Из повести Мама и 4 стихотворения

Лариса Миллер, из повести «Мама», читает Автор:
https://www.dropbox.com/s/80vqmkeuj6x7ab1/DISK1_69.MP3

    …Мама часто таскала меня с собой. Иногда потому, что не знала, куда  меня деть. Иногда просто так "для веселья". Меня так и прозвали "Белкин  хвост".

     Куда и к кому только не ездила мама – спец.кор. "Красноармейца",  самого популярного и читаемого в те годы журнала: к Калинину, Вышинскому,  Туполеву, Ал.Толстому, Эренбургу, Гр.Александрову, Л.Орловой, Целиковской,  Руслановой, Мих.Жарову. Мы ездили к Папанину на дачу, где я впервые в  жизни каталась на машине, большой, черной, неуклюжей. Мы ехали по  ухабистой, грязной проселочной дороге. Папанин сидел за рулем, а мы с  мамой подпрыгивали на заднем сиденье. Когда мы особенно высоко  подпрыгнули, Папанин обернулся и весело спросил меня: "Ну, что, мартышка,  совсем ж-ку отбила?" Черная машина и слово ж-ка, произнесенное знаменитым  дядей, были самыми сильными впечатлениями этой поездки. Папанина я помню  смутно, но хорошо помню, что он пригласил нас остаться на обед, который  уже подавали в просторной столовой. Помню, что удивительно вкусно пахло  едой, и что мне очень хотелось есть.  Помню свою досаду на маму, которая  неизвестно почему, отказалась остаться и увела меня, голодную, домой,  накормив по дороге бутербродами. Помню смуглый мамин кулачок, которым она  наподдала мне на улице за то, что я слишком настойчиво и громко требовала,  чтоб мы остались обедать.

     Обычно я вела себя тихо, но иногда подавала голос и не всегда удачно.  "Ваша фамилия Толстой, потому что вы – толстый?", – спросила я большого,  грузного Ал.Толстого. Толстой без улыбки посмотрел на меня и молча  протянул мне конфету, а маме сложенные трубочкой страницы, написанные для  "Красноармейца".  Однако голос, поданный мной в проходной Кремля, помог  мне пройти к Ворошилову вместе с мамой. Охранники сами догнали маму и  попросили взять с собой громко плачущего ребенка. Так я оказалась в  кабинете Ворошилова. "Товарищ Ворошилов! Когда я подрасту, я встану вместо  папи с винтовкой на посту!" – декламировала я, стоя на столе в кабинете  Ворошилова. Я говорила "папи" с гордостью, так как знала от домашних, что  папа мой погиб на фронте. Однажды поздно вечером я слышала сквозь сон, как  мама рассказывала бабушке, что кто-то вошел в редакцию и сказал: "Белла, иди скорей. Тебя какой-то мужчина ждет внизу. Сказал – позовите Беллу.  Скажите, что ее ждет Миллер.  Представь, хочу бежать вниз, а ноги не  идут", – говорила мама.  "Спускаюсь по лестнице, а ноги ватные. Понимаю,  что бред, что Миши нет в живых, что это не Миша, а брат его, а все-таки  думаю, "а вдруг, а вдруг". Спускаюсь вниз, а там Аркадий. Я так и упала на  стул возле него без сил".

     С той поры и во мне поселилось это "Вдруг". А вдруг папа жив, и я его  случайно встречу где-нибудь в толпе, на улице, в транспорте. Я стала  сочинять бесконечные истории о нашей случайной встрече.

     ... "Ларка, иди скорей. К вам Сталин приехал", – кричали мне ребята с  нашего двора. Бегу к дому. У подъезда машина. В подъезд входит высокий,  прямой, моложавый старик в генеральской форме – Игнатьев, автор книги  "Пятьдесят лет в строю". Личная машина (редкость по тем временам),  генеральская форма, военная выправка, высокий рост – конечно же Сталин.  Про нашу маму всегда ходили легенды: к ней ездил Сталин, а сама она  актриса:  яркая, рыжая, курит, на рояле играет. "Умнице и чаровнице  Белочке от молодого душой ее поклонника", размашистым почерком надписал  Игнатьев свою книгу, подаренную маме.

     Я любила ходить с мамой к Маршаку и к Агнии Барто потому что там мне  давали посмотреть груду красивых детских книжек.  Некоторые из них были  совсем новые и вкусно пахли краской. Я их не столько читала, сколько  нюхала. Однажды Агния Барто позвонила нам на Полянку и продиктовала маме  свое новое стихотворение, которое начиналось словами: "У меня родился  брат..." Стихотворение называлось "Имя" и было оно о том, как брата  назвали Иосифом в честь вождя. Я выучила стихи наизусть и очень  выразительно прочла их на школьном утреннике, посвященном дню рождения  Сталина. Барто жила в Лаврушинском переулке по соседству с нами, и мы с  мамой ходили к ней пешком тихими замоскворецкими переулками.

