Поп мечтает!

Что меня всё к прошлому кидает то муллу распрашивал то вот.
Старый поп чуть с горя не рыдает память ему жизни не даёт.
Снятся им карельские гулаги отнятый клочёк родной земли.
Не поможет сила крепкой браги жить в покое люди не могли.

Не понять мне злобы продразвёрстки как за двух коров убить могли.
Как кололи  их штыком винтовки-где их братьев в мусор погребли.
Мне внушали начисто другое то что Ленин всех детей любил.
Что колхоз основа для покоя я во лжи у партии прожил.

Слава Богу коммунистом не был и ракет космических не слал.
Прямо в Бога в солнечное небо, дыр азона я не расширял.
Как же так их за корову были, а теперь правнук большевиков.
В мерседесе, а не на кобыле и имеет больше их дедов.

Олигархом стал награбил сколько на Канарах каждый год поёт.
Чем же обернулась перестройка для народа-чёрт не разберёт.
Молятся старухи-будет ль хуже?-Не до заграниц им лишь бы жить.
Я тужу мулла седой тут тужит ,поп меччтает более не жить.
Валиди Тоган о басмаческом движении Разное

 Воскресенье, 4 мая 2008 (5 years назад) |  2 просм. |  EC
История

Хасан ПАКСОЙ, доктор философии, профессор Техасского технического университета (г. Лаббок, штат Техас, США)

Хасан Бюлент Паксой (р.1948) — американский историк турецкого происхождения, специалист по истории и культуре Средней Азии, исламу, тюркскому национально-освободительному движению, басмачеству. Преподавал в государственном университете штата Огайо, университете штата Массачусетс, центральном государственном университете штата Коннектикут, читал лекции во многих зарубежных вузах. Автор 50 научных работ, в том числе нескольких книг. Ниже публикуется перевод статьи: Paksoy H.B. Basmachi Movement From Within: Account of Zeki Velidi Togan // Nationalities Papers. 1995. Vol. 23. No 2. P.373-399. Источник.

И.В.Сталин, критикуя Султан-Галиева, своего бывшего заместителя по Наркомнацу, заявил: «Я… обвинял его (Султан-Галиева. – Х.П.) в устройстве организации валидовского типа… Тем не менее, через неделю после этого он посылает... конспиративное письмо, где обязывает… установить контакт с басмачами и их лидером Валидовым...» [1].


«Башкирский тюрок» [2] Ахметзаки Валиди (Валидов) Тоган (1890-1970) дал оценку басмаческому движению [3] в двух своих произведениях, основанных на дневниках, которые он вел все время своего участия в движении. Эти записи были тайно вывезены по частям несколькими людьми и разными путями, как до, так и после отъезда самого Тогана из Туркестана в 1923 г. [4]. Обе работы Тогана дополняют друг друга и вполне достаточны для того, чтобы читатель получил представление о событиях, вызвавших появление приведенных выше слов Сталина и всего, что с ними связано [5].

Тоган указывает, что он пользовался, в частности, подшивками газет того времени, хранящимися в Библиотеке Гуверовского института войны, революции и мира, где в 1958 г. ему довелось вместе с Керенским читать их микрофильмы.

Тоган использовал также различные материалы, опубликованные о нем в Советском Союзе. Первая часть его исследования содержит краткую автобиографию, рассказывает о его учебе и об окружении, вторая повествует о событиях, приведших его в лагерь басмачей [6]. В связи с ограниченным размером данной статьи для показа участия Тогана в басмаческом движении я буду цитировать «Turkili» и «Воспоминания» [7].

