На тонкой линии горизонта

«В человеке можно любить только то, что он переход и гибель»
Ф. Ницше

– Здравствуй! – в обеденном полусне раздался хриплый мужской голос. И вслед за ним каркнул ворон. Здесь, в самом сердце Праги, недалеко от станции метро Градчанска всегда много воронов. Причем каждый раз они сидят на одном и том же дереве. Зимой кажется, что оно одето в черную листву. А когда они взлетают, одновременно, как густое облако черного дыма, нещадно молотя по воздуху большими крыльями, что–то зловещее вдруг просыпается посреди пражской богемы, среди посольств и центральных учреждений. Потом они снова садятся на свои места, как судьи, облаченные в свои, будто пропитанные смолой, мантии и наблюдают за жителями Градчан.
Голос, который мигом передразнила птица, был полон учтивости и, как показалось, странного скрипа. Странного, но до боли знакомого. О, этот скрип слышал каждый из нас – вместе с ним открываются двери в самые потаенные уголки нашей души. Это происходит медленно, чуточку с недоверием, но желание впустить туда немножко света, заставляет нас поддаться искушению. Откуда струится этот свет, мы не знаем, а когда узнаем, порой уже слишком поздно.
– Давно не виделись, друг мой, я даже стал немного скучать, – ответил второй голос – ровный, но звучный. Он также принадлежал мужчине и напоминал шум плещущегося о берег моря, в нем скрывалась какая–то непостижимая сила, готовая в любой момент вырваться наружу.
– Отвратительная погода. Солнца совсем не видно. Конечно, что я его вообще редко вижу, но ведь хочется иногда погреть косточки, – мужчина задернул черный сюртук и поправил пестрый кашемировый шарф. – А, проклятый ветер! Такое ощущение, что от него нигде не скрыться.
При виде его первая мысль, которая приходила в голову – щеголь. Гладко выбритый подбородок был подернут синевой, темные прямые волосы представляли собой «творческий беспорядок», созданный, по-видимому, чтобы подчеркнуть мятежную натуру. Высокий лоб говорил о недюжинном уме их обладателя. От карих глаз, как ни странно, веяло холодом, несмотря на их «теплый» цвет, смотрели они вдумчиво и пронизывающе, как будто уже зная всё. Для них вы были прочитанной книгой, но в которую нужно еще раз заглянуть, просто чтобы припомнить отдельные моменты. Длинный нос, тонкие губы и такие же тонкие брови довершали портрет этого денди, но который уже перешагнул определенный возрастной рубеж. В жизни каждого мужчины наступает этот переломный момент. Взгляд из ищущего превращается в скучающий. Движения становятся более плавными и размеренными. Уходит всепоглощающее стремление совершать всё новые и новые поступки разной степени обдуманности. Тело становится ленивым, ему хочется покоя, оно устало от ежедневных всплесков активности и безрассудного ребячества.
– А ты посвежел, друг мой, выглядишь моложе, – подметил его собеседник, видимо основываясь на опыте их общения. Он был явно старше. Седая борода подстрижена, короткие волосы, такие же седые, аккуратно зачесаны набок. На нем было серое пальто, достаточно простое, но судя по покрою стоившее его хозяину немалых денег. Его внешний вид отдавал опрятностью. В отличие от первого, он не стремился никому пустить пыль в глаза. Подлинное благородство и самоуважение – вот, что заботило его больше всего. В чертах его лица не было ничего примечательного, но зато в голубых глазах искрилось что–то озорное. Они были похожи на кусочек неба, выглянувший из-за непроглядных туч. Он так мал по сравнению с ними, но его появление вселяет в наши сердца надежду, что рано или поздно мрак рассеется. Ростом он был чуть ниже, крепкого телосложения на фоне болезненной худобы господина в кашемировом шарфе. Оба были крайне вежливы, нельзя было сказать, в каких точно отношениях они находятся, хотя назвать их лучшими друзьями язык бы не повернулся.