     Мы ходили пешком в Дом правительства, большой серый дом,  расположенный между Большим и Малокаменным мостами.  Шли по Большой  Полянке через мост мимо кинотеатра "Ударник" в ворота. В этом доме жил  Александр Серафимович Серафимович, с которым за годы работы в  "Красноармейце" подружилась мама... Это был очень старый человек с рыжими  веснушками на руках. Он всегда ходил в валенках, и возле ног его всегда  лежала большая строгая собака, из-за которой я боялась быстро ходить и громко говорить. В кабинете Серафимовича были двери с матовыми стеклами.  Мне нравилось, уперевшись лбом в стекло, пытаться разглядеть, что там  делается за дверьми.  Александр Серафимович что-то говорил мне слабым  старческим голосом. Бодрая моложавая жена его Фекла Родионовна поила нас  чаем с чем-нибудь вкусным. А потом мы с мамой брали узелок с чистым бельем  и шли в ванную комнату купаться. В ванной комнате нашей коммунальной  квартиры на Полянке лежал хлам и бегали крысы. А здесь все сверкало, "аппетитно" гудела колонка. Мама терла мне спину и приговаривала: "Одни  косточки – настоящий Кащей Бессмертный." А потом смывала с меня мыло со  словами: "С Ларочки вода, с Ларочки худоба, чтоб здоровенькой была, чтоб  маму любила".

     На прощанье Александр Серафимович дарил мне мои любимые коробочки  из-под папирос. И самой любимой была коробочка с изображением цыган на  крышке: пестрые фигурки поющих цыган, а впереди один из них в  ослепительно-белой сорочке с гармошкой.

     Однажды мама водила меня в цыганский театр "Ромэн" на пьесу, которая  называлась, кажется, "Чудесная башмачница". Я все ждала, что увижу  нарядных цыган с папиросной коробки, а увидела старого башмачника,  которого обижала молодая цыганка, его жена, и даже швыряла в него обувные  колодки. Я плакала, жалела старика. А на следующий день мама привезла меня  в какой-то дом и уже у самой двери сказала: "Мы пришли в гости к Ляле  Черной, которая вчера играла жену башмачника." "Как?!  К той грубиянке,  которая обижала старика? Нет, нет, ни за что.  Я ее ненавижу", – кричала я, вырываясь из маминых рук. Мама крепко держала меня и испуганно шептала:  "Ларочка, золотце, подожди, не кричи. Это – хорошая тетя. Она просто  играла такую роль". На шум вышла миловидная женщина в длинном нарядном  халате. "Что случилось?", – обеспокоенно спросила она, видя, как я молча,  но иступленно, вырываюсь, пытаясь убежать. Растерянная и смущенная, мама  рассказала ей в чем дело. Женщина рассмеялась и принесла мне целую горсть  конфет. Но я не сдалась. Тогда она присела возле меня на корточки и стала  шептать мне на ушко, как она ненавидит эту башмачницу, как не любит ее  играть, и как ее заставляют. Я слушала и оттаивала. Женщина незаметно  расстегнула мне пальто, взяла за руку, провела в комнату, усадила на диван  и поставила рядом блюдце с конфетами, которые я сосредоточенно ела, пока  они с мамой беседовали...

1983

***
                Маме
Я не прощаюсь с тобой, не прощаюсь,
Я то и дело к тебе возвращаюсь
Утром и вечером, днем, среди ночи,
Выбрав дорогу, какая короче.
Я говорю тебе что-то про внуков,
Глажу твою исхудавшую руку.
Ты говоришь, что ждала и скучала...
Наш разговор без конца и начала.

***
О память-роскошь и мученье,
Мое исполни порученье:
Внезапный соверши набег
Туда, где прошлогодний снег
Еще идет; туда, где мама
Еще жива; где я упрямо
Не верю, что она умрет,
Где у ворот больничных лед
Еще лежит; где до капели,
До горя целых две недели.

***
И лист, покружившись, летит с паутины.
И было рожденье, и были крестины —
У милого дитятки много имен:
Вот дерево тополь и дерево клен.
И сыплются, сыплются с тополя, с клена
Осенние листья со времени она,
И каждый по ветру летит, окрылен…
Как милых окликнуть, не зная имен,
Всех тех, начинающих падать и никнуть,
Их надо позвать, непременно окликнуть.
Их надо позвать — и расступится мгла...
Я снова пыталась — и вновь не смогла.

***
Не больно тебе, неужели не больно
При мысли о том, что судьба своевольна?
Не мука, скажи, неужели не мука,
Что непредсказуема жизни излука,
Что память бездонна, мгновение кратко?..
Не сладко, скажи, неужели не сладко
Стоять над текучей осенней рекою,
К прохладной коре прижимаясь щекою.