Лётная работа

               ЛЁТНАЯ РАБОТА   
Как я училище закончил и, предаваясь мечте,
Сначала инструктором был на «Як-восемнадцать-Т»,
В училище курсантов учил пилотами стать,
 Летающему педагогу, учителю подстать,
Потом перевёлся в Бурундайский авиаотряд,
Где несколько типов самолётов освоил подряд,
Пришлось немного полетать и на «Ан-два»,
Совсем чуть-чуть, год всего наберётся едва,
Пока ждал переучивания, работал на нём,
Он стал в моей карьере переходным звеном,
Между малой авиацией и, соответственно, большой,
На работу в которой, впоследствии, я и ушёл,
Так вот, на «Ан-два» пришлось повозить пассажиров,
По степной, горячей прибалхашской шири,
И в горные посёлки Заилийского Алатау,
Куда и не каждая птица даже залетала,
Помнится, летишь над степью, плюс сорок за бортом,
В самолёте, как в бане, и болтанка жуткая, при том,
Степь прогревается, отсюда и восходящие потоки,
Самолёт на курсе удержать бы только,
Единственное спасение-вентилятор включён,
С ним труд пилота «Ан-два» немного облегчён,
Форточку не открыть, потому что, моментом
Может высосать карты или другие документы,
Вот и приходилось в болтанку, обливаясь потом,
Вести самолёт, то есть продолжать работать,
В салоне двенадцать кресел и свободных нет,
В аэропорту всегда очередь, чтоб купить билет,
Бедных пассажиров из стороны в сторону швыряет,
Жара, прямоточная вентиляция не спасает,
Гигиенические пакеты не успевают менять,
Трудно переносят полёт, их можно понять,
Всё ж, предпочитают, чем на авто по пыльной дороге,
Двое суток трястись, время и здоровье гробя,
Лучше в летающей «консервной банке»,
Два часа перетерпеть и они, как на коне в кубанке,
Где надо, в нужном месте оказаться быстро,
И любой из них-«кум королю и сват министру»,
А, после посадки, измученные, но счастливые,
Хоть цвет лиц их сравним с цветом сливы,
На негнущихся ногах выходят из самолёта,
Поглаживают крыло и благодарят пилотов,
За то, что долетели и, слава Богу, остались живы,
Такие, с нашей точки зрения, странные пассажиры,
Почти никогда без вылета не обходилось,
Когда по санзаданию дежурить приходилось,
Хоть «Ан-два» «небесным тихоходом» считается,
Всё же, самой быстрой «скорой помощью» является,
В степи ли, в горах, если где-то что-то случится,
Тут же «Ан-два» с бригадой медиков мчится,
То женщина рожает в высокогорном ауле,
Туда врачу-акушеру лететь надо пулей,
То механизатор тяжёлую травму получил,
Технике безопасности его, видно, никто не учил,
И, истекая кровью он корчится от боли,
Тут «Ан-два» с травмотологами садится прямо в поле,
Или где-то шофёр, забыв, что алкоголь его враг,
Напился, сел за руль и угодил в какой-нибудь овраг,
Хоть сам виноват, но разбился и ему невмочь,
Но, он же человек и ему тоже надо помочь,
А, в этом посёлке уже много-много лет,
Из медперсонала даже фельдшера нет,
И опять скорая авиапомощь, как и всегда,
Спешит туда и выручает, где случилась беда,
Каких только случаев в моей практике не было,
И мы с врачами помогали, «Ан-два» поднимая в небо,
А, когда срочных вылетов нет, можно и поспать,
В комнате отдыха или журнальчик полистать,
Интересную книжку с удовольствием почитать
Или с другими пилотами в домино поиграть,
Но, всё это второстепенно, если можно так сказать,
Ведь пилот потому и пилот, что должен летать,
На «Ан-два» выполнялись ещё и химработы,
Там тоже работали наши бурундайские пилоты,    
Та же «химия», не пришлось мне заниматься ею,
И, если честно, нисколько об этом не жалею,
Хотя, по правде, не один первоклассный пилот
Прошёл большую школу и горнило химработ,
На земле и в полёте ядохимикатами дышал,
В отрыве от базы лихачил и дисциплину нарушал,
Без соблюдения норм руководства летал,