Но сначала следует сделать два замечания. Во-первых, выясним, что означает сам термин «басмачи». Тоган указывает, что «это слово происходит от «baskinji» («разбойник») и сначала применялось к шайкам бандитов, которые существовали в Туркестане при царизме после того, как Россия захватила Туркмению, Башкортостан и Крым. Башкиры называли их хорасанским термином «ђњй­йњр». В Крыму и на Украине (будучи заимствованным с Крыма) употреблялось слово «гайдамак». У башкир гремели такие герои как Буранбай, в Крыму – Галим, в Самарканде – Намаз. Они не трогали местное население, а грабили русских и их мельницы, раздавая изъятую добычу людям. В Фергане при царизме они были так же активны... После расширения хлопковых плантаций в Фергане (с одновременным принудительным сокращением царизмом производства зерна. — Х.П.) экономическое положение населения ухудшилось, что усилило бандитизм. Идеалом узбекских и туркменских шаек басмачей был Кёроглу [8]. Басмачи Бухары, Самарканда, Джизака и туркмены собирались по ночам, чтобы читать «Кёроглу» и другие дастаны. Чисто внешне такой бандитизм являлся выражением народных чаяний. Акчураоглу Юсуф Бей [9] напоминает нам, что освободительные движения сербов, гайдуков, клефтинских и патикарийских греков наполовину состояли из националистически настроенных революционеров, а наполовину — из бандитов ... Большинство басмаческих отрядов возникло после 1918 г. и они не читали «Кёроглу»; они состояли из решительно настроенной сельской верхушки и иногда были грамотными. Несмотря на это, их называли басмачами. Поэтому в Туркестане эти группы считались «партизанами»; чаще всего их отождествляли с повстанцами, борющимися против колониальной власти. В настоящее время в узбекской и казахской печати можно встретить упоминания о китайских, алжирских и индусских басмачах» [10].

Вторая проблема связана с литературным стилем Тогана. Он владел многими туркестанскими диалектами, как старыми, так и нынешними. Время от времени он пишет на их смеси не только тогда, когда цитирует источники, но и когда что-то вспоминает. Создается впечатление, что в памяти Тогана события отложились на таком вот специфическом диалекте. Его очень беспокоило то, что его текст не смогут правильно понять читатели, и он попросил одного своего знакомого поэта просмотреть рукопись хотя бы одной из упомянутых выше книг. Тоган, как и большевики, много внимания уделял языковым вопросам и диалектам (большевики считали диалекты Центральной Азии самостоятельными языками) и даже поспорил по этому поводу с большевистским руководством в письме, которое публикуется в конце настоящей статьи. В «Turkili» Тоган специально рассмотрел проблемы языковой политики. Надо отметить, что под словом «турецкий», встречающимся у Тогана, следует понимать турецкие слова «тюрк», «тюрки», «тюркистани». Термины «тюркский» и «турецкий» представлены только в нетюркских языках, относятся к более позднему времени и изначально воспринимались иначе, чем сейчас.

Стиль Тогана — это предмет особого разговора. Бывает весьма непросто разобраться в его очень сложных, перегруженных деталями и насыщенных информацией длинных синтаксических конструкциях. Постоянно приходится разбивать его длинные фразы на более мелкие. Кроме того, иногда рассказ о результатах того или иного события предшествует его описанию. Для стиля Тогана характерны чуть ли не на целую страницу отступления от темы повествования, а затем возвращение к ней [11].

Такая специфика литературного оформления сочинений Тогана была одной из причин, которые сдерживали потенциальных переводчиков и издателей его работ. Делались попытки перевести его «Turkili» на английский и немецкий языки, но почти все эти переводы (среди них есть и полные варианты) остались в рукописи. Тоган сообщает, что один из них был подробно пересказан в книге Олафа Кэроэ [12].

I. Воспитание Тогана, его учеба и молодые годы

Тоган родился 10 декабря 1890 г. в башкирском ауле Кузян около Стерлитамака. Его семья, как и ее предки, занималась сельским хозяйством, особенно пчеловодством и хлебопашеством. Тоган отмечает, что вокруг его аула были места, которые назывались «уры¤ µлгўн» («русский умер») и «уры¤ њырылЉан» («русский сражен»), что хранило память о битвах прошлых столетий, ведшихся с XVII в., когда русские вторглись на земли башкир.

