Поэма о сельской медицине в СССР, III ч

Часть третья.
I.
Уже стояла осень поздняя,
И шла супруга по пятам,
Когда Руси центральной росстани
Двойник мой грустный покидал.

Он шёл смурной, простоволосый,
Не похмеляться дав зарок, -
То ли эпохи недоносок,
Толь поп расстрига, толь пророк.

Его шатало и мутило,
Пересыхало всё во рту,
А перегаром сей светило
Разил пожалуй за версту.

Ну как такого не приметить,
Толь человек он, толь медведь? –
И оборачивались дети,
На это диво поглядеть.

И сердобольные старушки,
Пути не видя без того,
Как будто нищему полушки,
Бросали взгляды на него.

Ну а дородные матроны,
В его впивались дипломат,
Как будто вёз он в нём патроны,
В купе со связками гранат.

Таясь, хихикали девицы,
И лишь у входа в магазин
Его окликнул хищнолицый,
С акцентом приторным грузин.

«Привет кацо, хороший парень,
Иди со мной, будь мой прораб.
Такую кашу мы заварим, -
На водку хватит и на баб!

Ах, ты, южанин обрусевший,
Кого на пушку ты берёшь? –
Он хоть изрядно окосевший,
Но ты души его не трожь.

Он сам бы мог кого угодно
Здесь объегорить, только «ша», -
От всякой корысти свободна
Сегодня русская душа!

И он идёт к таким же сирым,
Что завелись судьбу губя.
Меняет временно квартиру,
Чтоб обрести опять себя!

II.
В промышленный Уральский город
Он вывалился налегке. –
Чтоб было меньше разговоров,
Лечиться нужно вдалеке.

От всех родных, знакомых, близких,
И от медвежьих их услуг.
От приносимой ими миски,
И тёплых слов, что режут слух.

А там когда-то он учился
Держать в руках свои бразды. –
Тогда он правда не лечился,
И в этом не было нужды.

Зашёл он в то учрежденье,
Где вознамерился осесть.
И, Боже, что за наважденье,
Друзей его навалом здесь.

Могло ж такое получиться,
Довольно любопытный штрих:
Одни, как он, пришли лечиться,
Другие здесь же лечат их.

Двойник мой хмыкнул, что за лажа,
Жизнь несет нас, как решето;
Кто был талант – теперь алкаш он,
Кто серость был – теперь он «кто»!

И тот, кому всегда шпаргалки,
Он на экзаменах писал,
Теперь здесь «главный», ёлки – палки,
Что так идёт к его усам.

А та, с которою когда-то,
Шесть лет сидел плечо с плечом,
Теперь его ведёт палату,
И будет лечащим врачом.

Воистину, судьбы насмешек,
Немыслимо предугадать…
Но, да пускай на нас грешных,
Сойдёт Господня благодать!

III.
Когда всерьёз к леченью пьяниц
Русь перешла от полумер,
В систему наших влился здравниц
На равных, этот диспансер.

Он был задуман в исполкомах,
Как противалкогольный клин.
Но так уж водится, что комом,
Всегда бывает первый блин.

Нехватка кадров, слабость базы,
И скудность радикальных средств…
При них являлись все приказы
По сути – выкриками с мест.

Бесперспективная работа
Людей способных не влекла. –
Кому впрягаться есть охота
В пустопорожние дела.

Но льготы, что установили,
Для персонала тех больниц,
И искушали, и манили,
Случайных в медицине лиц.

Из тех, что с неба не хватают,
Не только звёзд, но и лучей.
И преспокойно обитают
Везде, где добрый казначей.

Когорта «прудовых карасиков»
Там обрела себе приют.
Блажат в отсиживаньи часиков, -
Бездарные, зато не пьют.

Совсем не пили, иль на деле,
Страдая сами той «паршой»,
Вживив «спирали», прикипели
К кормушке этой всей душой.

В работе зело как небрежны,
И в лицах прямо-таки сплин. –
Все перебежчики из смежных,
Да и несмежных дисциплин.

И им, зевотой поражённым,
Подстать и средний персонал.
Из тех, что не перетружённых,
Затиснут в гробовой пенал.

Ведь лупоглазят, словно в Персию,
Их там забросила судьба. –
И чаще те, что жаждут пенсию,
Повыше вырвать для себя.

Обход бывает раз в неделю,
А то и вовсе его нет.
С кем цацкаться на самом деле,
Трави мышей и весь секрет.

Но дисциплина отрезная,
Без всяких там судов, рядов.
Не так, что впрок, а показная,
Что говорится «от и до».

