Из жизни грандов

Дон Бессильо Задрыгес Инфлуэнца-и-Амба,
внук покойного гранда Угостиньо Сквернандо,
в час ноль-ноль пополудни отбывает сегодня
с палестинцами биться ради гроба Господня.
И супруга Бессильо, ясноокая Пьянка,
пьёт четвёртую склянку (видимо, валерьянку),
ведь в Голанских высотах, в духоте инфернальной,
долг отдаст дон Задрыгес – интернациональный!
Что как злой сарацин уязвит его шпорой,
или самаритянка соблазнит мандрагорой,
иль забывшего спьяну пресвятую идею
в нечестивую веру обратят иудеи?..

Час отъезда подходит. Но с громадной бутылью
Вдруг является рыцарь дон Свиньяго да-Вилья.
Дон Свиньяго до гроба предан дону Бессильо.
Вот они уже оба – вместе с этой бутылью.
Погоди, дона Пьянка, пить свою валерьянку,
дон Задрыгес, пожалуй, выйдет вон – спозаранку.


Он, в конце концов, весел, он здоров и свободен!
Ну ещё один вечер гроб потерпит Господень!
Но, в разгар вакханальи не прошедшие мимо,
входят в замок Бессильо два святых пилигрима.
Они грозно взирают на напитки и яства.
Взор потупил да-Вилья. Инфлуэнце всё ясно.

И сказал из них старший: “Значит, в землю Святую
в час ноль-ноль ты не отбыл. Я тебя арестую.
Ты ж не только подводишь сам себя и обитель,
ты Спасителя, может, сим поступком обидел!.."
А другой пилигрим подытожил негромко:
“Стыд и срам дезертирам клерикального фронта!
Марш на выход с вещами!" Тут супруга вмешалась
и спасла дона Амбу, упирая на жалость.

Донна Пьянка сказала: “Дорогие коллеги!
Не катите на дона Инфлуэнцу телеги,
ибо дон Инфлуэнца и вот этот – Свиньяго –
получили знаменье, чтоб не делать ни шагу.
Уж и конь был осёдлан, и супруг, беспокоясь,
самолично замкнули мне для верности пояс.
Но завыли собаки, и из ясной лазури
вдруг чего-то сверкнуло, и – грома громыхнули.
Металлический флюгер прямо с крыши сорвался,
и из воздуха ангел златокрылый соткался”.

Тут вскричал дон да-Вилья, непотребно икая:
– Это дух, а я думал – это бочка такая!..
Это дух, а не ангел, он как бочка огромный!..
Поднял голову Амба и заметил: “Не помню.”
Донна Пьянка сказала: “Флюгер сломан и ладно.
Ангел же оказался духом дона Сквернандо!.."
И воскликнул Свиньяго, в кофе соус накапав:
“Мне покойник был должен восемнадцать дукатов.
Значит, он теперь в духах, как и в жизни – повеса:
Не отдал он мне, сука, ни единого песо."

Тут Задрыгес в Свиньягу запустил табуретом:
“Мой прославленный пращур Вами зло оклеветан!
 Я такого не помню, хоть стоял с Вами рядом!.."
Пилигримы смотрели подозрительным взглядом.
Рвёт Задрыгес перчатку: туговато надета,
дон Свиньяго вскрывает кобуру арбалета,
громко молятся богу два святых пилигрима,
чтобы в ходе дуэли попадали все мимо.

Донна Пьянка в испуге молча руки ломает,
но берёт себя в руки и дрожа продолжает:
“Дух как стукнет об землю электрическим током,
так у нас три коровы до сих пор ходят боком!
И теперь дон Бессильо принимает лекарство,
чтоб не вылететь всуе в преисподнее царство..."

Дон Задрыгес не слышит – колет воздух рапирой,
арбалетные стрелы в креслах делают дыры.
Дон Свиньяго да-Вилья сто из ста где-то выбил,
и любезному другу он готовит погибель...

В это время и вправду небо застили тучи,
засверкало с востока, дунул ветер могучий,
Донна Пьянка как взвизгнет, что-то в сумочку спрятав:
“Боже! С неба упали восемнадцать дукатов!”
И действительно – деньги показала в ладони.
Тут, оружие бросив, призадумались доны.
Ужаснулись монахи, зазвенела молитва,
и бесславно закончилась неуместная битва.

А дукаты святые пилигримам достались:
ведь не зря же молились, не напрасно старались.

И монахи сказали: “Если так, то конечно.
Неспроста эти штуки, видно, кроется нечто..."
Им лекарства налили и поесть дали тоже,
ведь лекарство, оно же – профилактика всё же!
И поев, пилигримы двое суток молились,
и постом очищались, и потом удалились.
И ушёл дон Свиньяго, этот доблестный рыцарь,
не забыв с донной Пьянкой прегалантно проститься.

Пролетело три года удручающим мигом.
Гроб Господень как прежде – под языческим игом.
На замок заперт замок. Пилигримы забыты.
Донна Пьянка в запарке: то шитьё, то корыто...
Дон Бессильо Задрыгес Инфлуэнца-и-Амба
вечерами играет на viola da gamba,
принимает лекарство, пребывает в сомненье:
То ли было знаменье? То ли будет знаменье?..