Начальное образование Тоган получил дома, т.к. его родители владели несколькими языками и знали восточную литературу. Затем он учился в деревенском медресе своего отца и дяди по материнской линии в Утяке, на расстоянии нескольких миль от родного села. К восемнадцати годам Тоган владел, кроме своего родного башкирского, чагатайским, персидским, арабским и русским языками. Сопровождая отца в длительных ежегодных поездках в Троицк и в соседние города, Тоган хорошо узнал этот край, что очень помогло ему, когда он возглавил башкирскую автономию.

Летом 1908 г. Тоган покинул свой дом, чтобы продолжить образование. В Казани он познакомился с несколькими видными востоковедами, в том числе с Н.Катановым (1862-1922) и Н.Ашмариным [13], посещал лекции в Казанском университете и медресе Касимия. Он замечает, что в Казани еще было живо окружение Ш.Марджани (1818-1889) [14]. В 1911 г. Тоган издал в Казани книгу «История тюрок и татар», чтобы обеспечить учебником свой курс, который он начал преподавать в Касимии.

Летом Тоган, возвращаясь погостить в Утяк, останавливался в различных городах, таких как Оренбург, Астрахань, Камелик, чтобы осмотреть исторические достопримечательности и встретиться с людьми, с которыми он переписывался. Он начал учить немецкий, французский и латинский языки для сдачи экзамена на должность преподавателя средних учебных заведений Российской империи и много читал восточных и западных авторов, особенно сочинения по тюркской истории.

Его «История тюрок и татар» была благожелательно принята специалистами, и вскоре он был избран членом Общества истории и археологии Казанского университета. Тоган получал тогда много приглашений от различных медресе преподавать за «хорошую плату». В 1913 г. упомянутое Общество официально поручило ему сбор источников в Ферганской области по истории, языку и литературе местного населения. В Ташкенте Тогану было предложено поступить на службу в администрацию Туркестанского военного губернатора, но он от этого отказался.

На следующий год Императорская Академия Наук (С.-Петербург) и Международное общество изучения Центральной Азии по рекомендации Катанова и В.В.Бартольда (1869-1930), поддержавших Тогана, направили его в Бухарское ханство для изучения и сбора исторических источников. После возвращения в Санкт-Петербург он при поддержке Бартольда опубликовал результаты этих поездок в специальных журналах.

Кроме того, Бартольд представил Тогана директору Практической восточной академии генералу Писареву. Сама царица была покровителем этого учреждения, и Бартольд пытался устроить Тогана преподавателем. По совету Бартольда Тоган поехал в Казань для сдачи экзамена на звание преподавателя русского языка в «инородческой семинарии». Хотя он и выдержал экзамен, будучи поддержан Ашмариным, но, «поскольку я не имел назначения, диплом был бесполезен». Тоган пишет: «Бартольд прилагал неимоверные усилия, спасая меня от военной службы. Он сказал мне: «быть пушечным мясом Вам нельзя». Несмотря на все усилия Бартольда и профессора Самойловича [15], меня забрали в солдаты. Но после того, как я две недели прожил в солдатской казарме, вышел закон, освобождающий от службы в армии учителей русских школ для инородцев. Я вернулся в Уфу…».

В конце 1914 г. Тоган начал преподавать в Уфе. В 1915 г. он был избран депутатом Государственной Думы. Тоган продолжил свои научные изыскания в Санкт-Петербурге, помог Бартольду подготовить и издать его труд «Улугбек и его время», посещал кружок В.В.Радлова (1837-1918) [16], просматривал корректуру работы Бартольда о походе Тимура в Индию, работал с Самойловичем в Императорском Русском Географическом Обществе и Азиатском музее. Он продолжал печататься и сблизился с политиками, особенно с социалистами-революционерами (эсерами). Одним из них был Керенский, который провел свое детство в Ташкенте, где его отец был «инспектором просвещения». При поддержке Керенского Тоган и Мустафа Чокаев смогли съездить на фронт, чтобы проверить положение там туркестанских рабочих [17].