По вечерам местных девок на самолёте катал,
Занимался приписками гектаров и часов налёта,
И оформлялся заправщиком вместо кого-то,
А, как экипаж с химработ возвращался на базу,
Что он с «химии» прилетел, определялось сразу,
Во-первых, все чёрные, как на курорте загорали,
Во-вторых, ядохимикатами насквозь провоняли,
Как сказал бы про себя пилот-«химик» иной,
Нас можно смело назвать «летающей шпаной»,
Но, «хим-дым», это тоже лётная работа,
Что требует затраты сил до седьмого пота,
Мне не пришлось ей заниматься и не кляну себя,
Ничего не поделаешь, значит, не судьба,
Раз, дежуря по санзаданию, на «Ан-два», так же,
Он был использован в качестве катафалка даже,
В это время «Ту-сто пятьдесят четвёртый» ночью упал,
На взлёте в мощные нисходящие потоки попал,
Его к земле прижало, сесть экипажу не получилось,
И, к несчастью, случилось то, что случилось,
«Ту» врезался в овраг, разбился и сгорел,
В этой катастрофе никто в живых не уцелел,
Вот нам пришлось везти из Алма-Аты в Джамбул,
Это областной центр казахский, город-аул,
Четыре гроба, родители и двое их детей,
Одна из погибших в этой катастрофе семей,
Летели в Симферополь на курорт отдыхать,
А, пришлось неожиданно жуткую смерть принять,
Нам в сопровождающие дали бортпроводника,
От таких «пассажиров» опешившего не слегка,
Парнишка молодой, только начал летать,
А, тут «груз двести» довелось ему сопровождать,
Но, не только гробы, ещё родных пять человек,
На которых горе обрушилось, как на голову снег,
Они за сердце хватаются, рыдают и плачут,
Им самим то плохо, жара и болтанка, тем паче,
Бортпроводник им успокоительное даст и сердечное,
Парень хоть и молодой, но вёл себя безупречно он,
До Джамбула в скорби и с плачем долетели,
Только сели, на стоянку зарулить едва успели,
Как наш «летающий катафалк» со всех сторон,
Окружили другие родственники под плач и стон,
Мужики покрепче, кому было по силам,
Вытащили из самолёта гробы и в грузовик погрузили,
Мы полетели назад, бортпроводник меж нами встал,
В салоне невозможно было, трупный запах витал,
Вот мы и дома, хорошо бы завтра был выходной,
Можно было бы снять стресс, пропустить по одной,
Но, нельзя, дежурство по санзаданию предстоит,
Да, и бортпроводник тоже завтра куда-то летит,
Самолёт поставили на стоянку, а сами по домам,
Так на летающем катафалке  полетать пришлось нам,
Были и ещё на «Ан-два» интересные полёты,
И всё нам было по плечу, мы были молодые пилоты,
Затем я переучился, к чему стремился настырно,
На многоцелевой самолёт «Ил-четырнадцать»,
Из большого и славного семейства «Илов»,
Эта машина верой и правдой долго служила,
По сравнению с «Ан-два», это уже лайнер, который,
Хотя и поршневой, с «горшками», но двухмоторный,
И экипаж у него из пяти человек состоит,
Ночью и в облаках летает, автопилот на нём стоит,
Мне нравились «Илы» и я, признаться, мечтал,
Чтоб я на самолётах этого семейства летал,
И вот, моя мечта сбылась, я-пилот «Ила»,
Приобщился к большой авиации и звучит не хило,
Самолёт «Ил-четырнадцать» многоцелевой,
Как выше я уже говорил, хотя и поршневой,
Но, очень надёжный и проверенный не раз,
Во многих сложных ситуациях и не только у нас,
Какие только работы мы на нём не выполняли,
Людей, грузы возили, на аэрофотосъёмке летали,
Так же, на зондировке атмосферы и сельхозпосевов,
Чтоб определить виды на урожай после сева,
Самолёт без дозаправки мог восемь часов летать,
Доп.баки позволяли ему «долгопорхающим» стать,
За это время можно много работы сделать,
И трудились, работоспособности не было предела,
Пассажиров возил «Ил-четырнадцать» наш,
В Усть-Каменогорск, на Иссык-Куль, Чимкент, Балхаш,
Пассажирских рейсов было не много у нас,
Но, мы с полной загрузкой летали каждый раз,