– Я и должен выглядеть моложе, по крайней мере, тебя. Иначе люди не поймут, – они присели на скамейку.
– Брось. Знаешь, что они подумают: «старый паяц всё молодится, бес в ребро, небось, тычет и тычет», – усмехнулся седовласый и достал портсигар. – Угощайся!
– Премного благодарен. В этой спешке никак не удаётся заказать добрых кубинских сигар, – изо рта поплыли густые клубы дыма, – почему ты выбрал именно это место?
– Здесь спокойно. Жизнь здесь словно остановилась, застыла где–то на рубеже веков. Порой можно смотреть на какое-нибудь окно целый день, а занавеска так и не дрогнет. Удивительное место.
– Мне оно тоже по душе. Да, раньше мы с тобой любили встретиться, посидеть, пропустить пару тройку таких вот замечательных сигар, поговорить, вспомнить былые времена. А сейчас по уши в делах, времена трудные, не до посиделок. Ностальгия – занятие преглупое, но приятное. Кстати, насчет дел. Ты, конечно, помнишь, какой сегодня день, а главное, какой завтра день, и что мы здесь не просто любуемся занавесками на окнах.
– Прекрасно помню, – ответ был рассеянным, для седовласого гораздо интереснее было разглядывать птиц, нанизанных на точащие во все стороны ветки того самого дерева.
– Настолько же прекрасно ты понимаешь, что завтра контракт истекает. В случае, если мы сегодня не договоримся, то…
– Конец. Предприятие аннулируется, – можешь не напоминать мне условия нашего соглашения, – седовласый вдруг резко сделался серьезным и сосредоточенным.
– И… – проницательный взгляд его собеседника искал на пожилом лице движения мысли и души, однако ни одна морщинка не сдвинулась со своего места.
– То, что ты предлагаешь, друг мой – неприемлемо. Это подрывает фундамент всего, что мы так долго строили.
– А может мы строили себе мавзолей? Неужели нельзя подвергнуть сомнению наши действия, и допустить, что мы совершили ошибку, преобразовавшись в открытое акционерное общество.
– Это было правильно, иначе мы бы не расширили границы наших финансовых возможностей и не реализовали те смелые проекты, многие из которых, между прочим, были предложены тобой.
– Согласен. Идеи в основном была мои. Но ты же видишь, что империя рушится, мы уже не контролируем ситуацию. Наши акционеры, как волк, который почуял запах крови, безжалостны, они не знают, что такое честь, у них одна цель – большая прибыль, чем та, которая уже есть, а все до единого обучающие семинары по социальной ответственности абсолютно бессмысленны и безрезультатны. Они всё записывают, разбирают потом на цитаты, но на самом деле им все это до лампочки. Как падающую пизанскую башню, они оставляют это для следующих поколений. Вспомни о преподавателях, которых мы им предоставляли, им так и не удалось ничего донести, и не потому, что они были бездарными педагогами. Вспомни бедного Карла, работал, как раб на галерах, а что о нем потом только не наговорили.
– Как информация об истечении срока вообще просочилась в прессу?
– Ты же помнишь, что тогда с бумагой было туго, и на чем мы подписывали предыдущий договор. Какой–то умник на него случайно наткнулся и опубликовал. Все переполошились и играют теперь у нас на нервах. Но мне плевать. Хоть я и не люблю всю эту бумажную волокиту с ликвидацией, но если мое терпение лопнет, я сматываю удочки. Без моих средств, ты не выдержишь.
– Но ты не можешь уйти. Мы же основатели, мы единственные, благодаря кому компания худо–бедно держится на плаву. Она не может существовать без нас.
