К выходу в свет Зелёной книги Зиновия Вальшонка

К 85-летию ПОЭТА в день поэзии!

Это вторая рукописная антология русской поэзии после знаменитой "Чукоколы"
Корнея Чуковского. Событие настолько уникальное и значимое для
российской словесности,что все авторы и посетители сайта Стихи РУ
должны знать об этом и по возможности найти в библиотеке эту уникальную
 книгу с десятками атографов самых известных литераторов и поэтов России 

                О ТВОРЧЕСТВЕ ЗИНОВИЯ ВАЛЬШОНКА
                (сокращённый вариант статьи, посвящённой выходу
                в свет двухтомника "Личное пространство")
                Поэзия - это разговор с богом.
                Борис Чичибабин

       Что есть поэзия? Определений существует масса. Можно сказать довольно
пространно: «Поэзия - это гармония мысли и чувства, которая нежно, но властно берёт нас за руку и ведёт за собой до самого конца». А можно сказать,  что Поэзия - это явление искусства, границы которого неопределимы в масштабах нашей духовности. Можно вспомнить и Александра Кушнера: "Поэзия явление иной, прекрасной жизни где-то по соседству с привычной нам земной". Но, прежде всего, поэзия, независимо от конкретного содержания, формы, или, скажем так, линии души поэта - это работа со словом. А слово родной речи - это и материал, и инструмент художника одновременно. Слово может звучать хоралом, может возвыситься до грома небесного, стать дуновением, слетающим с эоловых струн, или исповедальным словом мученика и пророка.
А может отозваться библейской строкой:

                ...Во многие мудрости много печали.
                Печальные чайки кричат на причале.
                Печально качается сумрачный ельник.
                Печальные песни поёт можжевельник.
                Во многие мудрости много тревоги.
                Тревожно насупился берег отлогий.
                Тревожны молитвы усталой кукушки.
                Тревожен мерцающий купол церквушки...

     Поэт Зиновий Вальшонок начался для меня много лет назад именно с этих строк. Как только я ощутил это влечение словом, текущим как поток, проникающим в наше сознание некой магической субстанцией, я сказал себе: это мой поэт, настолько всё оказалось созвучно моему внутреннему движению навстречу Слову. Очень высокая планка - духовность - как чистый звук камертона. Тут сразу заявлены два
показателя - культура слова и мировоззрение художника-философа. И выдержать этот уровень, не опуститься на миллиметр ниже, поистине задача и цель для Мастера.
    Почему Вальшонок - поэт именно этой линии души, мне стало понятно после того, как я узнал, что он был другом и считал себя учеником Бориса Чичибабина, который сам однажды поразил меня силой исповедального слова поэта, ошельмованного
властью, едва не ставшего лагерной пылью. Достаточно вспомнить эти строки:

                ...Я верил в дух, безумен и упрям,
                я бога звал - и видел ад воочью, -
                и рвётся тело в судорогах ночью,
                и хлещет кровь из носу по утрам...

        В такие времена и у такого учителя формировалось мировоззрение юного поэта. У Вальшонка просто нет ни одного стихотворения, которое может оставить равнодушным самого взыскательного и думающего читателя. Вот стихотворение
"Звонарка», поразившее меня осязаемой вещностью мира, мощью вылепленного словом образа:

                ...В подмосковной церкви - женщина звонарь.
                В ней святая вера, в ней мужская ярь.
                Сильною, до крови стёртою рукой,
                то звонит во здравие, то за упокой.
                Голос патриарха вещего литья мается,
                оплакав краткость бытия.
                . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
                Дождь сечёт мне скулы, в очи лупит град.
                По дороге к Храму - тысяча преград,
                Временем исхлёстан, бьюсь о стену лбом:
                Бом-бом, бом-бом...


Его поэзии присуща предельная конкретность, лаконизм метафорический и
морфологический. Всё вместе даёт предельное насыщение образа и действия. Это придаёт его стихам экспрессию и выразительность. Вот фрагмент из стихотворения «Молчание Бабеля»:
               
                Вращает время бесноватый шарик,
                а вдалеке от кулуарных драк
                притих молчун, язвительный очкарик,
                большеголовый умник Исаак.
                Но в нём гудит разбойная Одесса:
                певучий говор, смех и пьяный рык.
                Там дебоширит урка и повеса,
                хозяин Молдаванки Беня Крик...
               
     Или вот, об Осипе Мандельштаме:

                ... Тревожная совесть, бессонная совесть,
                познавшая муку и чёрный навет.
                Распятой судьбой подтверждённая повесть
                На вечную тему - тиран и поэт.
                И словно Алёнушка в памятной сказке,
                скорбящая Муза с завязанным ртом
                роняет в суглинок, холодный и вязкий,
                свинцовые слёзы в пространстве пустом...