Выполняли, также, разные грузоперевозки,
Хоть дорого, но быстрее это осуществлять по воздуху,
Под какие только грузы наш «Ил» не фрахтовали,
Всё перечислить и что-то не забыть можно едва ли,
То с птицефабрики племенных яиц кур или уток,
Что вот-вот кукарекнут или крякнут, кроме шуток,
Загрузят ящиков целый салон, что некуда ставить,
И их надо срочно на другую птицефабрику доставить,
А, чтоб они раньше времени не повылуплялись
И цыплята или утята по салону не разбежались,
Приходилось температуру пониже держать,
И в полёте всем слегка от холода дрожать,
Доводилось возить целый салон мешков с водой,
В которых груз был, без сомнений, не простой,
В каждом мешке литров по пятьдесят, точно, есть,
А, там сигалеток, мальков ценных рыб не счесть,
Груз дорогой и нежный в обращении, однозначно,
Принять все меры по сохранности его надо, значит, Лететь пониже, чтоб малькам кислорода хватало,
Чтоб рыбная молодь не задохнулась, не пропала,
Обходить зоны турбулентности, которых немало,
Чтоб от болтанки полиэтиленовые мешки не порвало,
Так же, возили почту, мешки газет и писем,
Вот уж, точно, авиапочта должна быть самой быстрой,
Так что, мы людям помогали, в плане информации,
И осуществлении почтовой связи с помощью авиации,
Один «Ильюшин» постоянно базировался у нас
В городе Шевченко, работая на «ЗакаспийскТрансГаз»
Крупная, богатая организация тогда была,
Наш «Ил» во многом помогал ей осуществлять дела,
Кроме выходного, целых шесть дней, кряду,
Наш экипаж стоял в плане полётов, в наряде,
Вахты рабочих, газовиков, нефтяников или
Разные грузы по всему Мангышлаку возили,
На грунтовые площадки садились кое-где,
Ведь посадочные «бетонки» есть не везде,
Летали в большие города, Красноводск, Саратов,
В Ташкенте, Ашхабаде были неоднократно, 
В Алма-Ату, Москву летали не однажды,
А, как-то и в Челябинск «занесло» нас даже,
Летали часто, помногу, отдаваясь работе с душой,
И налёт на экипаж был довольно-таки большой,
Ну, где ещё, скажите на милость, в каком месте,
Отлетаешь продлённую саннорму за пол-месяца,
Так что, на этой точке, в Шевченко, даже,
За месяц на самолёте менялось два экипажа,
Несколько слов о городе нефтяников, Шевченко,
На подлёте к нему, он Гавану напоминает чем-то,
На берегу моря тесно стоят высотные дома,
На город современной архитектуры он похож весьма,
Дома построены из местного стройматериала,
Из белого туфа, которого в окрестностях немало,
На окраине города для заключённых зона,
И нигде ни травы, ни цветов, ни газонов,
Практически, нет ни кустарников, ни деревьев,
Зато, что удивительно, по улицам, как в деревне,
Бродят одинокие коровы и вместо травы,
Жуют бумагу, которой на помойках «выше головы»,
И, думается, как же им, беднягам нелегко,
Перерабатывать эту бумагу в молоко,
Город стоит на Каспии, кругом солончак и пески,
Тут постоянно жить нельзя, можно загнуться от тоски,
Солнце палит нещадно, а на пляже, даже в жару,
Купающихся мало, вода холодная, не по нутру,
Областной центр испытывал культурный голод,
Один Дом культуры и два кинотеатра на весь город,
Зато, есть рестораны, в магазинах полно спиртного,
С буровой в городе «расслабился» и на вышку снова,
А, как пылает, горит и светится красиво очень,
Мангышлак огнями попутного газа на вышках ночью,
Сотни буровых на площади большой разбросано,
И все горят огнями, завораживает зрелище, просто,
Ночью, от Гурьева, примерно, за триста километров,
При хорошей видимости факелы огней заметны,
За эти дома на берегу, мы городу дали название,
Не иначе, как только «казахстанская Гавана»,
С Шевченко связаны неплохие воспоминания,
Но, были и ещё моменты, достойные внимания,
В практике моей лётной работы на «Иле»,
Когда мы, сравнительно, молодыми пилотами были,