Ответа не последовало. Вот уже несколько минут шел дождь. Дождь в декабре также привычно для Праги, как и полное его отсутствие при грозно нависших тучах. Они могут висеть и день, и два, и три, и неделю, сплошным серым пологом, придавая городу довольно надменный вид. Однако мне скорее приходит на ум классика черно–белого кино, в котором только два цвета, остальное – лишь оттенки. И я уже не могу представить Прагу без этой меланхоличной атмосферы, без этого ретроспективного шарма. Прага, как старый дорогой рояль, повидавший несчитанное число рук, эмоций и судеб. Пусть он открывается уже не так легко, пусть его нужно перенастраивать гораздо чаще, но он еще таит в себе ту неповторимую силу звука, которого больше нигде не услышишь. Это эхо своего времени, слабо отдающееся в переулках, обложенных брусчаткой. Оно живо, оно соединяет настоящее с прошлым (или прошлое с настоящим) и позволяет нам окунуться в страсти давно ушедших дней, возможно, пережить то, что пережили люди, которых уже давно нет в живых, а ведь они любили, страдали, творили. Город всё в себя впитывает, он - огромный организм не только со своими шрамами и болезнями, но и с мощными мышцами, интеллектом, чувствами. Он всё помнит и приоткрывает то одну, то другую свою часть, а нам остается лишь любоваться или прятать глаза от, порой, до неприличия кричащей наготы.
– Не хочу, чтобы каждый богач диктовал нам свои условия. Ты дал им слишком много свободы. Она разбаловала их настолько, что они уже не ведают ни добра, ни зла. Вернем всё обратно, станем единоличными владельцами, вновь наступит золотой век.
– Золотой век, друг мой, уже не наступит никогда, по крайней мере, с этими людьми. Мы с тобой переступили черту. Хочешь золотого века – придется начинать с самого начала.
– Так может пора начать! Мы уже не молоды, самое время! – в его словах добавилось примеси юношеской запальчивости, слегка наигранной.
– Я не могу всё сломать. Ведь было много тех, кто вложили во всё это частичку себя. О них ты не подумал. Ты всем отвел место в вагоне для скота. Здесь наши мнения всегда расходились. Многие ведь служил нам верой и правдой, – седовласый старался придать своим словам как можно меньше пафоса, где–то ему удавалось, где–то нет. Денди другого ответа и не ожидал – по сути, игра велась с открытыми картами.
– Умеешь же ты надавить на широту взглядов, – покачал он головой с едва заметной ухмылкой и приподнялся, жестом приглашая пройтись.
Они отправились в сторону Пражского Града. Шли медленно, слегка вальяжно, вкладывая в каждый свой шаг какой–то тайный смысл, он был размерен и в то же время легок. Оба они выглядели крайне задумчиво, и так по-разному. Можно сказать, что между ними были полярные различия, однако их заботил один и тот же вопрос, и позиции друг друга они не могли не учитывать. Они были слишком равны между собой. Равенство порождает уважение. Только равенство способно подчиняться и подчинять законам что бы то ни было. Остальное создает дисбаланс и тянет силы либо в ту, либо в другую сторону. А эти двое были своеобразным воплощением мировой гармонии, дополняющими единицами, которым в очередной раз необходимо найти компромисс и провести столь нужный срединный меридиан.
– А ведь ты как всегда наполовину прав, - заговорил тот, что выглядел старше.
– Так же как и ты.
– Предлагаю подписать новое соглашение на прежних условиях, но на как можно более короткий срок.
– О Господи, только не говори, что это второй шанс! А то будет, как в тех пропагандистских фильмах!
– Нет, – в голосе послышалась досада, – к сожалению, для них, нет!
– То есть, ты хочешь сказать, что это скорее возможность для нас в спокойной обстановке подготовиться к ликвидации?!
