Из Томаса Чаттертона

          Превосходная баллада о милосердии
             из кодекса священника Роули



Достигло Девы солнце, опалив
Могучими лучами даль полей,
Даруя крупным яблокам налив,
Лаская тень, где груши тяжелей,
Щеглы защебетали веселей.
Год возмужал, плоды свои суля;
Оделась в мантию роскошную земля.

И солнце пополудни тяжелей.
Был воздух мертв, синели небеса;
Но тучи с моря гонит ветер злей;
От них затмилась ясная краса;
Дождь хлынул на дремучие леса;
Лик солнца в небе сумрачном исчез;
На землю черный вихрь обрушился с небес.

Дуб виден по дороге в монастырь
Святого Годвина; лежал под ним
Души своей убогий поводырь,
Просящий подаянья пилигрим,
Нуждою, гладом, жаждою томим.
Где отыскать хоть временный приют?
Большие градины его жестоко бьют.

Передвигаться мог бедняк с трудом.
Смотри, как мрачен изможденный лоб!
Могила для него – желанный дом,
Одна постель ему осталась – гроб.
Сначала злобный зной, потом озноб.
Не внемлют люди знатные мольбе.
Бароны, рыцари пекутся о себе.

Из тучи капли крупные, созрев,
Упали на сожженный солнцем луг.
Так падают порой плоды с дерев.
Скот заметался, чувствуя испуг.
Дождь бушевал, неистовый, вокруг,
И воздух в желтых молниях сгорал,
А пламень вспыхивал, и, вспыхнув, умирал.

Сначала медлил гром средь мрачных туч,
Набух и сферу горнюю потряс,
И сызнова с небесных прянул круч,
Пока, взорвавшись, в прахе не погряз;
От ветра колыхался древний вяз;
Гром вспышкою внезапной предварен,
И на мгновенье дождь сияньем озарен.

А под дождем верхом скакал аббат
Святого Годвина чуть ли не вброд;
Скуфья намокла, весь промок прелат.
Молитвы повторял наоборот
Он среди новоявленных болот,
И в ярости он ринулся под дуб
Где милостыни ждал убогий полутруп.

Застегиваться золотом привык
Аббат, блистая ризой щегольски.
Не отставал он от мирских владык:
У туфель заостренные носки.
Сверкает плащ ненастью вопреки,
Конь добрый; в гриву розы вплетены,
Роскошному седлу и сбруе нет цены.

«Сэр иерей! Подайте что-нибудь! –
Воскликнул пилигрим. – Я  весь промок.
В монастыре позвольте отдохнуть,
Чтобы дождаться там я солнца мог.
Смотрите, как я беден, стар, убог!
Пуст мой кошель, как будто в нем дыра.
Распятье разве что одно из серебра».

«Бездельник, - отвечал аббат, - отстань!
Теперь не время нищим подавать,
И в монастырь пускай не лезет рвань;
Напрасно в нашу дверь стучится тать.
Готово солнце толщу туч прорвать.
На солнышке, бродяга, руки грей!»
Коня пришпорил он, и ускакал скорей.

Вновь хлынул дождь, просвета нет как нет.
Другой монах остановился там,
Опрятно, хоть без пышности одет,
Бродил по весям и по городам,
Где подаяния просил он сам
На монастырь. Таков у них устав.
Бедняк воззвал к нему, под дубом простонав:

«Сэр иерей! Подайте грошик мне
Ради Марии Девы Пресвятой!»
И стал монах искать в своей мошне,
Оказывается, полупустой
Монету, сжалившись над нищетой:
«Вот, пилигрим, пожалуйста, возьми,
Как это водится меж Божьими людьми.

Плоть немощна твоя и так тоща,
Что на тебя смотреть невмоготу.
Я обойдусь в дороге без плаща,
А ты свою прикроешь наготу.
Пречистой Деве вверюсь и Христу».
Иной земным богам служить горазд,
А милосердному на небе Бог воздаст.

                (С английского)