Был в Ташкенте институт, по заявке которого,
Мы летали «на грозу» дорожкой непроторенной,
У них была обширная исследовательская сфера,
И кроме изучения облаков и грозовой атмосферы,
Те же бортоператоры, «звездочёты», как мы их звали,
С нами на обследование всхожести посевов летали,
Какой урожай разных культур следует ждать,
Чтоб результаты облётов в правительство сдать,
В Казахстане обследовали пастбища, где пасётся скот,
Хватит ли травы, чтоб вес нагулял «живой антрекот»,
По рисовым чекам, что водой залиты богато,
Летали смотреть как растёт «второй хлеб азиата»,
В азиатских республиках, где хлопчатник сеют,
Определяли состояние «белого золота» посевов,
Летали, так же, и над полями с зерновыми,
Рожью, пшеницей, ячменём, как таковыми,
По обследованию зерновых сельхозкультур,
Неоднократно и в Россию совершали лётный тур,
Долетали с этой работой почти до Москвы,
Но, долго в центре нам летать не разрешали, увы,
Состояние посевов обследуют тепловизором,
Датчика с объективом, из блистера высунутым,
С него данные поступают на самописцы для учёта,
За которыми в салоне сидят «звездочёты,
После окончания продолжительного полёта,
Операторам их надо будет детально обработать,
Проанализировать и, с чувством выполненного долга,
Сдать в СовМин, чтоб получилось больше толка,
Работать приходилось на низкой высоте,
Пятьдесят, сто метров, но операторам и те
Метры большой высотой для их работы казались,
А, мы на бреющем чуть поля крылом не касались,
Представьте, низко над землёй летит такая громада,
Ревёт двумя моторами, как какое-то исчадие ада,
Крестьяне, что работали в это время в поле,
Так же, ученики, у которых не было занятий в школе,
Бросали работу по обработке сельхозкультуры,
И следили за полётом этакой летящей дуры,
Помню, как-то летали по обследованию хлопка так же
Определение урожайности, в принципе, работа та же,
Крестьян и детворы в поле работать много вышло,
Тут мы летим, пятьдесят, сто метров высота, не выше,
Ребята мы молодые, решили немного похулиганить,
В принципе, по острию ножа ходили, были на грани,
Выключаем автопилот и, при управлении вручную,
Пикируем на работающих в поле, снижаясь, «дуем»,
Те рты пооткрывали и в разные стороны, врассыпную,
А, кто и прямо в грядки ничком, видя ситуацию такую,
Так мы снижались, практически, до десяти метров,
Выключив барограф, чтоб на нём не было заметно,
Увидев такую реакцию крестьян на наш манёвр,
Хоть для них ничего опасного не было в нём,
Мы посмеялись немного, выровняв самолёт,
Включили автопилот и продолжили наш полёт,
На «Иле» было много ещё интересных ситуаций,
И случаев и это всё мне дала испытать авиация,
Пока летали с грузами или на аэрофотосъёмке,
У нас на «Иле» не было ни одной аварии или поломки
Самолёт надёжный, труженик, хотя и ветеран,
Это доказано пилотами из многих, многих стран,
Потом я года два летал на «Ан-двадцать шесть»,
Этот «грузовик» в среднемагистральной авиации есть,
Экипаж шесть человек с бортоператором вместе,
Но, бывало и без бортрадиста, недалёкий полёт если,
Самолёт с локатором, так что, и ночью и днём,
В облаках и даже в грозу можно летать на нём,
Взлетали и садились, когда «видимо» и «невидимо»,
Лишь бы позволял нам погодный минимум,
Для полётов в любую погоду он был пригодный,
То есть, практически, кроме камнепада, всепогодный,
Возили на нём самые разнообразные грузы,
В любую точку тогдашнего Советского Союза,
Для вахтовиков, нефтяников Нижневартовска, Сургута
Оборудование для нефтедобычи, а так же продукты,
Из республик Средней Азии персики, дыни, арбузы,
Алычу, клубнику и другие скоропортящиеся грузы,
Включая овощи, помидоры, мясные туши, колбасы,
