорошим, а потом встретился ей какой-то хрен, и папа вдруг стал плохим? И куда ему теперь деваться?
 Нет, папа, ты лучше потерпи, может ей надоест? Ты лучше не спрашивай ее ни о чем, вдруг она соврать не сумеет! Она, вообще врать не умеет. Наверно, люди, у которых все должно быть правильно, плохо умеют врать. А мне вот постоянно приходится. Они не врубаются. Вчера подожгла мусоропровод. Свет в прихожей не горел, ничего не видно было, пришлось зажигать спички. Стало интересно, что будет, если поджечь газету и бросить ее в шахту? Одна газета сразу потухла, а другая, наверно, долетела - мусор загорелся. Дым был на весь подъезд! Приехала пожарная машина, народ на лестницу вывалил, стали разбираться. Я сказала, что случайно уронила в мусоропровод горящую спичку. Все поверили. Захотели поверить. Ну разве может спичка долететь до первого этажа и не погаснуть? Если бы не поверили, пришлось бы милицию вызывать. А у нас ведь не может быть хулиганов, в ведомственном-то доме. Или лучше этого, психиатра. Потом ходила бы всю жизнь со справкой. На работу не взяли бы никуда.
 Димка, конечно, понял бы все и не выдал. Он, наверно, сейчас рассказал бы что-нибудь веселенькое, анекдот какой-нибудь. И покурить было бы можно под его прикрытием. Отец, даже если бы заметил, поорал бы, что в комнате не курят, ну и успокоился. Димке можно, он взрослый и к тому же парень.
 А так может позвонить эта женщина. Она почти всегда звонит, когда мать задерживается. У матери одна отговорка - «ненормированный рабочий день», она в доме культуры работает, вечера у них. Ну, ясное дело, ненормированный. Но не три же дня в неделю. Это она пусть отцу рассказывает.
 Раньше она чаще одного раза не задерживалась. А теперь еще эта баба звонит и просит Елену Борисовну, будто специально хочет подчеркнуть, что матери нет дома. Жена Этого, наверно. Я стараюсь сама трубку взять, чтоб отцу лишний раз не нервничать. И, главное, поздно звонит, после одиннадцати даже. Отец в это время уже свою бутылку «сухенького» выпивает и совершенно пьяным становится. Другие водку пьют и ничего. Да и мать такая же, приходит - лыка не вяжет. У них там, мол, традиция, артистов привечать. И главное, предки не понимают, какими мерзкими они становятся, когда пьянеют.
 Хочется послать матом просто. А они лезут, лезут, будто ничего не происходит, все нормально.
 А отец иногда приходит и разговоры заводит: «Ты не знаешь, где мама?» Я говорю безразлично: «Вечер там у них, в домкультуре». А он: «А какой вечер? Ты точно помнишь?» «Ну, - говорю, - какой-то. Про знак качества». А однажды спросил:
 «Лизонька, а может у нее любовник?» Я чуть с дивана не упала. Что сказать? «Не знаю, - говорю, - может и любовник»
 Не надо было, наверно.
 А, главное, что они сами разобраться не могут? Он что, плохо ее трахал? Ну, могла бы и потерпеть, семья все-таки.
 Как там у них вообще все происходит? Всю жизнь хорошими быть, тяжело, наверно? И об отце она подумала? Он мужик все-таки! Он-то что должен делать? Ведь не дает она ему, дверь-то предки больше на ночь не запирают! И пилит его все время. Мам, ну что тебе стоит, ну изобрази! Тебе ведь итак постоянно врать приходится, аж стыдно! Как папу жалко! Я никогда не буду так мужика мучить!
 Господи, как курить хочется...
 Ключ в замке заскрежетал. Да не мучайся ты, отец всегда собачку закрывает, а я не успела отодвинуть, ждала, когда он ляжет. Иду. «Привет! Ты че так рано?» - говорю. «А у нас вечер закончился в девять», - в глаза смотрит, значит правда. Трезвая. Отец вышел счастливый: «Леночка! Как у вас все прошло?» Пошли сковородками греметь. Ладно, теперь можно типа спать пойти. Рассосалось вроде. Сейчас запрусь, окно открою и покурю, наконец.
 Даже, если бы ты научилась врать, мама, ты никогда не смогла бы меня обмануть. Нельзя обмануть человека, который ни о чем не спрашивает.
 Телефон. Отец трубку взял: «Елену Борисовну? Одну минуточку!» Молчание... Мать идет... Тубку положила... «Все время звонит какая-то женщина, когда тебя нет, - говорит отец виновато. - Я думал, это жена какого-то твоего сотрудника». «Ой, ну это, наверно, Никольская, она всем звонит, мужика своего вычисляет. Ненормальная она, помешана на почве ревности», - молодец мать, хорошо соврала.
 «Так хорошо, Леночка, что ты сегодня дома!» - отец успокаивается.
 Я закуриваю.