БГ

(фото Андрея Паншина, Коктебель 2001 )
                «Простите, Вы – двойник или он сам?» – Я решила преподать Дуне урок, как надо обращаться со звездами. «Он» открыл было рот, чтобы, как мне показалось, ответить, что, конечно же, «сам», но вдруг передумал и, загадочно улыбаясь, кокетливо проговорил: «Угадайте». – «Без очков!»  Он снял темные очки – и на меня взглянули небесно-голубые спокойные смеющиеся глаза.
                Я знала о Гребенщикове лишь понаслышке, но сын моей любимой школьной учительницы Витюша был его фанатом, и я, бывая у них в доме, всякий раз натыкалась на огромный плакат с фотографией Б.Г. Теперь я узнала эти глаза. «Он сам!» – констатировала я и прошла мимо.
                Тем летом, тем самым летом, когда я встретила Гену, мы с Дуней ходили купаться на писательский пляж. Он был платным, дорожал с каждой неделей  и, как выяснилось, был самым грязным во всем заливе. Жора Мельник однажды как-то неохотно сообщил мне, что ровно под переодевалкой на этом самом привилегированном пляже проходит канализационный слив в море. Сам он исправно посещал этот пляж вместе с Прониным и другими своими знакомыми из столичного литературного бомонда, пил с ними за компанию пиво и только когда залезал в воду, тоже не очень охотно, старался плавать подальше от того места.
                Ну а мы ходили сюда по привычке, за вход не платили, потому что вставали рано  и обычно покидали пляж еще до 10 часов, как раз в то время, когда собиралась основная масса отдыхающих.
                Присутствие Б.Г. интриговало публику. По вечерам он восседал на одном и том же месте в позе иога и демонстративно читал Акунина. В первой половине дня появлялся после завтрака, в море заходил раза 3-4 через равные интервалы времени, заплывал подальше от берега и ложился на спину. Медитировал, должно быть. Потом выходил, плюхался прямо на булыжники, которыми, как известно, были усыпаны коктебельские пляжи после того, как на нужды военного строительства срыли и вывезли со здешних берегов весь песок. И лежал, равномерно переворачиваясь с живота на спину и обратно. После 12 часов вставал, одевался и усаживался под навес все с тем же Акуниным в руках.
                Я долго уговаривала Дуню попросить у Б.Г. автограф в ее знаменитый альбом для пожеланий, где оставили след многие замечательные, известные и не очень и вовсе не известные никому люди из числа наших знакомых и друзей. Но она наотрез отказывалась, никак внятно не мотивируя это – только делала огромные глаза и махала руками. Я поняла, что придется взять это на себя.
                Что я и сделала, подойдя к нему однажды днем на пляже и попросив черкнуть в альбом моей дочери "пару формул". Он буквально выполнил мою просьбу и написал: «Дуня! Читай и живи на радость. Б.Г.». Одиннадцатилетняя Дуня стояла рядом ни жива ни мертва и едва смогла пролепетать: «Спасибо».
                К удивлению всех наших знакомых, в то лето Б.Г. дал концерт в своем любимом ресторане «Зодиак». Концерт был благотворительный, в пользу коктебельской школы. Паншин купил билеты «в первый ряд» – самые дорогие места за столиками около эстрады, чтобы можно было снимать на камеру.
                Вокруг “Зодиака” собралась толпа тех, кому не досталось места в зале или у кого просто не было лишних денег, а может, они считали ненужной роскошью слушать песни, сидя за столиками открытого ресторана, если и так все было слышно на набережной.
                Концерт начался на закате. На пленке отчетливо виден профиль Волошина в Карадаге, весь в свете засыпающего солнца, с розовыми отблесками облаков.
                Б.Г. вышел на эстраду, поздоровался с публикой и начал такими словами: “Последний раз я пел в Коктебеле, думаю, что лет семнадцать назад. Я сидел на набережной где-то около этого места у красной ивы, сидел на скамеечке и что-то для себя наигрывал, а проходящие люди говорили: “Под Гребенщикова косит”. И с тех пор, как я понимаю, не сильно подвинулся”.