В это же время Тоган познакомился с Максимом Горьким (1868-1936) и писателями, работавшими в журнале «Летопись»: «Горький решил выпускать литературные сборники, чтобы представить читателям культуру находящихся под властью России народов. Уже готовились такие сборники по литературе и истории Украины, Финляндии, Армении, Грузии. Составление сборника «Российские мусульмане» Горький поручил мне. Зимой 1916 г. я много работал над ним: просмотрел имеющуюся в петербургской Публичной библиотеке изданную в России мусульманскую прессу, статьи Исмаила Гаспринского (1854-1914) [18], Хасан бея Меликова-Зердаби (1842-1907), Фаттаха Ахундова (Мирза Фатали Ахунзаде; 1812-1878) [19], прочитал туркестанские издания русских. Очень помог мне заведующий восточным отделом библиотеки старый профессор Василий Дмитриевич Смирнов. С его помощью я познакомился с неопубликованными произведениями российских мусульман, не включенными в мой сборник. У меня получился большой том. Написал я его по-русски и осенью 1916 г. вручил Горькому. Он дал книгу украинцу Гуревичу для просмотра на предмет стиля. Но произошла революция, и Гуревич, министр просвещения Украины, у которого остался мой труд, был убит».

Тоган вновь вернулся в науку в 1925 г. Министерство просвещения Турецкой Республики пригласило его на работу, через шесть недель он получил турецкое гражданство и начал преподавать в Стамбульском университете. После спора по одному историческому вопросу на первом турецком Историческом конгрессе он ушел в отставку и поступил учиться в Венский университет (1932), где получил докторскую степень (1935). Затем Тоган преподавал в Боннском и Геттингенском университетах (1935-1939), а в 1939 г. вернулся в Стамбульский университет.

В 1944 г. он провел 17 месяцев и 10 дней в турецкой тюрьме «из-за действий, направленных против Советов», а через некоторое время после освобождения в 1948 г. вновь вернулся на преподавательскую работу. Тоган был организатором XXI Международного Конгресса востоковедов (1951), в 1953 г. стал главой Исламского института Стамбульского университета (1953), был профессором по приглашению Колумбийского университета (1958), почетным доктором Манчестерского университета (1967) и продолжал работать в Стамбуле на поприще истории вплоть до своей смерти в 1970 г. Им опубликовано на различных языках около 400 научных работ [20].

II. Первые шаги

Февральская революция 1917 г. застала Тогана в столице России. Он сразу же стал участвовать в политических совещаниях, «созванных, чтобы обсудить правовой и социальный статус тюркского населения России в свете новых событий». С этой целью он выехал в Ташкент, где ему пришлось противостоять русскому большинству в Ташкентском Совете. Он вступил в ташкентскую организацию партии эсеров, но через месяц вышел из нее, узнав о том, что эсеры участвовали в распределении продовольствия только среди горожан.

Тоган далее отмечает, что большинство образованных русских в Ташкенте были членами партии кадетов, местную организацию которой возглавлял бывший городской голова Маллицкий. Кадеты планировали разделить управление на городское (русское) и сельское (туземное); основная нагрузка по управлению ложилась на русские земства. Тоган «изучил все, что было издано русскими касательно управления Туркестаном и земств. Они перевели и опубликовали в нескольких томах правила и законы управления англичан в Индии, когда захватившее меньшинство управляет захваченным большинством. На заседание 14 апреля я принес и эти книги». В своей трактовке этого вопроса Тоган получил поддержку эсеров. Дискуссия была опубликована в ташкентских «Туркестанских ведомостях».

Тем временем Тоган готовился к Всероссийскому мусульманскому съезду в Москве, «везде требуя, чтобы тюрки имели территориальную автономию, таким образом формируя федеративную систему в рамках новой власти». Он выступал за «включение всех тюркских регионов Российской империи в этот автономный Туркестан». Тоган противостоял не только большевикам, но и своим «унитаристам», которые не приняли идею федерации по Тогану, одобрив принцип «единой и неделимой России». Кроме того улама-кадимисты (ортодоксальное духовенство), в ряде регионов являвшиеся царскими чиновниками [21], выступили против территориальной автономии или провозглашения Туркестана в качестве составной части единого Российского государства.