Решётки в окнах и во взоре
У каждого, как сто плетей.
Два санитара в коридоре, -
И где берут таких чертей?

Любой из них у наковальни
Заменит молот паровой.
Но вряд ли всё у них нормально,
И всё в порядке с головой?

К ним подойти, ни в коем разе,
Уж так устроен белый свет,
Что коль из грязи да во князи,
То это верно хуже нет.

Таким порой отмочат вензелем,
Что запоёшь и отче наш. –
Какие могут быть претензии?
Да кто ты есть… Ты есть алкаш!

А ко всему ещё милиция
Туда нагрянет дать совет.
Что, как всегда, розоволицая,
Вот револьверов правда нет.

Не оберёшься всяких грубостей,
Что там достоинство и честь. –
Она родная скалозубистой,
Какой была, такой и есть!

Все, кто туда попал впервые,
Считают, что дела табак.
Но тем, кто был уже в «прорыве»,
Как дом родной тот бивуак.

И в заведенье это вшивое
Двойник мой водворил себя.
Хоть настроенье препаршивое,
На что поделаешь – судьба!

IV.
Я этим главам чёрной краской
Вполне логично придал вес.
Но дни минули и как в сказке,
Двойник мой умер, я воскрес.

Исчезли дрожь и суетливость,
И опухоль сошла с лица.
Весь внешний облик посчастливел,
Как у влюблённого юнца.

Ну как тут грех не взять на душу,
Вновь на себя направив свет.  –
Причёсан, выбрит и надушен,
«Как Денди лондонский одет».

Что говорится отлежался,
Пришёл в себя, набрался сил.
По злой судьбе отсокрушался,
Внутри себя отголосил.

И уже в другом предстало виде,
Всё, что разнёс я в пух и прах.  –
Пожалуй, я людей обидел
В несуществующих грехах.

Ведь не такие все подавно,
И не достоин их мой суд. –
Звёзд не хватают, но исправно,
Хотя бы службу здесь несут.

А мы-то все отнюдь не ангелы,
Что обожали молоко.
И наших душ конюшни Авгиевы
Очистить, ох как нелегко.

Опять же при теоретической
В вопросе данном нищете,
И методов террористических
Не избежать при всей тщете.

Мечась меж адом и меж раем,
Как не запачкаешь камзол.
По принципу, что выбираем,
Всегда мы меньше из зол.

Конечно, было бы приличней
Нас, так сказать, сортировать.
Таких несхожих и различных,
Нет проку вместе собирать.

Опять же при таком подходе
Не в глубине идём, а в ширь.
Ведь уравняв, мы всех подводим,
Как бы под общий монастырь.

И цели-то вредит по сути,
Не каждому показан йод. –
Варить умы в одной посуде,
Порой обратное даёт.

Ведь неучтенье интеллекта,
Уже само – источник драм.
Вглядимся, кто же все те «некто»,
Что приющает сей бедлам?!

V.
Да, собраны под этой крышей
Все, скажем прямо, возраста.
Ведь от 16-ти и выше,
Не ошибусь, сказав до ста.

Юнец, совсем ещё мальчишка,
В глазёнках синяя слюда.
А вот он здесь, еще бы крышка,
Не заточи его сюда.

И молоко-то ещё мамкино
Ведь не обсохло на губа,
А он уже вином, не манкою,
До самой маковки пропах.

Ни дать, ни взять, слепой совёнок,
Едва проклюнулся, а сдал. –
Откуда что взялось, с пелёнок
Он что ль прикладываться стал?

А вот совсем иная птица,
В усмешке горькой корчит рот. –
Юнцу тому в отцы годится,
Но и за дедушку сойдёт.

Моряк, лесничий и водитель,
Официант, артист кино.
В их положенье войдите –
Никто не обманул вино.

И всё духовные колоссы,
Какие люди, о ля-ля! –
Здесь правда нет партийных боссов,
У тех свои госпиталя!

Пускай и нет границ сословных,
Несчастье уравняло нас.
Но первенствует, безусловно,
Как и везде, рабочий класс!

Он гегемон и карты в руки
Ему, что говорится, тут.
А представителям науки,
И всех искусств, - не портить фрунт!

VI.
Чтоб время не терять без толку,
И быть подальше от греха,
Как Мартин Иден, где я только
В те месяцы не попахал.

Во все лопатки я наяривал,
И обостряя слух и взор,
И впитывал, и переваривал,
И расширял свой кругозор.

Работа словно душу грела,
И заступившая в права,
Остепенялась и мудрела
Моя шальная голова.

Во всех нас тьма дилетантизма,
Порой и в зрелые лета.
В глазах его мешает призма,
И на душе его пята.