                Он немного повозился с гитарой и запел. Слова его песен были невнятны, но странным образом доходили до сердца и согревали его. Он пел о том, что красота никогда не давалась легко, и о том, что никто никогда не умрет. Его раздражал мир, в котором все торопятся, хотя никто никуда не идет, а все зеркала кривы. И он кричал, что не надо стоять на пути у высоких чувств. Он называл счастье тюрьмой и уверял, что хватит гнаться за судьбою – пора перейти эту реку вброд. Он пел о том, что гармония мира не знает границ и настало время превращать воду в вино. “Продолби в сердце лед – и вперед!” – звал он.
                Правила бал в его мире любовь. На пути к ней вода превращалась в дым, и неважно было, если кто-то завладел твоим сердцем -  самое главное было  дать любимому крылья и смотреть, как он будет лететь. В этом мире вода была нежной, воздух пах сиренью, у травы были двери, а луна источала целительный мед.  Там текли золотые реки, и волшебные птицы с каменными сердцами  охраняли чью-то тайну, чтобы однажды взять нас под свои тугие крыла и взлететь прямо к небу – туда, где над золотым городом светит та единственная неугасимая звезда, которая много столетий говорит нам, что любим только тот, кто любит. И он любил сам и щедро делился любовью со всеми: “Тебе нужна была рука – смотри, я дал тебе две!”
                Публика благодарно аплодировала, свистела и ревела узнавая по первым аккордам любимые песни. Какой-то пьяный голос все время выкрикивал: “Боря! Мы с тобой!” Любопытно, что когда весной по телевидению транслировали юбилейный концерт “Аквариум” -  30 лет”, первое, что я расслышала, включив телевизор, это тот же истошный вопль: “Боря-а-а-а!..”
                Постепенно темнело, и к концу вечера едва можно было различить силуэт музыканта. Только светился огонек его сигареты да вспыхивали блики от губной гармошки.
                В зале было много детей. Они сначала сидели притихшие, но потом, устав слушать, начали разговаривать, капризничать, бегать по залу. Б.Г. как будто ничего не замечал, никак не реагируя на все усиливавшийся шум. И только в самом конце обратился к детям, исполнив для них - “на добрую ночь” -  “Город золотой”.
                Этот вечер стал для меня откровением. Во мне словно отворился какой-то давно заевший клапан.  После долгого перерыва опять стали рождаться стихи. Я даже думаю, что то, что произошло несколькими днями позже, когда я влюбилась в Гену, напрямую связано с Б.Г. Так что Жора Мельник был не совсем неправ, когда считал виноватым во всем, что случилось со мной, именно Гребенщикова.
                Кто может  объяснить, что такое обмен энергиями и каков его механизм? Мы все друг для друга как расходящиеся круги на воде. Если ты не смог достойно принять чью-то любовь, пусть и ненужную тебе, будь уверен: в скором времени с тобой произойдет то же самое и ты будешь в отчаянье биться головой о стену и кричать: “Разве любовь может быть безответной? Ну, почему со мной это произошло!” Мы все не любим платить по счетам и не хотим помнить,что есть счета, по которым не заплатить невозможно.
                На следующее лето Гребенщиков снова появился в Коктебеле. Когда Олег узнал об этом, он стал просить меня, чтобы я показала ему маэстро. “Хочу пообщаться, – объяснял он.- Мы когда-то пересекались в Индии у одного Учителя…” Я не стала вникать в подробности и просто оставила у девочек, которые сторожили вход на писательский пляж, записку, где изложила просьбу Олега от своего имени. Через пару дней заглянула туда снова - и, к моему удивлению, Б.Г. охотно назначил нам встречу вечером того же дня в “Богеме”.