Так как и Московский и Ташкентский Советы стояли на позициях «русификации», Тоган продолжил свою деятельность среди башкир. Ему сопутствовал успех, поскольку Башкортостан после нескольких курултаев (съездов) провозгласил автономию во главе с Юнусом Бикбовым. На Тогана были возложены внутренние дела и оборона республики. Одновременно начала формироваться система власти Башкортостана и было восстановлено Башкирское войско [22].

18 января (по новому стилю) 1918 г. большевики заняли Оренбург, где тогда находилось правительство автономного Башкортостана. В первые дни они лояльно относились к башкирским вождям, но 3 февраля арестовали их вместе с Тоганом. Вероятно, это подстроили соперники Тогана и унитаристы. Если бы не восстание, поднятое сторонниками Тогана с целью освобождения узников, он вряд ли бы сумел выжить. В ночь на 3-4 апреля Тогана освободили. Быстро собрав своих друзей, он развернул партизанское движение в защиту башкир.

27 мая 1918 г. против большевиков восстал чехословацкий корпус. Тоган и его соратники вошли в контакт с чехами. 7 июня башкирское правительство было восстановлено в Челябинске, и башкирские полки были мобилизованы на фронт [23].

Вместе с Сибирским правительством и казахской Алаш-Ордой [24] Тоган и его отряды сумели изгнать красных из Оренбурга и с исконных башкирских земель. Башкирская ЧК, действуя в союзе с Самарским правительством, уральскими казаками и казахами, установила связи с городами Туркестана. Членом этой организации был узбек Абдулхамид Сулейман (псевдоним — Чулпан), [25], одно время являвшийся секретарем Тогана, и обычно представляемый советской историографией в качестве честного большевика.

Красные начали играть на противоречиях между кадетами и белыми. В это время французская военная группировка под командованием генерала Жанена выступила против красных, но одновременно Жанен говорил враждующим сторонам: «хоть одни из вас красные, а другие белые, вы же россияне, не воюйте, примиритесь».

21 ноября Колчак, объявивший себя Верховным правителем России, издал приказ о расформировании башкиро-казахского корпуса. Самара, основной источник поставки боеприпасов для башкирской армии, сдавшись Колчаку, поставила сторонников Тогана в сложное положение. Из перехваченных сообщений между генералами Жаненом, Дутовым и адмиралом Колчаком башкиры поняли, в какое положение они попали. Будучи окруженными со всех сторон врагами — красными в Самаре и Актюбинске, Дутовым и Колчаком, лишившись необходимых поставок, Тоган и его друзья приняли решение пойти на мир с Москвой.

В ответ на требования западных союзников прекратить борьбу с белыми, башкиры и казахи послали своих представителей к большевикам, чтобы начать переговоры о мире. Тоган обратился к своим старым друзьям, Федору Ивановичу Шаляпину (1873-1938) и Горькому, чтобы те помогли ему войти в контакт с руководством большевиков.

Переход на сторону большевиков, еще недавно бывших врагами башкир, требовал соблюдения от последних особой осторожности, секретности и дисциплины. Чтобы ускорить процесс начала переговоров, из Москвы в Уфу был послан Мирсаид Султангалиев [26]. Он предложил условия, благоприятные для башкирско-казахского корпуса и его командования. Наконец, с 18 февраля 1919 г. Тоган официально стал сотрудничать с Лениным и Сталиным. Эта вынужденная дружба продлилась 15 месяцев.

Ленин, Троцкий, Сталин и другие большевистские руководители широко разрекламировали переход башкир на их сторону. Сталин уже 2 марта 1919 г. выступил в «Правде» со статьей «Наши задачи на Востоке». Следовательно, Тоган и его соратники теперь могли быть спокойны за свою жизнь. В башкирской армии оставили прежних командиров, а некоторые ее части послали на Западный фронт. Однако мнения по башкирскому вопросу среди лидеров большевиков разделились. Ленин приказал предоставить башкирской армии оружие и боеприпасы. Сталин полностью изменил эту директиву. Но Троцкий отменил распоряжение Сталина и обеспечил башкир вооружением.