Вот так и вязнем мы в химерах,
И удивляем белый свет.
Уж коль глубинной нет в нас веры,
И знанья должного в нас нет.

Ну да настало время – вестник,
Чтобы не тронуться умом,
Лечить душевные болезни,
Увы, физическим трудом.

VII.
Мороз стоял сорокоградусный
В том дико лютом декабре.
И было нам совсем не радостно
Ждать «скорый» транспорт во дворе.

Какой-то чин на заседании
Догнал инфаркт свой по всему,
И получили мы задание
Могилу выкопать ему.

На городском стеснённом кладбище,
Напоминающим рояль,
Как перекошенные клавиши,
Могилы убегали вдаль.

Осевшие под монументами,
Взывающими из веков.
Увешанные ползументами
Кривых каркасов от венков.

И посвежее, под стандартными
Изделья местных К.К.П.,
Безлико-серыми штандартами,
И огражденьями в купе.

А дальше, сердца замирание,
Одна пустая за одной. –
Их приготовили заранее,
Предупреждая выходной.

Быть может, ты проходишь мимо,
А здесь одна из них твоя?..
Зимой особо ощутима
Тщета земного бытия.

Тоскливо кладбище гляделось,
Живого пристань и венец.
Но нестерпимо захотелось
Пройти его с конца в конец.

Иду аллея за аллеей,
И вижу, Боже мой, они, -
Все те, с кем было мне теплее,
Приветливей в былые дни.

Вот весельчак, Богданов Славка,
Рабочий парень и поэт. –
Могила эта, словно справка,
В том, что его и вправду нет.

А вот хитрец главбух Прокофьич,
Из блеклой надписи гласит.
Как будто вновь на чашку кофе
Меня сейчас он пригласит.

И бедолага зав. Аптекой,
Ах, Алексеевна, вылазь.
Не гоже так, тебе от века
Видеть судьба не задалась.

Как много их, что жадно ищет,
Теперь мой воспалённый взгляд.
С кем я делил и кров, и пищу,
И ссорился на кой-то ляд…

Неподалёку от конторы,
Что как кладбищенский хорал,
Я разглядел совсем нескоро
Ухоженный мемориал.

Здесь, как и все, сыгравший в лузу,
Лежал и тлел в земле сырой,
Ровесник нашего Союза,
Орденоносец и герой.

При жизни город весь с почтеньем
К нему стучался в кабинет.
Кремень и строгий в поведеньи,
Но нет его и весь ответ.

Но что тогда хоть остаётся
От наших тела и душ?
Зачем живое сердце бьётся,
Отстаивая рубежи?

Зачем мы рвёмся, строим планы,
Наукой мучаем умы.
А в основном, а в самом главном,
Зависимо – бессильны мы.

Одна нелепая оплошность,
Несчастный случай, иль болезнь.
И где тогда наш пыл, всполошность,
Звучавшая заздравно песнь?!

Душа скорбела и болела,
Эх, помянуть бы Вас, друзья! –
Да видите ль какое дело,
Теперь и этого нельзя!

***
Но время деньги и настала
К работе приступить пора.
Нам попотеть пришлось немало,
Земля промёрзла донутра.

Закончить нужно было засветло,
А здесь не почва, а гранит.
И мы в неё вгрызая заступы,
Шутили – нужен динамит.

Костром из сучьев и солярки
Оттаивали верхний слой.
И вновь долбили до запарки
В углах, присыпанных золой.

Когда же до конца дорыли,
Загладив выступы с боков,
Могилу коробом накрыли,
И прикурили от сучков.

И вдруг, перекосившись ликом,
Растроясь животом небось,
Сосед мой выкрикнул: «Глядико,
Никак ведь человечья кость?!»

Действительно, средь мёрзлых комьев,
Лежал замшелый позвонок.
Напоминавший чем-то корень, иль обломившийся клинок.

Служил когда-то человеку,
Пронизан жизнью был насквозь.
Теперь, как водится от веку,
С натяжкой скажешь, что и кость.

Сидели молча, курили,
И каждый думал про своё.
Могли эту мы отрыли,
Зачем самим спешить в неё?!

***
К нам в эту пора привязался
Один забавный старичок,
Что нам вначале показался
Ни дать, ни взять, - сухой сморчок.

Видать, видавшая все виды,
Его шубёнка волоклась
По снегу, не сказать в обиду,
Как измочаленная снасть.

Но оказался он блаженней,
Чем мы могли предполагать.
И стал свои соображенья
На данный случай излагать.

«Вот как оно порой выходит,
Ведь жить и жить ему кажись? –
Опять же при каком подходе,
Никчёмная бывает жизнь.

