Виктор Полещук

Еще ближе, милая. Твой декабризм не исчерпывается 1825—1852 годами.
Он идет ко мне сквозь аромат тургеневских девушек
и беззаветное мученичество Сонечки Мармеладовой,
сквозь разночинок, блудных и праведных дочерей революции,
и колхозниц, воем вывших над дохлым мерином,
последним кормильцем раскулаченного семейства,
сквозь наших бесконечных филологинь и химичек,
сумасбродных училок и помрежей,
давно уже не кичащихся своей интеллигентностью,
до того она окровавлена,
сквозь старых вешалок, швабр, лахудр, зареванных коров,
от безрыбья так порой экспериментирующих перед зеркалом,
что вздрогнули бы и панки,
сквозь жестяных старух, с полуоборота раскручивающих в очереди
ожесточенные жернова скандала,
сквозь кости, усыпанные от Владивостока до Кенигсберга:
“Деточка моя, если б я знала, что ты будешь счастлива, как я умру,
я бы сейчас и умерла”.
В слове Родина столько горючих слез,
что эту живительную боль не избыть и на жизнь вперед.
Я долго держал свой талант в черном теле,
и носил его, как безумная Ксения Некрасова
мертвого ребенка
под военным московским небом

Владимир Ром
Все тяготы Российской жизни
О женской доли вставили в стихи.
Всё негативное, что им досталось,
В литературе за два века Вы прочли.

Но, в жизни есть и позитивы,
И ради них живёт и развивается Страна.
Если бы все было так плохо,
Давно погибла бы она.