Джонни

Джонни пять лет. Потеряв свой любимый мячик, плачет он так, что краснеет мгновенно нос; мяч был подарен отцом и так много значит, что не оплакать его даже морем слез. Мама его обнимает и шепчет: "Тише, пусть этот мяч будет самой большой бедой, Джонни, мой мальчик, не плачь, все в порядке, слышишь? Завтра пойдем в магазин и возьмем другой". Джонни не хочет и слышать о магазине, хмурится, трет кулаками глаза, молчит. Мяч был красивый, со звездами, темно-синий. Папа - на фронте уж года как два убит.

Джонни двенадцать. Руками схватив колени, в душном сарае он жмется в промокший сноп. В драке мальчишьей сосед, темноглазый Ленни, первым ударил и в кровь раскроил весь лоб; это не то чтобы очень, до смерти больно, только, позор, - на глазах у знакомых всех... Джонни глотает слезинки со вкусом соли и вспоминает, как в уши врезался смех, лучше б, ей-Богу, убили совсем, чем так вот слушать насмешки и крики: "Какой слабак!", черт его дернул полезть с кулаками в драку... Точно, слабак, идиот и большой дурак. Кажется Джонни, что хуже и быть не может, в сено залезть бы, исчезнуть навек с земли... Бьет его мелкой и очень противной дрожью, что-то внутри, словно хворост в печи, горит. Эту беду не измерить ничем на свете, Джонни не знает, как жить, и к тому ж, зачем.

Джонни семнадцать, он ждет возле дома Летти, только она не приходит. Совсем. Совсем он ей не нужен: в кино на ряду последнем Ленни целует ее, обхватив рукой. Джонни казалось, что он ненавидит Ленни - так, что хоть в стену вбивайся и хрипло вой, только теперь осознание вдруг пронзает: это не ненависть вовсе была. Сейчас, в землю фиалки втоптав, умереть желая, Джонни мечтает, чтоб в сердце огонь погас, Джонни теперь понимает, как можно злиться, как ненавидеть возможно - до хриплых слез. Джонни сжигает дневник, и горят страницы, сам же - скулит, словно грязный, побитый пес; все посвященья, стихи и признанья тлеют, пепел на землю слетает, ложится в снег. В жизни, пожалуй, не будет уже больнее, даже спустя десять лет или целый век.

Джонни за двадцать слегка, он хоронит маму. Больше не плачет - мужчинам нельзя никак. Летти, жена, обнимает, а он упрямо губы сжимает, и мамин платок - в руках. Мрачный священник читает свою молитву, Джонни не видит совсем ничего вокруг, словно желание жизни в упор убито, просто лишившись защиты знакомых рук. Хочется выть и кричать, но ни сил, ни права... Летти тихонько сжимает его ладонь, Джонни, чуть вздрогнув, лишь шепчет неслышно: "Мама...". Не угасает в подбитой душе огонь.

Джонни - уже тридцать пять. Он целует Летти, папку с бумагами - в кейс, покидает дом. В воздухе что-то свистит - неужели ветер? - Джонни вдруг дышит с огромным таким трудом: в сердце застряла, похоже, шальная пуля.

Он оседает на землю, роняет кейс, слышит сквозь шум: "Джон!", и позже чуть-чуть: "Папуля!", льется на пальцы дрожащие свет с небес. Джонни теперь понимает, что значит "больно", что значит - "хуже не будет", и что - "беда".

Он понимает (и гаснет в душе огонь), но...

Он никому не расскажет и никогда.