Нас и звали «помидорные короли» и колбасники-асы,
Даже  доводилось нам, не раз, не два возили,
Новенькие, с конвейера, легковые автомобили,
Когда своим ходом авто доставить нелегко,
И ехать незнакомой дорогой довольно далеко,
Фрахтовали наш «Ан», «летающий грузовик»,
И он куда надо «железного коня» доставит вмиг,
Также возили почту, письма, журналы, газеты,
Ежедневный рейс был зарезервирован под это,
Так что, без работы никогда мы не сидели,
Из семи шесть дней были рабочими в неделе,
На этом самолёте три двигателя стоят обязательно,
Два маршевых и один реактивный, вспомогательный,
Который применялся при запуске двух основных,
Когда от аэродромного питания не запустишь их,
И до окончания набора высоты с момента взлёта,
Когда максимальная взлётная масса у самолёта,
Так вот, этот самолёт считается турбовинтовой,
Когда движки работают, стоит такой рёв и вой,
Что человеческую речь услышать невозможно,
И в кабине без переговорного устройства сложно,
И, не случайно, языком лётного жаргона,
«Ан-двадцать шесть» прозвали «королём перрона»,
Есть даже байка о пилотах, если кто не знает,
«Говорите громче, я на «Ан-двадцать шесть» летаю»,
Бортоператоры летали, даже уши ватой затыкая,
А, вибрация в салоне и в пилотской кабине такая,
Что всё дрожит и в зубах мелкий такой лязг,
А, сидя в салоне, балдеешь, как от женских ласк,
Я «Ан-двадцать шесть» даже как-то обозвал,
Не иначе, как «летающий дребезжащий самосвал»,
Зато, летая в Москву, Домодедово или Быково,
Так же в Ленинград или аэропорт города другого,
Мы получили огромную практику полётов
В крупные аэроузлы, что немаловажно для пилотов,
Этот опыт повышал наше лётное мастерство
И, в последующем, пригодился на все сто,
Время шло, на «двадцать шестом» я летать закончил,
Перешёл на «Ан-тридцать, о чём давно мечтал очень,
Месячные сборы в Учебно-Тренировочном Отряде,
И вот я-пилот «тридцатки», то есть, полный порядок,
Занимались тем же, чем и на «Иле», впрочем,
Но, только в больших объёмах, это точно,
В основном, это аэрофотосъёмка, определённо,
Ведь «Ан-тридцать», это фотограф окрылённый,
С воздуха снимать-его основная задача,
Он, в принципе, для этого и предназначен,
Немного летали по обследованию сельхозугодий,
Переоборудуя его, делая для этих целей пригодным,
Грузы на нём, правда, мы вовсе не возили,
Не то, что на «Ан-двадцать шесть» или на «Иле»,
Пассажиров, зато, повозить на нём пришлось,
Когда съёмки мало, а на лётное дело злость,
В салоне самолёта фотоаппаратуры вместо,
Устанавливали тридцать пассажирских кресел,
И превращалась наша «тридцатка» из съёмщика
В обычного пассажирского перевозчика,
Когда произошло землетрясение в Ленинакане,
Возили туда спасателей, строителей на нашем «Ане»,
Сначала по два рейса в день, потом по одному,
Так часто мы в Армению летали потому,
Что была трагедия страшной и разрушений немало,
Спасателей, техники, рабочих рук не хватало,
Весь Союз в спасательных работах участие принимал,
И каждый регион, чем мог, несчастным помогал,
Потом раз в неделю, в течение двух лет туда летали,
Вахты строителей отвозили и оттуда забирали,
Заправляться садились в Ереван, аэропорт Звартноц,
Город хорошо посмотрели, а он прекрасный, знатный,
Были у самого памятника Сасунскому Давиду,
Со стадиона Раздан обозревали прекрасные виды,
Показали нам знаменитый коньячный завод,
Основанный Шустовым в какой-то давний год,
В Эчмиадзине побывали, монастыре мужском,
О нём каждый слышал, кто с православием знаком,
С достопримечательностями армянской столицы,
Ознакомились немного, надо было стремиться,
После заправки, в Ленинакан, а оттуда домой,
До Алма-Аты, через пол-Средней Азии путь прямой,
Ещё раз в неделю был у нас один рейс,
В плане налёта часов представлявший интерес,