    Страшные строки, но только трагический пафос способен отобразить в сознании невосполнимость и масштаб утраты, чудовищность системы, раздавившей живую душу Поэта ещё до его беспризорной и безымянной смерти.
      Стихи Зиновия Вальшонка, такие как «Изгои», «Агасфер», «Скрипач в подземном переходе», «Луна-парк (аттракционы на кладбище)» поражают своей обличительной силой. Но вот «Виа Долороза» в Иерусалиме, куда поэт наконец-то пришёл, чтобы коснуться истоков христианства, и что же?!

                Иду по Виа  Долороза
                дорогой скорбною Христа.
                Распятья смутная угроза
                гнёт спину тяжестью креста.
                Как-будто вехи восхожденья
                Стоят, смешавши боль и срам,
                Лихая церковь  Осужденья
                И бичеванья горький храм
                . . . . . . . . . . . . . .
                Слились религий всех приметы,
                Перемешались все миры
                лампадки, чётки, амулеты,
                кресты, кувшины и ковры.
                Язычество и азиатство!
                Ах, обывательский искус,
                где святость стала    
                святотатством,
                а сувениром - Иисус.
                Бреду меж древних стен и башен
                с печалью терпкою в груди,
                безбожный мир уже не страшен,               
                когда Голгофа - впереди.

    Сюрпризом для меня стал «Сказ про скомороха». Дело в том, что в моих
"Разбойничьих песнях», написанных ещё в 1983 г.,тоже есть Ерох-скоморох. Как это получается, что поэты, независимо друг от друга, берут одну и ту же тему, причём не некую актуальную, которая у всех на слуху, а тему-метафору, тему-лубок, тему, которая, как в кривом зеркале, отображает сегодняшний взгляд поэта на самые острые проблемы, которые его волнуют?
 
   Вот из «Сказа» - глава «Хор плетей»:
               
                Эй, скидай портки, Ероха!
                И ни вздоха...
                Мы споём - лиха потеха.
                Эхо, эхо...
                Получай за зубоскальство!
                Кайся, кайся!
 А у меня:

                Да где Ерох-Ерох-Ерох?
                Да на дыбе он усох,
                Топором обкоротили
                И на свалке...  схоронили.
                Скомороху за труды
                Нету ходу ни куды:
                Ни те рая, ни могилы,
                Ни попа с паникадилой,
                Ни кутьи, ни браги пьяной,
                Ни последней бабы драной...

      Повторюсь - лицо поэта - главная линия его души. Если у Чичибабина
исповедальность и пророческий пафос, у Высоцкого - органичный демократизм, народность и глубина чувства "на разрыв аорты", а в последней фазе творчества та же страстная исповедальность; у Григория Поженяна - обаяние мужественной интонации, романтика в сочетании с лаконизмом и строжайшим словоотбором, что порой создаёт ощущение хрустальной прозрачности и непостижимой простоты стиха,
то Зиновий Вальшонок  - строгий и требовательный, но любящий вас врач, учитель без нудной риторики и прописных истин. Рассказчик с естественной и
доверительной разговорной интонацией, внимательный собеседник, общество которого никогда не наскучит. Этой своей особенностью Вальшонок напоминает мне Александра Городницкого. Но у Городницкого сильна и романтическая струна. Достаточно вспомнить его "Атлантов".
      Зиновий Вальшонок, по моему глубокому убеждению, пример художника слова,
исповедующего принцип духовного экуменизма не только в пределах поэтического творчества, но в контексте всей мировой культуры. Отсюда его неустанный нравственный и философский поиск. Культуро-экуменизм литературы не устраняет особенностей национальной культуры и национальной традиции. В прозе достаточно назвать двух "двуязычных» писателей, так не похожих друг на друга - Владимира Набокова и Чингиза Айтматова, но это русские писатели, о чём бы они ни писали. А в прекрасном поэтическом сборнике «Свет двуединый»** (евреи и Россия в современной поэзии) вы найдёте десятки имён поэтов, вольно или невольно оказавшихся в эмиграции, но оставшихся русскими поэтами по мировоззрению,
чувству русского языка, преданности идеалам русской культуры.
      Сегодня, на исходе более чем полувековой жизни в поэзии,
Зиновий Вальшонок спокойно говорит нам:

                Я - поле боя, я - поле боли.
                Меня топтали, меня мололи.
                Но жив остался под жерновами,
                И потому я - сегодня с вами!

     Особого внимания заслуживают воспоминания Зиновия Михайловича. К сожалению, размеры статьи не позволяют подробно говорить о Степане Щипачёве, Павле
Антокольском и Тарковском старшем, они требуют пространных объяснений.
     «И всё же, всё же, всё же...» самые проникновенные и предельно точные
воспоминания о своём старшем товарище и учителе Борисе Чичибабине. Свидетельства Зиновия Вальшонка о скорбном и прекрасном жизненном пути Чичибабина уникальны. Не зря свои воспоминания Зиновий Михайлович озаглавил строкой самого Бориса Чичибабина, исполненной горечи и самоиронии: «Буду к лику святых сопричислен». Впервые от  документалиста в первом лице мы можем проследить печальную и трагическую картину жизни, события которой так «гармонически», да простится мне это слово, отражают в оригинале все особенности сталинской и постсталинской эпох:

          «Пока во лжи неукротимы сидят холёные, как ханы,
          антисемитские кретины и государственные хамы,
          покуда взяточник заносчив и волокитчик беспечален,
          пока добычи ждёт доносчик, - не умер Сталин».

