И заново...

Грязный мокрый асфальт, едва светящиеся фонари и холодный, уже по-настоящему осенний дождь. Ей казалось сейчас, что он шел вечно и большие капли всегда звонко падали вниз, тише и громче или совсем незаметно. Иногда она прислушивалась к тому, как они падают и, ударяясь об асфальт, разлетаются на сотни маленьких брызгов. Вода стекала по ее лицу, по окрашенной ограде, по окнам старых домов. Стены зданий становились серыми и грязными, проспект превращался в сплошной динамичный шум,  озвученный десятками проезжающих мимо автомобилей. Посреди проспекта темнела аллея с пустыми лавочками и несколькими прохожими.
Рита смотрела на его лицо и видела, как оно менялось с каждой секундой, и она знала – это не дождь, а прозвучавшие только что слова.
– Уходи, – спокойно повторила девушка.
Он  еще раз посмотрел на нее пронзающим и упрекающим взглядом. И со злостью сказал:
– Хорошо. Я позволил тебе трижды указать мне на дверь, и это был последний раз. Теперь я ухожу.
В глазах девушки, которую он недавно называл возлюбленной, мелькнул испуг. Но потом она вернула себе контроль над эмоциями. Рита знала, что это значит, знала, почему он так сказал, и что заставило его это сказать.
– Я никогда не думала, что когда-либо наступит последний, – занервничала она, – Ведь я же ничего такого не сказала. Тебе нужно идти, – у тебя дела, встречи, работа. Я же хочу как лучше. Неужели ты не понимаешь этого? Я люблю тебя и хочу, чтоб у тебя в жизни всё получалось.
– Люди так не  говорят, когда любят. Ты сейчас просто даешь мне понять, что тебе наплевать, что я нашел всё-таки время на тебя и примчался, чтоб увидеть тебя,  хоть на пару часиков.
«Да, ты нашел это время! Нашел! А я его никогда не искала, у меня время не имело значения по сравнению с тем, что я хотела тебя видеть! Времени нет, когда ты звонишь мне и говоришь, что хочешь увидеться» - теперь уже злилась Рита, но она даже не думала говорить это вслух, потому что знала, что ни чем хорошим ее минутная вспышка не закончится.
– Послушай, – сказала она спокойнее, – пожалуйста, езжай на свою работу. Я не требую от тебя времени на наши встречи. Если у тебя и так его почти нет, зачем же тратить его еще и на свидания? – Теперь она явно пыталась вызвать в нем чувство вины. Она хотела, чтоб он понял, что ее позиция в этой ситуации – любовь превыше всего. Но вместо этого обстановка только накалилась.
Антон сказал:
– Прощай. Это больше не имеет смысла.
Быстрыми громкими шагами пошел он вниз по аллее. Она смотрела ему вслед и думала: «Нет, это не может так быстро закончиться. Мы же любим друг друга». Но в ту же секунду усомнилась в своих собственных мыслях, а за ними – в словах, которые они говорили друг другу и во всём, что происходило в последние три месяца, и что касалось непосредственно этого человека. Осталось так много слов, которые когда-то могли бы иметь место в их разговорах и пустой любовной болтовне. Да, это была слабость, глупость, потому что не было сил превозмочь это в себе, не было сил понять насколько это поверхностно и бедно, но в их маленьких сердцах это почему-то называлось «любовь». А может это была просто юношеская привязанность?
Рита пошла домой, хотя там, – она знала, – не найдет покоя, не сможет всё хорошенько обдумать и найти решение, выход из того совсем неоправданного положения, которое сейчас образовалось.
                ***
– Я дома, – закрывая дверь, сказала она.
Из кухни вышла ее мама: 
– Привет, есть будешь?
Девушка только головой кивнула. Она была голодна, и сейчас съела бы целого слона. Ей всегда хотелось много есть, когда нервы сдавали, а нужно было сохранять спокойствие хотя бы для вида, чтоб не волновались за нее лишний раз. «Это не стоит того», – думала Рита.
Вопреки чувству голода, о пище она как-то сейчас не могла думать. Поразмыслив с минуту, она посмотрела  стеклянным взглядом на стол…
– Нет, я пожалуй не буду. Что-то перехотелось.
В своей комнате она чувствовала себя одиноко, но всё же более уютно. Она так хотела подумать, придумать, что-то сделать, но она даже не знала, что тут можно сделать. Свет был выключен. Рита так и не сочла нужным его включать, а может просто забыла, не придала этому какого-то значения.
«Зачем? Зачем?... Что я значу для тебя? Зачем мы были вместе?»
Окна из дома напротив освещали половину стены.  Старенькое пианино в пыли, заставлено книгами и конспектами. За восемь последних лет его никто так и не открывал. После того, как Рита окончила музыкальную школу, - с трудом, но большим усердным старанием всем угодить, кроме себя, - она не садилась за него. Черное лакированное пианино было скорее тумбой для сбора случайных вещей, и, использованное не по назначению, имело какой-то довольно жалкий и заброшенный вид.
«Совсем, наверное, уже расстроено. А ты бы мог сыграть мне сейчас. Правда?» – слезы уже катились по ее лицу. Она подняла крышку и нажала черную клавишу. Раздался тоненький неуверенный звук. Казалось, что общее звучание вполне нормально, но инструмент и правда был расстроен.
Вот так в темноте ее пальцы вспоминали старые комбинации клавиш. Сначала получалось довольно механически, но с каждой нотой Рита вкладывала в музыку свою душу. И теперь из этого старого ящика выходило что-то живое, что умело дышать.