                Мы пришли за полчаса, заказали чай из трав, Олег раскошелился на конфеты. С нами была Ленка из Питера со своей неуемной Дашей. Ленкин муж Антон в молодости не пропускал ни одного концерта группы “Аквариум”, и она пообещала ему привезти автограф и, если получится, снимок на память.
                Б.Г. пришел точно в назначенное время, заглянул сквозь матовую дверь в зал ресторана, заходить внутрь не стал - мелькнула лишь его рука с перстнем, а потом к нам подошла Ира – хозяйка “Богемы” и сказала, что нас ждут  на улице. Мы вышли, я представила Олега. Б.Г. пригласил нас за столик, но я отказалась и оставила их вдвоем. Мне показалось, что он обиделся.
                Прошлым летом я брала у него автографы для компании веселых студенток-филологов, наших соседей по двору, и, решив сказать комплимент, ляпнула, не подумав, что никогда раньше не интересовалась его творчеством, а вот теперь, услышав впервые в Коктебеле его песни, полюбила их. Брови его взлетели от изумления так высоко, что темные очки чуть не соскочили с носа.
                Сейчас же он, по-моему, действительно был задет. Я до сих пор чувствую неловкость и сожаление, когда вспоминаю об этом эпизоде. Он показался мне довольно уязвимым человеком. И среди толпы выглядел очень одиноким.
                Уже после того, как мы в то лето уехали из Коктебеля, я вдруг вспомнила, что однажды много лет назад, в какой-то другой, чужой жизни я случайно оказалась на концерте Б.Г. Тогда он был просто Борей Гребенщиковым из группы «Аквариум», длинным, худым, подвижным. Было это в 80-м году осенью.
                У меня была приятельница по университету, Люда Козлова, учившаяся двумя курсами старше меня. С нею вместе мы занимались в театральной студии Ники Косенковой. Люда приехала в Москву из глубокой провинции, прошла рабфак, а еще раньше несколько лет работала на стройке маляром. В 1980 году она, окончив филфак МГУ, устроилась начальницей рабочего общежития (за московскую прописку), а Ника Косенкова, водившая знакомство с Осетинским, тогдашним импрессарио ленинградских рокеров, попросила Людмилу помочь с проведением неофициального концерта группы «Аквариум» и Майка Науменко.
                Так называемый актовый зал рабочего общежития представлял собой длинное, похожее на пенал темное помещение с низким потолком. Я сидела где-то в последних рядах, и мне казалось, что я вижу сцену и всех, кто был на ней, в перевернутый бинокль.
                Науменко, или, как его представили, «Майк из Петроградской стороны», меня поразил. В темных очках, в расстегнутой спортивной куртке, с галстуком на голой шее (под курткой ничего не было), он как заводной прыгал вокруг микрофона и кричал: «Ты – дря-а-а-а-нь!» Это было что-то настолько немосковское, новое для меня и в то же время абсолютно настоящее, живое – казалось, воздух пульсирует, как надрывающееся сердце рокера, протяни руку, и почувствуешь его тепло и боль.
                Гребенщиков тогда не произвел на меня никакого впечатления, я не запомнила ни одной строчки, ни одной мелодии – ничего. Видимо то, что сжигало одного, у другого засветило тихим теплым светом, уже когда жизнь перевалила за середину.
                У меня есть увлечение – коктебельские камешки. Я их собираю много лет. Самый изумительный камень я нашла тем летом. Обычный серый кругляш. Но если опустить его в воду, становился отчетливо виден отпечаток древнего растения – абсолютно правильной шестилепестковой формы. Цветок на твоих глазах словно распускался в камне. Этот камешек я подарила Б.Г. на следующее утро после его концерта в «Зодиаке» со словами: «Со мной вчера произошло то же самое, что и с этим камнем, если опустить его в море».  Он взял камень, молча поклонился и неуклюже стал выбираться на берег писательского пляжа, усыпанный острыми булыжниками.