Дела семейные

   Я  всё чаще и чаще задаюсь одним и тем же  вопросом: как же так получается у родных людей жить злобными друг к другу волками? А ведь таких семей пруд пруди. Стоит только приглядеться. Я намеренно стараюсь не вглядываться в  чужие семьи, не вникаю в их дела. Но, не на острове же живу, о котором, Жюль Верн писал так красиво и загадочно. В обычном небольшом тенистом и достаточно современном городе. Хотя какое это имеет отношение к делам семейным?

    По стечению обстоятельств я случайно познакомилась с одной приехавшей в наш дом семьей, и несколько лет могла видеть этих людей почти каждый день. Это была ничем не примечательная семья, разве что у молодых родителей было трое детей, и жили они все в малюсенькой однокомнатной квартирке, при этом, на удивление дружно и слаженно. Молодая мама, всегда чистенькая и аккуратненькая, наседкой следила за детьми. Отец по-мужски обеспечивал семью, ежедневно мотаясь на работу за 100 км от дома.  Я видела, что между супругами тёплые и крепкие отношения. Хотя, не лишним будет отметить, что отец выглядел крайне измождённым и сильно истощённым мужчиной. Поначалу эта семья, проживающая в таких непростых условиях, мне стала даже симпатична, несмотря на то, что при встречах  никто из них со мной не здоровался. Они жили закрыто, можно сказать, замкнуто,  за двумя дверями. За семь лет ни с кем из соседей разговора не завели, выглядели полными затворниками. Но вместе они светились своим внутренним светом, и меня это радовало. В конце концов, кто сказал, что если люди живут закрыто и самостоятельно, то это плохой признак. У каждого свои устои и взгляды на возможность допускать до личной жизни чужих людей даже, если это соседи, и ты встречаешься с ними каждый день. Так что их нежелание общаться в виде отсутствия обычного элементарного приветствия меня совсем не обижало. Не скажу за всех остальных соседей. Те не раз открыто возмущались их поведению, сидя на лавке у подъезда и просвечивая не хуже рентгена  всех проходящих.

     С  приездом этой молодой семьи,  я почти ежедневно стала встречать  у нашего дома энергичную, уверенную, шуструю женщину. Лидия Викторовна оказалась матерью этого  нового соседа. Многодетная мама была родом из другого города, и, как я потом поняла, все годы жила под неусыпным контролем со стороны свекрови. Широко улыбающаяся,  та всем видом доказывала свою  трогательную заботу о семье сына. В отличии от молодых родителей она мгновенно перезнакомилась со многими  жильцами из нашего подъезда, дабы быть в курсе всех дел  семьи сына  и вовремя кинуться  на помощь. Её любимый Василёк был обожаемым (по её словам) старшим сыном, но, как потом оказалось, только на словах, и только в ту пору. Но это уже я забегаю  вперёд, а лучше уж по порядку. Хотя, какой тут порядок… От их родственных  отношений впоследствии у меня в голове такие ли пошли завихрения. А произошло это, когда молодая семья снова решила  поменять место жительства, и переехать жить в другой город.