Обеспечивая нефтяникам их право на труд,
Вахты возили через Новокузнецк в Усть-Кут,
В Новокузнецке мы садились для дозаправки,
Это город металлургов, так, в качестве справки,
И шахтёры тут трудятся в три смены с утра,
Выдавая родной стране уголёк «на гора»,
Так вот, при подлёте к Новокузнецку зимой,
Снег вокруг ещё всё покрывает белой пеленой,
Чем ближе к городу, тем снег серее, это да,
А, в самом рабочем граде от белизны и нет следа,
Всё покрывает выбросы с завода сплошная чернота,
И каждый металлург или шахтёр похож тут на крота,
Часто задавался вопросом, как тут люди могут жить,
Помимо производства надо ж человеком дорожить,
Разве можно такие промышленные центры строить,
Совершенно не заботясь о человеческом здоровье,
Видимо, для страны важнее уголёк и сталь,
А, человек для руководства пустым местом стал,
И его здоровье не объект для постоянной заботы,
Лишь бы, молча, вкалывал до седьмого пота,
И таких городов по великой России у нас тьма,
Где производства для здоровья вредные, весьма,
Заправив самолёт, держим курс на Усть-Кут,
Запасным аэродромом берём, как правило, Иркутск,
Какая же под крылом открывается природа,
Бескрайняя тайга, это «лёгкие» сибирского народа,
Всё вокруг покрыто чистым белым снегом,
Земля-матушка под «одеялом» млеет от неги,
Не раз видели лосей и как медведь по лесу бродил,
Видно, шум самолёта его в берлоге разбудил,
Вот и Усть-Кут, небольшой сибирский городишко,
Современной архитектурой он жалует не слишком,
Деревянные дома, не выше двухэтажных,
Здание аэропорта там деревянное даже,
Все дома построены из кедрача и сосняка,
По-сибирски, добротно, чтоб стояли века,
Сводку погоды в воздухе получив, не обомлели едва,
Морозом нас Усть-Кут встречает, минус сорок два,
Ну, думаем, сейчас носы и уши у нас прихватит,
Хоть в меховых мы куртках, но на долго ли нас хватит,
Но, нет, сели, вышли из самолёта, небо ясное,
От мороза воздух «звенит», погода прекрасная,
Холод не ощущается, вместо того, чтоб носы укутать,
Наполовину даже расстегнули молнии у курток,
Тут я понял, что значит здоровая морозная погода,
Вот почему крепка сибирская людская порода,
Прилетевшие вахтовики тоже из самолёта вышли,
Сели в автобус и покатили к своим нефтевышкам,
Мы у диспетчера поставили в полётный план,
На завтра, с утра пораньше наш «тридцатый Ан»,
И пошли в гостиницу устраиваться на ночлег,
Выделили нам две комнаты на пять человек,
В гостинице двухэтажной, тоже деревянной,
На наплыв пассажиров не рассчитанной, явно,
Правда, с удобствами во дворе, на улице,
Но, от такого обстоятельства мы не стали хмуриться,
Стены номера сделаны из брёвен кедра или сосны,
Дух приятный, древесный, чтоб видеть приятные сны,
Такой уютной и тихой гостиница нам показалась,
Мы в ней отдохнули на славу, как потом оказалось,
В комнатах грели печки, от которых было тепло,
Хотя на улице мороз срывал на людях зло,
Было замечательно, веяло домашним уютом,
Цивилизация обошла мимо эти края, как будто,
Хорошая песня, что не раз мы пели друг с другом,
«Кожаные куртки, брошенные в угол»,
Не исключено и это вполне быть может,
Что была написана пилотом в гостинице такой же,
Хоть ночью то ли волки, то ли собаки где-то выли,
Мы выспались прекрасно и утром пошли на вылет,
Вахтовиков, что отработали своё на буровых,
Доставили в аэропорт и стали регистрировать их,
Мы получили «Добро» у диспетчера и, наконец,
 Вырулили, взлетели и взяли курс на Новокузнецк,
Часу не прошло, вдруг, что-то непонятное происходит,
Самолёт на автопилоте по тангажу туда-сюда ходит,
И не болтает, да и звуки в салоне на топот похожие,
Бортмеханик пошёл выяснять, что это быть может,
Приходит и докладывает, что вахтовики, мать их так,