Следующие события, связанные с «сотрудничеством» Тогана с Москвой, составляют предмет особого разговора. Бесспорным является то, что Тоган, до этого не сомневавшийся в необходимости союза с большевиками, вскоре начал разочаровываться в своем решении. Постепенно он понял, что русские, несмотря на свои обещания, не станут ни с кем делиться властью. Переговоры с Троцким, Плехановым, Лениным, Сталиным, Преображенским, Артемом и другими большевиками свидетельствовали об их нежелании поддержать башкиро-казахскую автономию. Наоборот, казахов и башкир отделили друг от друга территорией, заселенной русскими.

25 февраля 1920 г. Башкирский ревком избрал своим председателем Тогана, сменившего на этом посту Хариса Юмагулова, «вызванного в Москву». Вскоре и Тогана затребовали в столицу, где Ленин и Сталин предлагали ему «работать во всероссийском масштабе, а не заниматься слишком много делами управления малого народа», т.е. башкир. В конце мая 1920 г., находясь в Москве, Тоган установил связь с Джемаль-пашой и Халиль-пашой, а также представителями комитета «Единение и прогресс» [27]. Во время обеда, данного в их честь в здании башкирского представительства [28] в Москве, Тоган предложил провести съезд мусульманских народов России. Он изложил эту идею Сталину и секретарям ЦК партии и ее же поддержали Джемаль-паша и Халиль-паша.

Ленин попросил Тогана обсудить с ним тезисы по национальному и колониальному вопросам и дать на них письменный отзыв. На этой последней встрече Ленин отклонил требования руководителей Туркестана, переданные ему Тоганом. По-видимому, это окончательно переполнило чашу терпения Тогана, привело к его разрыву с большевиками и сосредоточению на делах «тайной организации» (Общества).

III. Разрыв с большевиками

В марте 1919 г., вскоре после установления союза большевиков с башкирами, Тоган и другие туркестанские лидеры предложили создать в Центральной Азии партию «ЭРК» [29]. Эта партия должна была непосредственно входить в Коминтерн, минуя РКП (б), и препятствовать попаданию Туркестана под полное влияние Российской Коммунистической партии. Но эту идею отклонил Сталин. Тогда Тоган и другие руководители занялись внедрением своих представителей в руководство коммунистических партий, возникших тогда в Центральной Азии. Вероятно, что в это дело была активно вовлечена Башкирская ЧК. Эти люди должны были составить «тайную организацию». Получив весной 1920 г. отказ Ленина удовлетворить национальные запросы, Тоган решил осуществить свои планы с помощью басмачей, чье движение уже набирало силу в Центральной Азии. 29 июня 1920 г. он покинул Москву.

Лето Тоган провел на центральноазиатских bozkir (букв.: огороженное пастбище; степь), разрабатывая там свои планы. 1-5 сентября 1920 г. он нелегально «посетил» съезд трудящихся Востока в Баку. Хотя его присутствие было негласным, Тоган находился в курсе всего, что происходило на съезде. Он «участвовал» в работе этого форума, разрабатывая проекты резолюций, которые писал и передавал по своим каналам. На конгрессе Коминтерна, собравшемся в Москве после отъезда оттуда Тогана, была распространена статья, подготовленная сотрудником Наркоминдела, одним из специалистов Коминтерна по Ближнему Востоку, Павловичем. Предназначавшаяся для большевистских работников, которым предстояло работать на Ближнем Востоке и в Центральной Азии, она не была вручена коммунистам-мусульманам. Сочувствующий последним один польский коммунист тайно передал эту статью сторонникам Тогана [30]. В ней говорилось: «Поскольку у народов Ближнего Востока, таких, как арабы, турки, иранцы, афганцы, не развит капитализм и слабо классовое сознание, необходимо усугублять имеющиеся там общественные противоречия, например, религиозные, или противоречия и личное соперничество между торговцами и шейхами; языки этих народов еще не оформились, не устоялись, следует препятствовать созданию сильного объединяющего литературного языка; движения на сближение с простым народом неизбежно породят дробление языков, важно использовать это обстоятельство».