     Меня изначально удивлял и напрягал  тот факт, что сама Лидия Викторовна, жившая неподалёку от нас, одна занимала двухкомнатную квартиру с огромной, по меркам нашего города, лоджией. Сын с  её тремя внуками теснился в крохотной однушке. Но поменяться квартирами с обожаемым сыном, даже просто без оформления документов по обмену жилья, она никогда не хотела. Отношения между снохой и ею изначально были более чем прохладные. Правильнее даже сказать - не было никаких. Впрочем, с внуками и сыном они  были ничем не лучше. Они практически не общались, хотя Лидия Викторовна настойчиво вертелась у подъезда каждый день. Вылавливала внуков на улице и  вслушивалась в рассказы всё тех же соседей, которые, по её мнению, могли ей многое поведать. Неизменно сверкая  улыбкой, она  щебетала им, что всё нормально, и  всё в этой семье отлично, просто замечательно. Правда раньше сноха её любила, называла мамой, а потом, когда она,  отписала квартиру обоим сыновьям, любовь снохи мгновенно стёрлась, как карандашная зарисовка. Почему так произошло, она, конечно, не знала и твердила, что любит сына, обожает внуков, и всю свою жизнь посвятила только им. У её младшего сына детей не было.  Он жил с женой в большой современной двушке  на соседней улице. Со второй снохой отношения тоже сложились не лучшим образом. В ту семью Лидия Викторовна была не вхожа совсем, и открыто опасалась даже приближаться к их дому, ссылалась на сложный характер снохи. Сноха с первых дней замужества уведомила свекровь, что все свои проблемы та  будет решать исключительно со своим сыном.  Она не собирается в них даже вникать, а также свекрови дозволялось приходить к ним  в гости только по - специальному её приглашению. Квартира хоть и была куплена мужем, но  на её имя, и принадлежит только ей. Позже выяснилось, что у младшего сына есть ещё одна двушка, которую он также купил,  опять записал на имя жены и сейчас  они сдают её за ненадобностью. Это открылось случайно, после того, как между старшим сыном  и матерью начались крупные скандальные разборки. Но это опять же я забегаю вперед. А пока просто пытаюсь пояснять то, что предшествовало написанию этого рассказа. Надо отметить, что братья и их жёны друг с другом так же никогда не общались, и даже враждовали. По словам Лидии Викторовны, она все силы приложила к тому, чтобы братья жили мирно и дружно, но снохи  не  ладили и тянули за собой мужей.  Обе они подливали масла в огонь и разводили братьев - так она поясняла их неприязнь и холодные отношения. И всё же, к семье младшего сына она была более терпима и благосклонна, объясняя это тем, что младший сын работал на двух работах, хорошо зарабатывал, и частенько подкидывал  ей деньжат, естественно, втихаря от жены. А вот старший сын, по её словам, был бессовестно скуп и никогда не отстёгивал матери ничего из своего бюджета, ссылаясь на то, что у него куча детей,  работает он один и потому,  помогать ему не из чего. Этот факт Лидию Викторовну напрягал и - очень. Ей непременно были  нужны подарки с его стороны  и  помощь исключительно в виде денежных знаков. Только таким образом она определяла сыновнюю заботу и любовь.

    Я неоднократно пыталась понять: почему  заботливая Лидия не поменяется квартирами с любимым старшим сыном. Он жил в тяжелейших условиях. Двое детей–школьников и один новорожденный. Все ютились в малюсенькой однушке, где в коридоре площадью метр на метр размещалась детская коляска и вешалка с большим количеством разной одежды. Балкона не было вовсе, сарая - тоже.  На мои недоумённые вопросы любящая бабушка неизменно отвечала, что они не хотят сами. Ёё квартира требует большого капитального ремонта, а в свою однушку они вбухали много денег, сделав в ней евроремонт. Она же (по её словам) была готова переехать в их отремонтированную квартиру хоть сейчас. Но вот свою мебель ей ставить там  было некуда. А жить с её старой мебелью молодые отказывались. Им всё евро подавай. Словом,  масса пояснений, и все какие-то несерьёзно шаткие. Мне было очевидно, что молодые с каждым годом мучаются всё сильнее, а она  продолжала резво бегать к подъезду, и при встрече со мной  улыбалась во весь ярко накрашенный рот. Кстати сказать, за все годы проживания этой семьи в нашем доме, с коляской бабушку я не видела ни разу. Разодетая молодящаяся  Лидия Викторовна охотно поведала всем соседям, что сноха не доверяет ей ребёнка, и не допускает в квартиру. Правда, она и сама не  имеет возможности нянчиться с внуком из-за многих нажитых болячек, которые её сопровождают. Люди пожимали плечами и не понимали, зачем тогда вообще ежедневно вертеться у подъезда, на что Лидия Викторовна охотно отвечала, что скучает  по внукам и считает своим долгом сказать им  хотя бы два слова, когда они после школы возвращаются домой. Иногда я наблюдала эти встречи. Дети, завидя бабушку, втягивали голову в плечи и старались буквально чуть ли не бегом прошмыгнуть мимо. А она, удовлетворённая увиденным, танцующей походкой уплывала по своим делам. Жила она одна, время девать  было некуда, и её довольно часто можно было встретить гуляющей по улицам города то с одной знакомой, то с другой. При этом она всегда была неизменно весела и улыбчива. Просто само обаяние и дружелюбие.