Перепились, повздорили и дело дошло до драк,
Старшего своего не слушают и под мат и ругань,
Дерутся и по салону бегают друг за другом,
Где только водки взяли, ведь у них сухой закон,
Весь срок вахты на буровых действует он,
Но, как говорится в народе, свинья грязи найдёт,
Вахте конец, можно «отвязаться» и полный вперёд,
Мордобитие продолжается, не нам же их разнимать,
Пришлось старшего, он трезвый, в кабину звать,
Сообщили в Новокузнецк, что на борту пьяные лица,
Диспетчер сказал, что нас встретят с милицией,
Зашли на посадку, сели, на стоянку зарулили,
У трапа милиционеры, как будто тут и были,
Дверь открыли, они в салоне тут же выявили явных,
Дебоширов с разбитыми мордами и сильно пьяных,
Руки скрутили, вывели из самолёта и разом,
Всех погрузили в милицейский свой «УАЗик»,
С рейса снимем, говорят, и протокол оформим,
И на работу сообщим, то есть, по всей форме,
Пьяных в «обезьянник», а старший остался с нами,
Говорит, что они нарушители, это все мы знаем,
То, что ответственность понесёт из них каждый,
Мы их обязательно, по-своему, строго накажем,
Но, если «менты» на работу пришлют бумагу,
Их с работы, точно, попрут, одним махом,
А, у них семьи, дети, да и работники они хорошие,
 Мы им сделаем, не будут летать с пьяными рожами,
Ну, говорим, беги к «ментам», договаривайся с ними,
А, мы-то, в свою очередь, «кипеш» не поднимем,
Он побежал в милицию, там пробыл минут десять,
И уже опять у самолёта, мол, договорился я, дескать,
Они пока сидят в «ментовке», в аэровокзале,
Но, могут отпустить, на усмотрение экипажа, сказали,
Что ж, отвечаем, пускай летят и не клянут авиацию,
Хотя они в полёте создали чрезвычайную ситуацию,
Бог с ними, будем считать, что ничего и не было,
Самолёт заправлен, пусть регистрируются и в небо,
До дома долетели спокойно, на борту тишь, да гладь,
Всё спиртное изъяли, «прошмонали» ручную кладь,
По прилёту старший и дебоширы подошли к кабине,
Когда мы открыли дверь, они в поклоне согнув спины,
Стали нас благодарить и, почти, слёзно просили,
Чтобы их, негодяев и мерзавцев мы простили,
И уверяли, что такое впредь никогда не повторится,
Мы им, ладно, мол, живите, а теперь пора проститься,
Ещё раз, помнится мне, случай был такой,
Летал с нами штурман, как спец., неплохой,
С огромным штурманским полётным опытом,
Иному до него расти и расти, топать и топать,
Раз сели мы в Ташкенте, зарулили на стоянку,
А, он, то ли по забывчивости, то ли от усталости, явно,
Не выключил обогрев стекла в своей кабине,
Который в полёте включают, чтоб не появился иней,
Мы ушли отдыхать, самолёт не обесточили,
Потому что, у техников было обслуживание срочное,
Наутро пришли, стекло всё растрескалось,
Штурман понял вину, но нужны были действия резкие
Иначе, нас по головке не погладили бы за это,
Он мигом сообразил и ни у кого не спрашивая совета,
Принял решение, побежал на базарную улицу,
Купил на колхозном рынке живую курицу,
Пришёл к самолёту, наседку из сумки достал,
И с усердным рвением по стеклу лупить ей стал,
На стекле остались кровь с прилипшими перьями,
Из всех тех, кто это видел, мы были первыми,
Задумка простая, как будто в полёте могло случиться,
Что в штурманскую кабину попала какая-то птица,
А, потому, хотите верьте, хотите нет, но как назло,
У штурмана от удара лопнуло лобовое стекло,
Исключительно, всё так и было, примерно,
Но, ситуация выглядела, весьма, достоверной,
Комиссия прилетела, убедилась в факте и лады,
А, весь экипаж и штурман вышли сухими из воды,
И других интересных случаев на «Ан-30» была масса,
Я считаю, что эта машина одна из самых классных,
Работа на ней для меня была, как «лебединая песня»,
На «тридцатке» я закончил летать и ушёл на пенсию.