Важность этой статьи заключалась в том, что она: a) не была оглашена делегатам съезда; б) предусматривала использование большевиками той же тактики, что применялась ими для борьбы с царизмом; в) предполагала установить контроль над Туркестаном. После прибытия в Петровск-Порт Тоган послал следующее письмо Ленину, Сталину, Троцкому и Рыкову, датированное 12 сентября 1920 г.: «Из политики, которую начал осуществлять ЦК РКП (б), явствует, что в отношении народов Востока вы, как и Артем, и другие товарищи, приняли за основу идею русских националистов-шовинистов. Товарищ Троцкий, когда изучал эти вопросы в Уфе, понял, что деятельность представителей центра состоит из ряда провокаций. Нет сомнений, что он доложил это в ЦК, но политика русского империализма осталась неизменной. Стоящие во главе Турккомиссии товарищи Фрунзе и Куйбышев, как и Троцкий, говорили, что политика, проводимая ЦК, является двуличной и лживой, это было открыто сказано и после нашего с Рыскуловым отъезда. Наши товарищи, члены партии, сторонники продолжения традиционной политики русского империализма, на заседаниях Турккомиссии открыто предлагали ускорить искусственным образом классовое расслоение среди населения Туркестана, а националистов, таких как Рыскулов и Валидов, выставить врагами национального рабочего класса; национальных интеллигентов — приверженцев русского империализма — вы называете «октябристами» и с их помощью хотите расправиться с нами. Но вы должны знать, что мы не сумеем быть классовым врагом наших бедняков и никогда не согласимся быть мишенью для насмешек. Мы не станем объектами этой вашей политики, поищите себе других. Съезд народов Востока в Баку с очевидностью показал, что наступление на права туркестанцев – не инициатива русских коммунистов на местах, а собственная политика ЦК. Участвующие в съезде от ЦК Зиновьев и Радек обращались с представителями Востока, как комиссары с темной массой на крестьянских съездах в начале революции. Они не ограничились тем, что кричали и не давали делегатам зачитать сообщения, привезенные с мест; с помощью красногвардейцев они затыкали рты и вынудили делегатов съезда принять только те решения, которые продиктовала Москва. Проблема восточных народов была сведена лишь к проблеме территориальной и крестьянской. Ясно было, что ЦК идет ошибочным путем. Искусственное расслоение восточного крестьянства можно было вызвать только террором. Когда товарищ Ленин на конгрессе Коминтерна зачитал свои тезисы по национальному вопросу, мы письменно изложили наши соображения о том, что социальная революция на Востоке невозможна путем искусственного классового расслоения, вопрос гораздо сложнее. Если европейские капиталисты и рабочий класс выступают на Востоке едино в качестве владельцев колоний, то и восточный крестьянин и рабочий будет чувствовать необходимость объединиться со своим восточным богатеем. Видя, что не осуществляется нужное вам классовое расслоение, вы будете винить в этом местную интеллигенцию, разделите ее на «классовых врагов, мелкобуржуазных националистов» и «левых октябристов»; последних вы вскоре тоже поставите в ряд классовых врагов, а на их место выдвините новых «левых октябристов». Вы думаете, что так постепенно перед вами останется лишь масса безграмотных крестьян, которые умеют только управлять ослом и быком и копать землю. Я не думаю, что вы сможете внедрить в масштабе Туркестана ваше неуважение к местному интеллигенту. Так дайте местной интеллигенции возможность нормально работать хотя бы в советской Бухаре после бегства эмира».