    Ситуация для меня начала проясняться, когда вконец измучившись, её сын с женой приняли решение продать квартиру, и уехать жить поближе к другой маме. Там им быстро удалось купить жильё, большее по площади  за небольшую доплату.  Хотя, взять   кредит на пять лет  Васильку всё же пришлось. И вот тут бабушка Лида начала активно жаловаться всем встречным поперечным на тихушницу-сноху и негодяя сына.  Тот потребовал прописать жену и младшую новорожденную  дочь на её территорию. Он с двумя старшими детьми был прописан там ранее. Сначала она  негодовала и  петляла в своих многочисленных жалобах. Я слушала и ничего не понимала вообще. Потом оказалось, что эта квартира, в которой она жила, уже давно разделена, и не ею, а судом (тому предшествовала другая их семейная история) на пятерых собственников. На неё, на двух сыновей и двух внуков. Получалось, что в этой квартире её была только одна пятая часть.  Разбушевавшаяся не на шутку Лидия Викторовна мгновенно облетела все инстанции, но не дать прописать третьего ребёнка и сноху оказалась бессильна. Выставив сыну условия в виде установки двух счётчиков на воду, (это выглядело, как «сорвать хоть шерсти клок») она ненадолго сдала бойцовские позиции. Правда, (опять же  по её словам) сын заверил её, что они будут там только прописаны, жить  все, кроме него уезжают на новое место. Благо, квартира уже куплена. Первое время, пока идёт ремонт, жена с детьми поживёт у  матери. А он должен ещё несколько лет оставаться здесь на своей работе из-за кредита. Проживать Васька (к этому времени он уже перешёл в разряд Васек) будет у неё, но это будет сводиться только к ночёвкам и единственному выходному дню.

Он уезжал на работу в семь утра и возвращался в 12 ночи ежедневно, кроме воскресенья. К семье же он планировал ездить дважды в месяц, хотя теперь она была за тысячу километров, и прямых сообщений с этим городом не было.  Предполагались пересадки с одного поезда на другой. А там ещё пара часов на автобусе. Как всё это будет выглядеть на деле… никто, мне кажется, толком не понимал. Бабушка Лида громко сокрушалась их решению, но втайне была рада отъезду «любимых» внуков, и я это ясно видела. Сноха с детьми  уезжала далеко, и с глаз долой. Она и сокрушалась только потому, что понимала, что мотаться будет её сын (как-никак, родной), а тихоня-сноха будет жить припеваючи и в шоколаде, при маме, а потом вообще хозяйкой в большущей квартире, которую купил и ремонтирует её сын.  А сам он голодный и больной остаётся ютиться у неё, и будет переправлять туда все заработанные деньги. Этот факт она вообще не могла пережить без содрогания в голосе. Но дело с переездом было решёное, и семья отбыла на новое место жительства.