А наш во всю катушку шпарил,
Не из каких-нибудь калек.
Мужик был то, что «паря»,
Высоких качеств человек.

Его хулить побойся Бога,
Он места стоил своего.
И та в объезд, его дорога,
И новостройки те, его». –

На кладбище уже смеркалось,
От головней струился дым.
Умолк старик, в рукав сморкаясь,
И слёзы утирая им.

Не нов подход и рассужденья
Мы эти слышали не раз.
Бытует в людях убежденье,
Что дело продолжает нас.

Но может, не вдаваясь слишком,
И нам, листая жизни том,
Не грех раскинуть бы умишком,
Нет, нет, задумавшись о том.

Когда глухой могильный ставень
Закроется и за тобой;
Хоть что-то на земле оставить,
Что с общей связано судьбой.

И чтобы тот, с кем был ты в паре,
Сказал, слезу смахнувши с век:
«Мужик что надо был он паря,
Высоких качеств человек!»

VIII.
Когда в нас поугасла жажда,
И каждый был с душой в ладах,
Приехал лектор к нам однажды,
Мужчина видный и в летах.

Чтоб в нас зарёкся даже видный прыщик
И от тюрьмы, и от сумы.
И, так сказать духовной пищей
Насытить падшие умы.

В столовой нашей мы трибуну
Соорудим тот же час.
И перед вышедшим трибуном
Расселись в профиль и в анфас.

Протёр очки он белоснежным
Платочком, водрузил на нос;
Откашлялся, что неизбежно,
Окинул взором и понёс.

Не дожидаяся оваций,
Он сыпал нам за «измом», «изм»,
Как продолжает разлагаться
Давно гнилой капитализм.

И завершил он между прочим,
Что ждёт страна, что пробил час.
И не хватает рук рабочих
У нашей Родины сейчас.

Что нам пора ополчиться
На всю свою такую жизнь.
И поскорей кончать лечиться,
Поскольку все нас заждались.

Тогда откуда-то с галёрки
Вдруг донеслось: «За тем следим.
Да мы бы вроде на загорбке
Ни у кого здесь не сидим.

Мы с Вами трудимся на равных,
И видим ясно нашу цель.
И вычитают с нас исправно,
И за хлеб-соль, и за постель.

И уж на то, я полагаю,
Кто на Руси теперь скажи
Пути в коммуну пролагает? –
Иль зэки, иль алкаши!»

И донеслось тогда же следом,
Но из другого закутка:
«Скажи откуда наши беды?
Какая ставит их рука?

У нас не голова, два уха,
Мы не мальцы, чтоб нас учить. –
Споили напрочь «бормотухой»,
Россию, а теперь лечить?!

И прорвалось, и загудело,
Пошло-поехало, держись.
С замахом, в дело и не в дело,
Но всё про дело и про жизнь.

«Скажи, забавная картина,
Постановлений всяких тьма.
Но где же те сухие вина,
Что прибавляли нам б нам ума?

Какое, кто имеет право,
Верховный нарушать указ? –
Зачем же делать, коль отравой
Та дрянь является для нас?!

Иль может винограда нету?
Или инструкций должных нет?
А может просто для бюджета
Накладно, да и весь секрет?!

Не о культуре, не о дозах,
Проблему нечего мельчить. –
Теперь воспитывать нас поздно,
Уж как не то бы залечить!

Но о грядущих поколеньях
Подумать всё же бы не грех.
Да чтоб всерьёз, как учит Ленин,
А не латанием прорех.

И уж последствий не боялся
Никто, откуда что взялось.
Трибун наш сник и растерялся,
Прокляв себя и нас небось.

Но мигом все мы присмирели,
И махом кончили бузу,
Когда послышалось от двери:
«Братва, милиция в низу!»

***
Милиция! Раздел особый
Я ей обязан отвести.
Как ненадёжные особы
У ней мы не были в чести.

Она сейчас помолодела,
В плечах и бёдрах раздалась.
И в целом знает своё дело,
Наглядно представляя власть.

Но вряд ли нам бывает жалко,
Когда честят её в сердцах.
Ведь власть, она по сути палка,
Которая о двух концах!

***
XI.
Уж как бы не клеймили гневно
Мы разнесчастный наш бедлам,
Нам полагалось ежедневно
Пить истолчённый тетурам.

И мы его с невинным видом
Принять входили на носках,
Но сплёвывали тут же, выйдя,
Ещё и рот прополоскав.

Когда кого-то уличали,
И заставлялись повторить,
То столько было в нём печали,
Что и не стоит говорить.

Но уж какой не был профура,
А насыщался всякий всласть.
Особенною процедурой,
Что некой арией звалось.