Это политическое завещание Чичибабина, который незадолго до смерти,
уже после распада СССР, в одном из своих последних стихов с горечью сказал:
      
      "Я Родине не изменял, её у меня украли..."

    Меня обожгла  его строфа:

                Одним стихам вовек не потускнеть,
                Да сколько их останется, однако,
                Я так устал, как раб, или собака,
                Сними с меня усталость, матерь-Смерть.

      Вот короткий фрагмент из разговора в средине пятидесятых между
двадцатилетним студентом филфака Харьковского университета Зиновием Вальшонком
с бывшим в недавнем прошлом политическим зэком Борисом Чичибабиным, который приближался уже к возрасту Христа. Разговор происходил в каморке под крышей обшарпанного и скособоченного дома на Бурсацком спуске.
       -Поэты государству не нужны! - вздохнул Чичибабин, снимая опустевшую
бутылку со стола. - Когда-то я написал «поэты были большие, лучшие, одних убили, других замучили». Сегодня в поэзии торжествуют бездарные конформисты и подонки. Культура разрушена. Люди разучились думать, чувствовать, молиться. Надо вернуть
душе Гумилёва, Мандельштама, Пастернака... Ведь поэзия - это разговор с богом!
«Разговор с богом» - вот аксиома усвоенная юным поэтом Валышонком более полувека назад. И отсюда, возможно на уровне подсознания, тянется этот внутренний конфликт раздвоенности в приверженности поэта к императивам русской культуры и
исторического иудаизма. Это как бы соударение кремня и кресала, высекающих искры вдохновения и нравственного поиска. В моей антологии «Закон случайных чисел» стихи прекрасного русского поэта Зиновия Вальшонка отнюдь не случайны, равнодушно пройти мимо его творчества лично для меня - вещь немыслимая. Дадим последнее
слово поэту и гражданину России Зиновию Вальшонку и простим ему несколько наивный идеализм человека, который свято верит, что поэзия - разговор с богом.

                Талант и совесть неразъединимы.
                И взрывчаты поэты и ранимы,
                поскольку что-то тайно в них сидит,
                как спрятанный в подвале динамит.
                Без дара совесть неосуществима.
                Невоплотима, словно пантомима,
                где в жестах — и огонь, и страсть, и зов,
                но не хватает голоса и слов.
                А совести лишённые таланты
                нелепы, как безрукие атланты,
                чьи мускулы, и мощь, и удальство
                не держат никого и ничего.

      А вот, наконец, о самом сокровенном, о женщине, которой был посвящён двух
томник «Личное пространство»:
               
                ...Влюбитесь заново в жену,
                В глаза, в улыбку, седину,
                как в ту, что в юности осталась.
                И не вменяйте ей в вину
                её печальную усталость...
                Вглядитесь, нежность не скрывая,
                как бы впервые открывая,
                влюбитесь заново в жену...

Его Елена и была его подлинной музой, будучи сильным и одарённым человеком,
она сознательно посвятила свою жизнь творчеству любимого мужа, буквально
растворив себя в его творчестве. Случай не единственный, но редчайший
в истории российской словесности.
Сам Зиновий Вальшонок с юных лет познав очарование русской словесности,
всю свою незаурядную жизнь посвятил её воплощению в 50 книгах своего
богатого наследия. Не только философ и лирик, не только последователь
великих имён  русских поэтов двух последних веков, но и блистательный
пародист и сатирик, автор многочисленных песенных текстов и трагических
строк, посвящённых поэтам – жертвам репрессий и политических расправ.
Кстати, как ни странно, но уже  в нулевые статья о нём вошла в один 
из томов Украинской Энциклопедии.  И это несмотря на то что в далёкие
70-е прошлого века именно в родном Харькове ему 
устроили травлю местные антисемиты из партийных кругов.
 От репрессий и исключения из Союза  писателей  СССР его спасли,
благодаря  Александру Твардовскому, публикации Зиновия в журнале
"Новый смир" и невесть  как  попавшее на страницы газеты «Правда»
его небольшое стихотворение.
Только тогда от него отстали, но не печатали  ещё 10 лет. Так что
под «жерновами» эпохи ему тоже досталось.
Надеюсь это не последний разговор о моём друге Зиновии.
Ещё раз поздравляю всех поэтов с выходом его Зелёной книги
и с днём поэзии.

P. S. Если правда, что дрова ломают политики, а костры разводит история,
то именно на этом огне Господь Бог поджаривает души поэтов.

                Д. Славин