   Вопрос оплаты сыном коммунальных услуг был поставлен Лидией Викторовной сразу. Она решительно добивалась, чтобы сын оплачивал всю квартиру, включая и её долю. Кроме того, он должен был усвоить с первых дней, что это она милостиво, как заботливая мать, пустила его туда временно пожить. Она была и остаётся хозяйкой этого жилища, а он - только пребывает там, и то с её любящего материнского согласия. За что  должен быть ей благодарен и непременно материально. А уж она поухаживает за ним и покормит,  если, конечно, он на всё это даст денег. Сын знал о её намерениях, но спустил этот вопрос на тормозах, своих навалившихся с переселением проблем было выше головы. Первые пару месяцев Лидия Викторовна хлопотала вокруг сына, хотя он неоднократно убеждал её в том, что делать этого не стоит. Но она взялась активно его откармливать и обстирывать. Хотя, по её словам, ей это было очень тяжело, здоровье не позволяло. Однако  она очень надеялась на сыновнюю денежную компенсацию, и трудилась. Когда вопрос с оплатой коммунальных услуг был полностью повешен на сына, из её нескольких фраз я поняла, что она считает, что тот также должен кормить и её тоже. Мать столько в жизни для него сделала, растила, учила, и сейчас старается для него изо всех последних сил. Но этого не последовало, что повергало Лидию Викторовну в тихую скрытую ярость. По её  словам, скупой донельзя сын два раза в месяц  загружал неподъёмные сумки и волок тихоне-жене. А мать кормила его на свою скудную пенсию и ждала, когда же он наконец оплатит ей все её затраты и труды. Через два месяца пустых ожиданий она попала в больницу с гипертоническим кризом. Выйдя оттуда в плачевном состоянии, она сразу же наткнулась на сыновнее решение привезти в квартиру дочь десяти лет. Во-первых, жене было тяжело управляться с кучей детей, во-  вторых, девочка серьёзно разболелась,  а  длительное лечение  на новом месте не представлялось возможным. Возмущению и гневу Лидии Викторовны  не было конца. Она буквально встала на дыбы. В доме разразились скандалы, и этим она смогла отодвинуть приезд внучки, но ненадолго. Как только ей стало чуть лучше, сын привёз девочку, пояснив, что та приехала не к бабушке, а к отцу, а стало быть - к себе домой, и  так же, как и он - не нуждается в опеке. Он будет выделять ей по 200 рублей на обеды, и та сама будет ходить кушать в кафе. Гнев Лидии Викторовны нарастал. Она возмущалась, что сын не ей даёт денег на кормёжку ребёнка, а посылает девочку в какие-то сомнительные кафе, и не задаётся вопросом:  что та будет есть в течение всего последующего дня.  Тогда сын отдал ей тысячу рублей на кормление дочери из расчёта на неделю. Сам же он продолжал питаться как и раньше за её счёт. Борьба за деньги разгорелась не на шутку. Сын кричал, что он весь в долгах и денег у него нет, а она кричала, что не может его - лба тянуть  годы на свою пенсию. А  тысяча рублей   на неделю для десятилетней девочки  - мало и, очень, тем более, что  ребёнку надо серьёзно поправлять здоровье. Видя весь этот скандал, девочка  тут же отвернулась от бабушки, сказав, что будет слушать только папу. Это только усилило неприязнь Лидии к внучке. Ей уже не нужна была ни внучка, ни ранее горячо обожаемый сын. Она кричала: снимайте частную и живите там, чтобы я вас здесь не видела обоих. Ну, описывать, что и как там происходило за закрытыми дверями, уже и не надо. Мне хватало того, что она в сердцах рассказывала мне, надеясь на поддержку и понимание. Я слушала, и ужасалась. Голова  гудела. Впереди у этих троих было лето тесной совместной жизни, а нешуточные скандалы кипели каждый день.  Сын  категорически не хотел давать матери деньги ни на что, или выделял, но почти крохи. Мать ничего не хотела понимать и, тем более, терпеть их безденежное присутствие. Война набирала обороты. Я уже даже затруднялась  прогнозировать, что будет дальше. Но одно я знала твёрдо - хорошего не будет ни у кого из них. Не могу сказать, что просто молча слушала гневные жалобы Лидии Викторовны. Я пыталась вразумить эту женщину, вернуть  к ней чувства заботы о сыне и внучке. Но я видела, что мои слова воспринимаются ею, как шелест случайно налетевшего ветра. Она была полностью погружена в свои убеждения,  слышала и понимала только себя, исключительно себя. Её не интересовало ничего, кроме сыновних денег, на которые она так рассчитывала, и которые  проплывали мимо её рук.  Тогда я попросту попыталась резко ограничить её возможность нашего общения. Но почти ежедневно разгневанная Лидия Викторовна висела у меня на телефоне. Отключить его я не могла по многим причинам. Приходилось  сначала  быть «в теме», а потом буквально неуважительно прерывать поток слёзных ненужных мне жалоб. Она каждый день придумывала новые и новые козни, запреты и скандальные разборки с сыном и внучкой. Её неуёмной энергии в этом направлении можно было  только удивляться. Ничего происходящее вокруг её больше не интересовало. Даже своё маленькое хобби она забросила напрочь и обязательные каждодневные прогулки по городу тоже.