Она была судьбы уором,
Держала нас на поводке.
И запевали её хорошом
Мы в нашем красном уголке.

12-ть стульев ряд стоящих,
12-ть возле них тазов.
12-ть «витязей» скорбящих,
12-ти 00 часов.

Волненье сердца, дрожь в коленцах,
Пылают щёки горячо.
И вафельное полотенце
У каждого через плечо.

Вот всем укол апоморфина,
И, как на фронте, по сто грамм.
И начинается картина
Конвульсионно – рвотных гамм.

Вон тот, он вытянулся вроде,
А этот выгнулся дугой.
Ы-ы… Один ещё заводит,
А… Завершил уже другой.

Глаза, как у варёных раков,
И пот холодный на челе.
Один сомлел, как цветик маков,
Другой трясётся, как желе.

За все-то нам грехи отмщенье,
И кара, но не в этом соль! –
Так прививалось отвращенье
К тебе, товарищ алкоголь!

По сути этот общий выпас
Здоровью пользы не даёт.
Но чтобы всяк оттуда вынес,
Что водка всё-таки не мёд!

***

X.
Порой нам нужно отрешиться,
И скатерть жизни теребя,
Не мельтешить и не ершиться,
А замереть внутри себя.

И вспомнить дедовскую пристань,
И облаков её чалму;
Откуда начал путь кремнистый,
И почитай, пришёл к нему.

В проблематичном преломленьи
Тогда представится душе.
Всё то, что в нашем поколеньи,
Хрестоматийное уже.

Когда безвременья эпоха
В свои объятия нас брала,
Нельзя сказать, что было плохо,
Нам принимать у ней дела.

В пылу тех лет передовицы
Мы не читали у газет.
Какие правят нами лица? –
Не плакались на сей предмет?

Материй высших не касались
Мы в бытия вступая храм.
Тогда начальники казались
Небес помазанники нам.

Грешили прозой и стихами
Не испытав житейских лих. –
И в правду, что коли мы сами,
Путей не ведали своих?!

Ах, это ложное всезнанье,
Цены которому на грош!
Ах, это гордое сознанье
Что ты на смену им грядёшь!

Теперь над тем смеются куры,
И власть уже не застит свет. –
Для впечатлительной натуры
В среде чиновной места нет!

Там ты в два счёта сядешь в лужу,
Признав: какого я рожна…
Там импульс творческий не нужен,
Та исполнительность нужна.

В том канцелярском заведеньи
Умерят с ходу твою прыть.
И вряд ли смогут даже гении
Рутину эту перекрыть.

Ты мысли грустные, как крошки,
Смахнёшь в сердцах, судьбой гоним.
Ведь как там, что один есть с сошкой,
И с ложкой семеро за ним!

И проку нет в слепом дерзаньи,
В проверках прочности стены. –
Нам остаётся созерцанье
Как некий взгляд со стороны.

Всё, что мы ждали, чем мы жили,
Во что внедрялись впопыхах,
За нас давно уже решили
Элиты отпрыски в верхах.

Народ низвергнут с авансцены,
Чиновничья плодится вошь.
И о державных переменах
Ну зря ты грешный вопиёшь…

***
Досрочный эпилог.

Дожили мы и докричали,
И кто мозги нам замутил? –
Пришёл пьянчуга свердловчанин,
В капитализ нас возвратил!

Причём в дичайших, звероликий,
Где наплевали на народ.
Где олигархи чики-брики,
В Москве «городят огород».

Сочувствуя простому люду,
Я не хочу им застить свет.
И я дописывать не буду
Поэму эту, смысла нет.

Вот так дела и перемены,
Мы словно погрузились в ад. –
Стреляются, вскрывают вены,
Война кавказская, распад.

Мы подзапуталися архи,
И на скрещении веков,
Россией правят олигархи,
Плюющие на нас «совков».

Похоже это всё надолго,
Уже если не навсегда.
И все брыкания без толку,
Беда с Россиею, беда!

И как теперь нам называться,
Гадать на гуще: то не то.
Да и куда же нам деваться,
Надеяться теперь на что?!

Увы, забавная феерия,
Мы не сносим головы.
И с треском рухнула империя,
С корнями сгнившими увы.

Живёт народ ошарашенный
Потоками безмерной лжи.
И ни к чему писанья наши
Коль в госсистеме нет души.

Махровых ворократов подданные,
Без веры праведной, святой,
Живём теперь по Джеку Лондону
Мы под железною пятой…

Такие ныне времена,
Где наша сгинула страна.
И времена не выбирают,
А в них живут и умирают!