Я бежала так долго, пока еще могла бежать, пока были силы, пока в моей голове мысли устраивали атаки, а воспоминания контротступления. Я спотыкалась об ветки, камни, но старалась не засматриваться, хотя, даже если б хотела, все равно не вышло бы. Стеклянный взгляд отражал только абсолютное равнодушие к происходящему вокруг. В какой-то момент я отчетливо почувствовала истощение, сил больше не было, и, сдавшись, я упала, больше не могла подняться.
Я только повернулась на спину, так, чтоб видеть небо. Небо было холодным. Падал снег. Маленькие хрустальные снежинки, едва касаясь земли, таяли, а иногда оставались на слизистой оболочке моих глаз. Мне казалось, что я умерла. Я так долго пролежала на холодной земле, что голова начала просто раскалываться, в ней давно уже ничего не было, – ни воспоминаний, ни угрызений совести, - только пустота и безразличие. Но даже сейчас я могла принимать решения. Глупые, наверное, и безрассудные. Но я решила вернуться.
 Когда он открыл дверь, я стояла вся промокшая и жалкая на вид, пытаясь не смотреть в его глаза. А он расплылся в улыбке:
– Всё?
Я:
– Да. Всё.
Больше он не сказал ничего, только смотрел, наблюдал за тем, что я буду делать, а я стояла. Я знала, только то, что в Германии нет настоящих верблюдов, и знала то, что я не войду.
– Зачем ты пришла?
– Вещи забрать хочу. – Я не смотрела на него. Взгляд направила сквозь его тело, но он, будто каменный, совершенно не чувствовал его.

Город просыпался под звуки весеннего дождя, который, в прочем, уже собирался покидать его, а линия горизонта мерцала ярко-алым сиянием солнечных лучей. Я стояла на крыше высотного здания и смотрела, как потоки авто с нарастающей скоростью заполняют улицы. Движение в больших городах всегда имеет характер стихии, несущей всех одним течением. Холод еще прокрадывался в мою кожу и на несколько нанометров под нее, но я уже позволила себе расслабиться в этой атмосфере и динамике, чувствовала себя созидателем и одновременно частью, что было, по сути, всем, чего я хотела. Все закончилось. И можно было не думать о последствиях и убеждениях, фактах и итогах. Оставалась только одна мораль, но и о ней особо думать-то и не хотелось. Кожа под глазами становилась влажной от слез, – они, доходя до уголков рта, останавливались, встречаясь с моей улыбкой.
Всё начиналось сначала, заново или по-новой, … что бы это ни было – я была готова.

(фото – Юлия Володина)