     За окном пылал жаркий июль. Самая пора летнего отдыха на берегах водоёмов. Впереди у этих троих было ещё много времени для совместного проживания. Между матерью и сыном бушевала вражда. Десятилетняя  болезненная девочка пыталась лавировать между двумя закусившими удила родными людьми, по-детски наивно мечтая провести свои долгожданные летние каникулы  с пользой для здоровья и главное, интересно, чтобы потом было о чём рассказывать одноклассникам и подружкам, вернувшимся с отдыха в школу. Ей, как и любому ребёнку, хотелось гордиться своим умным работящим папой, доброй и заботливой бабушкой, красотами тихого уютного городка, в котором так много озёр и речек.  Ей так хотелось,   чтобы её каникулы были самыми интересными, самыми вкусными. Самыми, самыми. Ей так хотелось.

   Я сообщила своей знакомой, что улетаю к морю, и надолго. Это было единственной возможностью обойти стороной, навязываемую мне, их душераздирающую «семейную идиллию».

            ***

    Не хотелось мне продолжать писать об этих взаимоотношениях, ох как не хотелось. Не люблю я весь этот родственный раздрай. Слушать не могу злобное шипение, и желание позаковыристей   поддеть друг друга при любом мало-мальски подвернувшемся случае. Но процесс родственной неприязни в этой семье становился всё более агрессивным и изощрённым. Печальнее всего было то, что, по сути, весь этот кошмар обрушился на десятилетнюю девочку, бабушка и отец которой не могли найти разумного решения денежного вопроса совместного проживания в двухкомнатной, разделённой на доли,  квартире. И у бабушки  появилось такое открытое поле проявления ненависти к внучке, что  всё внутри переворачивалось  от услышанного. Отец, пребывая до ночи на работе, не мог до конца ни увидеть, ни понять всего происходящего в квартире в его отсутствие.  В выходной, когда он бывал дома бабушка и внучка затаивались. Девочка от вселившегося страха, бабушка от возможности быть разоблачённой в своей неприязни. Они старались  молчком проскальзывать мимо друг друга, конечно, более изощрённо это удавалось делать бабушке. В присутствии сына она по-прежнему разыгрывала роль заботливой и чистоплотной хозяйки, которая просто настойчиво учит внучку порядку и культуре общения. Она провожала его на работу, заботливо целовала в щёку и гладила по плечу. Девочка стояла рядом, втягивала голову в плечи и смотрела на всё это широко раскрытыми глазами. Какие мысли в эти минуты крутились в детской голове, видя это перевоплощение? Остаётся только догадываться. Бабушка, наблюдая  её замешательство, отточенно расплывалась в улыбке.  По сути, она представляла собой затаившегося  на время ненавидящего  человека, не терпящего присутствия их обоих в квартире, которую она столько лет занимала одна и была в ней полноправной хозяйкой.  Сына она опасалась, понимая, что он представляет реальную угрозу её благополучию. К тому же, она не теряла надежду на то, что он  всё же начнёт выделять ей некую сумму на их содержание. Позже, при наших случайных встречах, она, тряся кулаком,  гневно шипела:

- Не будет на моей кухне двух хозяек, никогда не будет. Я - хозяйка квартиры, а она, то бишь, девочка, здесь - никто. Засранка, негодяйка, лживая дрянь… - все эти красочные эпитеты летели в сторону непослушной, свалившейся на её голову, внучки. -  Не позволю ей хозяйничать в моей квартире. Пусть едет к своей матери и там делает что хочет. Я не дам ей здесь делать ничего без моего контроля.
 