– Да… – помедлил с ответом седовласый, – наверное, да…
Он посмотрел на играющих детей, собак, задорно виляющих перед хозяевами хвостом, фотографирующих все подряд туристов и продолжил:
– Реорганизовывать нет смысла, невозможно давать шансы до бесконечности, если что–то слишком нарушает вселенское равновесие его необходимо устранить, чтобы могло существовать остальное. Они сами всё разрушат, наша с тобой задача – облегчить муки невинных, поэтому я также вношу официальное предложение о закрытии акционерного общества «Земля» по окончанию действия нового соглашения! Думаю, ты меня поддержишь.
Мир услышал свой приговор и погрузился в тишину. Не стало слышно машин, люди замолчали, либо перешли на шёпот, перестал шелестеть дождь, утих даже ветер, как правило, нещадно свистящий.
– Сегодня мой секретарь вышлет тебе все необходимые бумаги для подписания и уже завтра они вступят в силу. Но это будет последний виток спирали.
Они остановились у собора святого Витта. Одинокий страж, он возвышался перед ними, словно вне времени, только лишь в пространстве, заполняя его пустоту величием и невозмутимостью. Его не заботило, что творится там внизу. Войны, режимы, забастовки, кризисы, банкротства, аборты, коронации... Для него это была суета, не заслуживающая ни малейшего внимания его огромного ока, которое взирало куда–то вдаль, беспрестанно, пристально, пытаясь разглядеть что–то важное. Что оно надеялось увидеть там? Что скрывала от него тонкая линия горизонта? А может оно просто любовалось закатами над Прагой?
– Что ж, думаю в данной ситуации это единственно правильное решение, – острый ум «старого паяца» предполагал всё что угодно, но хладнокровие и самообладание, с которым были сказаны последние фразы его делового партнера, оказались для него полнейшей неожиданностью. Не зря говорится про господни пути.
– Ты с самого начала говорил, что это плохая затея. Мы же сделали по–моему. Решили попробовать, дать им всё то, что мы им дали. Хотя по–другому узнать, как всё сработает, было невозможно. Но палка превращалась в копье, колесо в гусеницы танка, бумага в деньги, а статуи в идолов. Можешь считать, что твоя взяла, – он переживал то же, что и человек, который должен застрелить своего пса, которого взял еще щенком, вырастил, тот стал его другом, но теперь он стар и слеп, и человек не может спокойно переживать страдания друга, эту медленную агонию.
– Это не пари. Это жизнь. Да, мы являемся ее создателями, но мы не можем закладывать точный ее ход, иначе исчезнет такой важный элемент, как «выбор». Они выбрали свою дорогу, мы лишь следили за её шириной, и чтобы они не пересекали запрещенные полосы. Не думай, что мне легче, чем тебе, но таков закон, мы – его творцы, мы же – его рабы.
– Тебе не кажется, друг мой, что эта дорога напоминала скорее канат над пропастью.
– Кажется, но во вселенной не существует магистралей. И ничто не вечно, кроме неё самой. Ведь ты это придумал.
– И это справедливо, – он искал лазейки в собственных умозаключениях, но не находил ни одной. – Посмотри, какая красота.
После дождя, к вечеру небо прояснилось, и солнце теперь торжественно скользило вниз. Знаете, почему говорят «zlat Praha»? Стены большинства домов в центре покрашены в бледно–желтый цвет, и когда солнце разливает кругом свои последние лучи, тяжелые, оранжевые, они сливаются с домами и Прага как женщина украшается в золото, и багровые крыши, словно рубины, сверкают на её изящной шее. Она томно возлегает на холмах, являя всем свои изысканные прелести.
Двое мужчин спускались по старым замковым ступеням, удаляясь всё дальше и дальше от каменного великана. А тот всё глядел на тонкую линию горизонта. И взгляд его был полон достоинства, мужеством отдавала каждая его башня. Он глядел сквозь закатную пелену в лицо надвигающемуся будущему, невероятному, пугающему, готовому поглотить весь мир одним зевком, похожему на огромный морской вал, что несёт в себе гибель, покой и… обновление.
На дворе было 20 декабря 2012 года.

А.К.