Тоган послал еще одно письмо из Петровск-Порта, на сей раз к Крестинскому и Преображенскому, секретарям ЦК и членам Политбюро: «У нас разные взгляды на проблемы сочетания социализма с национальными принципами в период, когда господство социализма видоизменяет форму крупных наций, но я был искренне в дружеских отношениях с вами обоими, достойными людьми, и еще со многими партийными товарищами. Я не предал вас, переходя на путь борьбы против Советов и коммунизма. Я обманул государственных деятелей, таких, как Сталин, которые обманули меня. Товарищи жалуются на неискреннего, замаскированного диктатора, который играет людьми, их волей, и сообщают о страшном терроре внутри партии. Может быть, и вы в один прекрасный день будете уничтожены. Не хочу сидеть и ждать, когда мне отсекут голову. Предпочитаю умереть в открытой борьбе». Тоган в своих мемуарах добавляет, что его слова сбылись: Крестинский и Преображенский были казнены в 1937 г. после сделанных ими под пытками «признаний».

Между 12 сентября и 31 декабря 1920 г. Тоган пересек территорию, разделявшую Петровск-Порт и Бухару. В пути, путешествуя инкогнито, он исследовал исторические места, общался с местным руководством и изучал ландшафт и население края. Он обращает внимание, что вплоть до местечка Сам он читал воспоминания Бабура [31] и «Капитал» Маркса, которые нес вместе со своим биноклем. Перед своим прибытием в Кунград он, однако, вынужден был оставить все это, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания.

IV. Басмачи и Тоган

Прибыв в Бухару [32], Тоган встретился с другими членами Общества, о чем они заранее договорились. Их первым делом была организация национальной бухарской армии и образование Национальной Федерации Туркестана с участием представителей от Хивы, Туркмении и Казахстана. Казахские интеллигенты и представители Туркестана, посланные во все концы Казахстана, возвращались назад, чтобы присоединиться к Тогану. Немало башкирских офицеров были назначены командовать гарнизонами в Карши, Шахрисабзе, Нурате, Гузаре, Кермине. Они хотели добиться автономии, чему так противились русские. Хотя Бухарское правительство все еще существовало, почти всеми делами там заправлял Революционный комитет (возможно, включавший в себя русских). Тоган так описывает сложную политическую ситуацию в Бухарском эмирате накануне его падения: «Было три типа басмачей: эмиристы, похожие на эмиристов и антиэмиристы. Но басмачество этим не исчерпывалось. Джемаль-паша хотел решать проблемы Туркестана и басмачей, сидя в Кабуле. Энвер-паша дирижировал пробольшевистским «Союзом ислама» из Москвы. Это давало некоторый эффект. Имелись и такие, которые пытались пробраться в Туркестан, по-видимому, страстно желая присоединиться к нам... Кроме того, требовалось установить контакты с российскими партиями, боровшимися против большевиков. В Бухаре и Хиве власть перешла в руки тех друзей-националистов, чье правление, хотя и временно, сменило «коммунизм» на «популизм». Требовалось разобраться в экономических и социальных теориях всех этих группировок. Политики делились на: a) кадимистов [33], b) джадидистов, c) социалистов, а после падения эмира сконцентрировались вокруг джадидов и социалистов. Однако цели у них были различные. В первую неделю января 1921 г. был рассмотрен вопрос о программах. Доминировали члены «исламских профсоюзов» и бухарские джадиды. Популистский социализм был представлен Абдулхамидом Арифом [34] и мной. Так как к общему совещанию не был представлен проект программы, была рассмотрена программа социалистической партии. Впервые она была оглашена в 1919 г. в Башкортостане, затем в 1920 г. в Москве, и, наконец, в 1920 г. на Бакинском съезде. Не все из присутствовавших на совещании были согласны ее принять. Несколькими днями позже Мирза Абдулкадыр Мухитдин-оглу, представитель большинства, предложил программу из 19 пунктов, которая призывала женщин носить паранджу, вернуться к шариату, восстановить почтение к религии, содержала обращение к Лиге Наций.