А уж контроль с её стороны был жесточайший, и начинался  с самого утра. Спать внучке разрешалось только до 8 часов. Поваляться и понежиться в кровати в период летних  каникул бабушка не дозволяла. Самостоятельно разогревать или готовить что-то съестное себе и отцу запрещалось не менее строго. По словам разгневанной бабушки, она могла доломать и так на ладан дышащую плиту и кухонный кран. А раковина вообще засорялась от любого попадания в неё остатков пищи. Посуда внучкой мылась отвратительно: слишком много утекало воды, а в квартире стояли счётчики. И хотя за квартиру, воду и свет полностью платил отец девочки, ей всё равно не разрешалось каждый день полоскаться, и попусту лить воду. Мог отвалиться старый кафель, и тогда ванна приобрела бы страшный вид. Вешать на батарею в ванной комнате своё белье и полотенца воспрещалось категорически. От этого батарея непременно должна была проржаветь и тотчас лопнуть, а новую никто не поставит, уж точно. Денег-то сын ей ни на что не даёт. Собственно, это и был  тот главный фактор, из-за чего весь этот кошмар  разбушевался с такой силой. НО! Он - непутёвый, негодный, злой и жадный,  всё-таки был её сыном, на которого она положила годы своего здоровья. А девчонка для неё - никто, и она не любила её в десять раз больше, чем та свою бабушку. Конечно, выиграть эту битву у ребёнка шансов не было.  Да и отсутствием актёрских данных бабушка не страдала. Посещала в юности разные кружки.  Умудрённая жизненным опытом и убелённая сединой, она имела в тысячу раз больший навык ведения скрытой злобной борьбы. В конечном итоге, по просьбе дочери отец был вынужден  два раза в неделю забирать её с собой на работу. Рано утром они уезжали за 100 километров от дома и там, в малюсенькой комнате девочка проводила 8 рабочих часов, сидя напротив отца. Выйти погулять в огромном чужом городе она не могла по определению. Возвращались они за полночь к пустому столу и колючему взгляду. Утром отец уезжал на работу, а бабушка с новой силой бросалась воспитывать неучтивую внучку. Окриком выставляла её из постели  в ванную, столбом стояла сзади и цедила сквозь зубы, что та всё делает не так. Дальше действо плавно переносилось на кухню. Разогревать чайник запрещалось. По словам бабушки,  сын сжёг его ещё раньше, до приезда дочери. Так и не почистил, и ей пришлось воспользоваться услугами знакомого, у которого руки покрепче, чем у неё. Так как самой ей было не отодрать его ни за что. И вот теперь трогать блестящий чистый чайник категорически не дозволялось никому кроме самой хозяйки. Девочка пила холодный кипяток отщипывала куски от бабушкиной булки, которую та заботливо купила для сына накануне. Дальше девочка  убегала на улицу. Примерно часа через четыре бабушка звонила сыну и говорила, что его оголтелая, бесшабашная дочь уже полдня носится по улице неизвестно где, не звонит, а та, естественно, волнуется.  Сетовала на разгильдяйство внучки и головотяпство отца. Нетрудно понять, что вынуждало девочку прозябать на улице целыми днями  и насколько её тянуло домой.  Ей не дозволялось без пристального надзора ходить даже в туалет. Потому что с её приездом мыло и туалетная бумага просто мгновенно улетали, а её отец и на это денег не давал. Поэтому и этот вопрос контролировался бабушкой очень тщательно. Из её гневных возмущений было понятно, что кроме всего перечисленного, с девчонки ещё и волосы просто сыпались, как с шелудивого пса. А ей из-за этого приходилось каждый день пылесосить квартиру, и собирать клубки волос. А за обедом та вообще раскидывала свои волосы по всему столу, и они буквально полоскались в тарелке у бабушки. Нарастающим фантазиям разбушевавшейся пенсионерки не было предела. Мне было невозможно жаль девочку, но реально помочь не представлялось возможным. И как это можно было сделать? Влезать в чужую семью с советами? А кто меня об этом просил? Единственное, что я могла в этой ситуации, так это словесно сдерживать гнев бунтующей бабушки.  Я неоднократно настойчиво напоминала ей, что она ведёт борьбу с десятилетним ребёнком, собственной внучкой. На что она огрызалась:

- Знать её не хочу, никто она мне, никто. Сын – да, это моё. За сыном я и уберу, и покормлю на свои деньги, и постираю. Я  с ним всё равно договорюсь (я думаю, она имела в виду его деньги). А она мне - никто,  ещё и смеет говорить, что прописана в этой квартире. Она о доле на квартиру ещё заговорила, сопля. Пусть убирается к своей матери. Та живёт там вся в шоколаде, от мужа избавилась, только деньги с него выкачивает, а мне прислала эту мерзавку, и я должна её кормить, и терпеть в своём доме. Не будет этого никогда, не будет.  Отправила дочь на месяц ко мне и подарочка даже никакого не прислала. Как это можно понимать? Что это за неуважение? Где она воспитывалась? Как своей маме так подарки возила, я знаю, видела.  И сейчас им туда мой сын полными сумками таскает, а я их тут кормить и обстирывать должна.
Она гневно сверкала глазами и напрягалась всем телом.

    Шла третья неделя проживания девочки в квартире.

Отец жил в ней пятый месяц. Для меня было абсолютно очевидно, что ничего, кроме сыновних денег эту бабушку не вразумит и не расположит. Но, почему-то, по её словам, сын упорно не хотел давать ей деньги.  Напротив, даже грозился  учитывать каждую копейку, которую, она вот уже столько время тратит на него и девчонку. Я понимала, что, слушая только одну сторону, правильно оценить и разобраться в ситуации сложно. Но мне было абсолютно ясно, что хорошего в этой родственной связи ничего не было, нет, и не будет.  Оставалось только вздыхать и сожалеть. Мне становилось  всё более тягостно встречаться с этой  улыбчивой, кроткой, нежной и душевной женщиной,  какой она казалась со стороны многим, кто встречал её, ежедневно курсирующую по одним и тем же городским улицам. Словоохотливые, жадные до сплетен  женщины, зависали  с ней в долгих разговорах и сочувственно утешали её, вконец расстроенную своим невыносимым проживанием. В сторону современных разбалованных, распущенных внуков неслись некрасочные эпитеты. Не менее сдержанные они неслись и сторону их родителей, как будто родителей этих нынешних непутёвых внуков воспитывала не они сами, а кто-то другой.

 - И что  нынче за молодёжь пошла? - сокрушались они. - Разве было такое во времена нашей юности? Разве мы так вели себя со своими родителями? Никакого уважения, никакого почтения перед старшими. Что хотят, то и делают. Гнать их надо от себя, поганой метлой гнать. Хватит, всю молодость на них положили. А что получили взамен? Нарожали детей, вот пусть теперь их сами и воспитывают. Мы их вырастили, выкормили, выучили, теперь о себе  надо думать, о себе. А они ещё и своих детей на нас вешают. Тащи, мать, помогай.
И никто из этих говорливых, абсолютно никто не задавался элементарным и простым вопросом: а кто  же вырастил такими их детей, эту  распущенную, по их мнению, бессовестную молодёжь? Кто не воспитал в них уважения  к бабушкам,  к родителям,  кто не передал им  навыки любви уже  к собственным детям? Ведь ничего не бывает просто так, без причины. Как же у них, таких хороших и правильных, добрых и заботливых  выросли такие недостойные дети и  распущенные внуки? Как?

На этот мой простой и прямой вопрос я всегда встречала  лишь недоумённые, возмущённые и неприязненные взгляды этих словоохотливых понимающих друг друга женщин. И никто, абсолютно никто не понимал, о чём  говорю я.